Надеюсь, ты никогда не поймешь

– Какая мерзость, – голос Хоодзуки как обычно холоден, равно как и взгляд. Он пристально изучает еле барахтающуюся тушку небесного зверя, который пытается встать и доказать тем самым, что практически трезв. Сказать, что плохо получается, – это польстить его попыткам. Демон тащит его за шкирку, не заботясь о целостности одежды или об удобстве транспортируемого объекта. Небесный зверь не может страдать зависимостью, а значит искусственно создает ее. Зачем? Хоодзуки каждый раз не спрашивает об этом: просто тащит Хаку до знахарской лавки и бросает на пороге. Как проспится – доползет до кровати, или же ныне имеющийся помощник дотащит, тоже удобно. Хоодзу идет неспешно, курит трубку. Его тоже немного качает от выпитого, но только немного. Завтра миллион дел, подготовка к приему очередного гостя, суета, но сейчас – близится рассвет. В Райских Садах он поистине прекрасен. Демон останавливается у высокого, старого персикового дерева, глубоко затягивается – выдыхает терпкий дым. – Красиво, правда? – раздается голос за спиной, и Хоодзуки помимо воли вздрагивает, оборачивается: еще каких-то пять минут назад зверь был совершенно пьян и не способен идти сам, а теперь стоит за спиной демона, причем подойдя совершенно незаметно. Пошатывается, но вот же неуемный – пришел. Знает, кто притащил его домой, причем не первый раз. – Иди, проспись, – пресекает разговоры Хоодзуки, вновь отворачивается. Слышит шелест травы, одежды, увесистый плюх на землю – совсем рядом. – Хочешь спросить «Зачем?», я угадал? – почти без запинок говорит Хаку: все же алкоголь дает о себе знать. Демон молчит. Он не спрашивал раньше – не станет и сейчас. Если этому животному так хочется высказаться – пусть рассказывает старому дереву, а он, Хоодзуки, лишь стоит здесь и смотрит на рассвет нового дня. – Понимаешь ли... Моей страстью от природы являются знания. Я ведь еще и символ мудрости как-никак! Мне известны все законы мира и мироздания, все чудища и святые... И за тысячи лет этих знаний накопилось столько, что я уже не хочу их помнить. Наверно, тебе будет смешно... – Хакутаку пьяно улыбается, подставляя лицо первым лучам восходящего солнца. Вряд ли он вообще понимает, где он, что рассказывает и кому именно. Его бы заткнуть, но рука не поднимается. И булавы с собой нет. – Хоодзуки-кун, знаешь, что бывает с теми, кто всегда в здравом уме? Демон бросает на него мрачный взгляд. Хаку будто не замечает: сидит расслабленный, привалившись к дереву и закрыв глаза, вдыхает чистый воздух вперемешку с дымом трубки. За этой маской скрывается существо, что в ярости сильней взвода Карасу-Тенгу. Хоодзу может припечатать его булавой, может вырыть яму, может говорить обидные слова. Но никогда не переходит границу. Сейчас можно было бы треснуть промеж рогов этого идиота, прикидывающегося в обычной жизни наивным барашком, – он бы не ответил. Как и в большинстве случаев – не дал бы сдачи. Вот же... райский житель, одним словом. Но Хоодзуки снова молчит, подсознательно желая услышать причину, услышать ответ. – Кирин, старый хрыч, слишком брюзглив и совсем разучился радоваться жизни, – с едва уловимой грустью говорит Хакутаку, закидывая руки за голову. Теперь лучи восходящего солнца не падают на его лицо, но расстраивает его отнюдь не это. – А Феникс постоянно перерождается: вспыльчивый мальчишка, не знающий, когда нужно остановиться. Я не хочу как они. Не хочу забыть, какая жизнь на вкус, запах и цвет, а попробовать заново мне уже не получится. Но я постепенно перестаю чувствовать... Ты понимаешь, Хоодзуки-кун? Он не понимает. Абсолютно не понимает, что за чушь несет священный зверь Китая, предварительно напившись десятком видов алкоголя. За свои чуть больше четырех тысяч лет он еще слишком многое не узнал, чтобы так легко говорить о памяти и ощущениях. – Соломон как-то сказал, – продолжает Хакутаку, не дожидаясь ответа – он его и не ждет, – что мудрость ведет к скорби, и тот, кто множит знания, – множит свою печаль*. Он ведь всего лишь человек, представляешь? Хоодзуки хочет сказать, что понимает лишь одно: этот Соломон стал занудой за каких-то жалких сто лет, отмеренных человеку на одно перерождение. Но зачем говорить очевидные вещи? Хакутаку смеется: негромко, мелодично, но будто бы грустно. – Хорошо, что ты не понимаешь, – заключает он после. – Тебе нравится этот рассвет, Хоодзуки-кун? Демон пожимает плечами. Он хотел остановиться лишь на минуту, но почему-то не уходил и слушал слова Хаку, ровно пока тот не досказал все, что желал сказать. Хоодзу отчего-то вдруг точно понимает, что небесный зверь почти не пьян и знает, кому и что он говорит. А еще, что рассвет действительно божественно прекрасен. – Нравится, – роняет он короткий ответ и, не утруждаясь прощанием, все же уходит. Хакутаку провожает его взглядом и улыбкой, чувствуя, что скоро отключится от мира и уснет. Впрочем, мягкая трава и теплое солнце – не самый плохой вариант. – Я надеюсь, – тихо говорит Хаку в пустоту, уже проваливаясь в царство Морфея, – что ты никогда не поймешь этого. ___ *Оригинальное высказывание в переводе звучит так: "От многой мудрости много скорби, и умножающий знание умножает печаль". Источник: википедия.