Феникс моей души

Глазами тост произнеси, И я отвечу взглядом, Иль край бокала поцелуй, И мне вина не надо… (Бен Джонсон. «То Celia»). Приближался вечер. Мягкое осеннее солнце легко касалось крон деревьев, еще не утративших зелень красок, однако, заметно разбавивших её некогда сочные и яркие тона, местами, словно по велению кисти невидимого художника, то там, то здесь добавляя светло-зелёные, жёлтые и даже красно-коричневые тона. Вся природа будто наслаждалась такими редкими и, возможно, последними в этом году солнечными деньками, она словно замерла, нежась под ласковыми лучами и наполняясь светом. И лишь один человек не замечал солнечных красок и радостных тонов за окном. Чёрно-серая абстракция — вот картина, которой стал для него сегодняшний день. Чёрный, серый… Цвета почти осязаемой безнадёжности и отчаяния… Драко Малфой быстрым шагом шёл по коридорам старинного родового поместья, направляясь в Главный Зал. Звук шагов эхом отбивался от мрачных стен и бесконечных гобеленов, служивших украшением и напоминанием о столь знатном роде. Тишина была невыносимой, давящей, совершенно неживой. Драко привык к этому. Это поместье убивало всё человеческое в своих обитателях, если что-то живое еще могло остаться в тех, кто проживал свои дни здесь или посещал темные своды. Холод и чернота — такие же, как у этих безжизненных стен — заполняли всякого, кто находился здесь. Чернота, которая подобно саже, въедалась в душу, и уже ничто не могло смыть эти пятна тьмы, которые наоборот лишь темнели и разрастались. А ведь когда-то, возможно, — нет, даже наверняка! — этот мрачный замок был сияющим и блестящим, его наполняли смех и пышные торжества, музыка и улыбки. Драко сложно было это представить. Сколько он себя помнил, их поместье служило местом встреч Пожирателей и Тёмного Лорда, оставаясь таким всегда. Даже после падения Волдеморта, хозяин замка, его отец, Люциус Малфой не перестал устраивать здесь собрания тех, кто не попал в Азкабан. Хотя тогда всё же было спокойнее, чем теперь, когда их дом превратился в логово Тёмного Лорда. Люциус всегда говорил, что Драко должен испытывать благоговение, уважение и благодарность к Волан-де-Морту за всё то, что он сделал для них. Однако, вместо этого Драко ощущал лишь страх и еще что-то, какое-то чувство, которое он долгое время не мог или же попросту не хотел понять. Что-то далёкое, подсознательное… А вот сейчас, как ни странно, идя в зал торжеств, словно на эшафот, он вдруг отчётливо понял, что же именно чувствует. Отвращение! То, что так не вязалось с напутствиями отца и других Пожирателей. То, что всегда жило в нем по отношению к змееподобному полукровке, возомнившему себя центром Вселенной и вершителем судеб. Отвращение и ненависть! И вечный страх. Страх перед ним, перед отцом, перед этим сборищем ненормальных в капюшонах, которые сейчас наверняка уже собрались и ждут его, впадая в экстаз при мысли, что с минуты на минуту он пополнит их ряды. Драко стало трудно дышать, тяжёлая волна отчаяния и страха захлестнула его. Захотелось закричать, нарушая эту чудовищную тишину, убежать куда-нибудь далеко, туда, где никто и никогда не сможет его найти. Но вместо этого он лишь остановился, пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями. Ему не раз удавалось скрыть и обуздать свои чувства, но в этот раз результат почему-то был равен нулю. Он горько усмехнулся. «Ничего удивительного — не каждый день идёшь получать Метку!» Стало вдруг как-то пусто и тоскливо. Вся жизнь — бессмыслица. Чья-то игра, в которой ты — лишь пешка. Пешка этого Тёмного Лорда, который при необходимости пожертвует и сотней таких, как ты, — ничего не значащих в достижении его «великой» цели. Кричать? Да кто услышит твой крик в этом доме-склепе, где ни у чего вокруг не осталось души? Бежать? А куда? Кому он нужен, кроме этой полузмеи, которая преследует лишь свои собственные цели? И разве можно от всего этого убежать? Нет — за него уже давно сделали выбор другие. И он должен лишь повиноваться и идти по пути, который указывают ему. По чужому пути… — Драко… Мысли и напрасные попытки взять себя в руки нарушил тихий голос. Это была мама. Нарцисса незаметно выскользнула из-за тёмного поворота позади него и подошла ближе. Она была похожа на привидение: огромные, испуганные глаза, распущенные волосы, спадающие почти до талии сливались с серебристым длинным платьем, лёгким и едва шуршащим. Даже сейчас, с ужасом в глазах и отчаянием, которое буквально физически ощущалось в каждом её жесте, она была волшебно красива. — Драко, — повторила она и легонько коснулась руки сына. Её пальцы были ледяными, и он взял её ладони в свои, пытаясь согреть хотя бы их, если согреть её душу он был не в силах: — Да, мама? — Драко, — она снова замялась, будто не находя нужных слов, затем вздохнула и, видимо, собравшись с силами, продолжила, — я не знаю, как сказать тебе… Просто знай, если ты откажешься от Метки, я не буду против. Она пристально смотрела на сына. Его поразила такая горячая и бесконечная мольба в её глазах. «Она не хочет! Она не хочет, чтобы я стал Пожирателем!» — вдруг понял он. Она никогда не заговаривала с ним на эту тему, даже наоборот — будто умышленно избегала упоминаний о ней. И вот сегодня она решилась сказать. И этот её взгляд говорил больше любых слов. Но что он может сделать? Всё было решено. Решено за них. — Мама, — он постарался придать голосу уверенности, легонько сжал её холодные ладони в знак поддержки, — не волнуйся. Я всё решил. Это мой долг. Это мой выбор. Последние слова дались особенно тяжело, и огромного труда стоило заставить звучать голос ровно. Он был на самой грани, он знал, что чем больше будет говорить с ней — тем тяжелее ему будет справляться со своими чувствами, разрывающими в клочья его душу. Нужно было прекращать разговор. Она не заслужила этого. Это его боль. И только его. Ладонь Нарциссы слегка дрогнула. Она пристально смотрела на сына, будто желая найти ответы на все свои незаданные вопросы. И не находила. Он был абсолютно спокоен и уверен внешне. Да, внешне — и только. Она видела, что где-то в глубине этих родных серебристо-серых глаз, за счастье в которых она бы отдала всё на свете, затаилось что-то, что она не могла понять. Это тревожило её, с каждой минутой убеждая, что всё иначе, вовсе не так, как он говорит. Но она не знала, чем помочь ему. И нуждается ли он в её помощи? Его глаза одновременно и просили, и отвергали её. — Ты уверен, Драко? — тихо спросила она. — Да, мама, — его голос был спокоен и наполнен уверенностью и решимостью. Она вздохнула. А может, ей лишь показалось то, что она увидела в его взгляде? — Прости, мам. Мне нужно идти, — он легонько коснулся её плеча. — Всё будет хорошо. Нарцисса кивнула. Сил на слова больше не осталось. Её пальцы выскользнули из ладони сына, он развернулся и пошёл, с каждым шагом отдаляясь от неё. А она стояла посреди пустого коридора, глядя ему вслед, и с каждым мгновением, разделяющим их, на душе становилось всё тяжелее. До Большого Зала оставалось не более десятка шагов, и с каждым шагом Драко всё явственнее чувствовал, что теряет что-то важное, самое главное в жизни. А быть может, и саму жизнь. Он ощущал взгляд матери, но не позволял себе обернуться, несмотря на то, что это было его единственным, самым жгучим желанием. Стоит ему вновь увидеть её глаза — и он не выдержит, пошлет к чертям все церемонии и самого Лорда, а значит, подвергнет смертельной опасности себя и — главное — её. Последний шаг — и он уже открывает двери зала. В этот самый момент, когда он входил, самым сильным и искренним его желанием было увидеть вспышку зелёного света, услышав шипящий голос и всего два слова: «Авада Кедавра!»