Слишком

В клубных туалетах всегда очень яркие лампы. Еще там мало места, и, почти наверняка, мокрый пол. Стены и двери там какие-то тусклые, серые, по-сравнению с огнями, мигавшими еще где-то час назад в зрительном зале. Какие-то особо удачливые люди периодически рассыпают на полу туалетов белый, или не очень, порошок, понятного назначения. Короче говоря, клубные туалеты - далеко не самое приятное место на свете. Пальцы у Глеба шершавые и холодные. Грубые, если не сказать "колючие", обветренные и стертые об гитарные струны. Не слишком приятные. Можно было вполне остаться в гримерке, но Самойлову был нужен именно сортир. Не в том смысле, а в самом пошлом, который можно вообразить. Чтобы как подростки-наркоманы, у которых дома родители, и которые, оставаясь наедине в любом замкнутом помещении, так и норовят поскорее стянуть друг с друга шмотки. Но Бекреву с Глебом до подростков уже далеко, мягко говоря. Глеб прижимает туловищем к ржавой раковине и настойчивыми поцелуями слюнявит Костину шею, попутно оставляя красно-багровые отпечатки. Его руки под Костиной футболкой скользят по спине и пояснице, пока не делая никаких более решительных шагов. Поцелуи, или же облизывания, проходят, начиная от ключиц, по шее, задерживая зубы на пульсирующей артерии, оставляя еще один темный след под ухом, и заканчивая легкими, почти нежными, прикосновениями губ к подбородку. Костины губы упорно игнорируются. Вместе с запахом одеколонов, чистящего средства и мыла, в душном воздухе увязает тяжелое, прерывистое дыхание. Лампа наверху изредка мигает, поблескивает в луже воды возле унитаза. Через стены начинает доноситься неразборчивая музыка, и от нее у Кости трещит голова. Глеб под героином, и у него не стоит. Нет, он не наркоман. Нельзя же, например, назвать алкоголиком человека, который пьет не все время, а только когда ему плохо? Ну, скажем раз в месяц-два, примерно. Ну да, нельзя. Вот и с героином у Глеба тоже самое. И он упорно будет отстаивать это, если кто-нибудь его назовет наркоманом. Потому что Глеб не наркоман, у него просто такой способ забыться, когда алкоголь не помогает. Еще он будет отрицать, что копирует кого-то там из книги "На игле", не признавая других наркотиков, кроме черного. Да и вообще, лучше не поднимать с ним в разговоре эту тему, а то и по башке схлопотать не долго. Бекрев тоже особого возбуждения не ощущает. Костя слишком пьян, а Самойлов совсем не умеет целоваться. И честно, у него совсем бы не было бы реакции, если бы его так же целовал кто-то другой. Но это был Глеб, и Костя цеплялся за эту мысль. Пальцы Самойлова звенели пряжкой ремня, пытаясь его расстегнуть, а нос жадно вдыхал запах шеи Бекрева. Несколько засосов уже чуть побаливали, и перед глазами невольно всплывала картинка того, что станет с шеей наутро. Под тяжестью обоих тел, казалось, что раковина вот-вот сломается, но та продолжала стойко держаться на парочке шурупов, входящих в стену. Впрочем, неудивительно - Глеб похудел за последнее время килограмм на пятнадцать точно. Какое-то время у него даже появлялись синяки от любого малейшего прикосновения, после чего его практически насильно заставляли есть. Его рука немного рвано и дергано ласкала (если тут применимо это слово, конечно) Бекрева. У обоих что-то шумело в голове, музыка, слышащаяся из-за стен, или кровь, было не понять. Костя ощущал его холодные губы и контрастно горячее дыхание у себя на плече, и биение чужого сердца грудной клеткой. Все сливалось в один цвет и одно ощущение. Липкое, вязкое, удушающее, и головную боль. Кажется, он кончил, ощутив поцелуй Глеба у себя на губах. В оглушительной тишине раздавался лишь стук капель, срывающихся с крана, и сбитое дыхание. Слишком близко были серо-ледяные глаза, с ненастоящими, будто, зрачками. Слишком громкое срывалось дыхание.