Возвращайся. Возвращайся скорее.

Кай плотнее закрыл окно, боясь как бы тёплый летний ветер не разбавил холодный и прожженный дымом сигарет воздух в доме, а самое главное – не выветрил запах Герды. Хотя Гердой не пахло тут уже давно, лет эдак шесть или даже семь, но Каю все казалось, что духами, стоявшими на комоде, кто-то пользуется. Да и больное воображение доказывало ему, что он прав, что Гердочка ещё тут: возвращается домой, когда он не слышит, ложится рядышком, грустно вздыхает и засыпает, уткнувшись носом в его плече. Только он этого не слышит. А рано утром она натягивает на ножки шелковые чулки с кружевной отделкой вверху, надевает велюровое платьице, застегивает на шее ожерелье, закалывает волосы серебряной диадемой и уходит не попрощавшись. Кай почему-то верит в это всем сердцем, и ждет её до глубокой ночи, выпивая по три стакана горячего крепкого кофе, выкуривая пачки по две самых тяжелых сигарет. Кай тяжело вздохнул, провожая пустым взглядом стремительно улетающих со двора птиц, будто чего-то увидавших или испугавшихся, и задвинул жалюзи – комната погрузилась в темноту. За закрытой дверью послышалось протяжное мяуканье и негромкое постукивание. Это была Гердина кошка – Матильда, до жути неприятная и гордая особа, которая так не любила Кая, что часто будила его посреди ночи для развлечения, или же при любой попытке взять её на руки – расцарапывала их до крови, оставляя на коже глубокие ранки. - Иди к черту, Матильда. Сегодня ты ночуешь на улице, - шикнул он на кошку. Но вместо ответного недовольного фырканья и противного полуторачасового завывания, после которого она как бы смирялась со своей участью и куда-то пропадала, послышались шаги, и дверь распахнулась. На пороге стояла Герда, а на руках её сидела кошка, гордо поглядывая на парня и блаженно мурлыча в усы. Девушка закрыла за собой дверь, выпустила кошку из рук и застыла на пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу, заламывая пальцы и часто моргая. - Здравствуй, Кай, – сказала она и отвела взгляд, рассматривая комнату, которую стыдно было назвать «комнатой», потому что Кай так запустил себя, горюя по Герде, захлебываясь горем и жалея самого себя, что времени для уборки не находил. Герда с интересом рассматривала давно разбитый бабушкин чайный сервиз тончайшего китайского фарфора, грязную посуду, пакетик с её любимой халвой и баночку мёда. Старое и расстроенное пианино, к которому Кай даже не хотел приближаться; сломанный телевизор; остановившиеся часы, бой курантов которых не было слышно уже давно. Рассматривала смятую кровать, в которую Кай не ложился уже давно. Мертвую змейку, безжизненно скрутившуюся в клубок в террариуме; её канарейку, грустно понурившую голову… На игрушки стоящие в углу комнаты: такие аккуратненькие, чистенькие. На ожерелье, её ожерелье, лежащее на письменном столе, красные туфельки, аккуратно сложенные в коробку. Её коротенькие велюровые платья... Кай молчал и смотрел на Герду. Смотрел и не понимал, где же она была все это время, почему оставила его, да черт возьми, почему она жива, если тогда её тело, покрытое синяками и ссадинами, с многочисленными переломами и растяжениями, из-за большой потери крови, остывшее и посиневшее – вынесли, укрыв черной тканью… Восхищался – она совсем не постарела и на лице не было того ужасного шрама... И нет переломов, и нет синяков и ссадин, нет содранной кожи и разбитой губы. Герду словно кто-то выходил, словно кто-то сделал её заново. Правда, она стала ещё больше походить на мертвеца – так она побледнела. И глаза потускнели, померкли, погасли - не горел в них больше жизни огонь. Они похожи на два хрусталика, что переливаются в слабом лунном свете, а днем - меркнут. Они похожи на те осколки льда, из которых Королева приказала собрать ему «Вечность». И щеки не рдеют больше, и улыбка пропала. В волосы вплетена черная лента; на руке нет драгоценного браслета; платье другое, не из тех, которых она любила. Слишком открытое, слишком взрослое. Герда казалась Каю совсем другой. Странной. Неузнанной. Непонятной. Неземной. И он невольно признал, что она стала походить на одну из тех фарфоровых красавиц – кукол, - которых он так не любил. Герда приблизилась к нему, убрала за спину черные словно вороново крыло волосы, и села рядом, обняв за плечи. Пряди её серебристых волос спадали ему на грудь – ленты давно уже развязались. Она крутила своими тонкими длинными пальцами браслет на его руке, который она же ему и подарила. Водила пальцами вверх и вниз по груди, испещрённой шрамами, которые не собирались заживать. -Кай, ты скучал по мне? – послышался в тишине её тонкий и тихий голосок, больше похожий на едва слышный звон серебряных колокольчиков. Кай вздрогнул, услышав со стороны своё имя. Оно показалось ему слишком странным и даже глупым, бессмысленным и колючим. Замешкался, ища в пустой голове ответы, прокручивая зачем-то старые воспоминания, а когда, наконец, дошел до нужного - будто ожил. -Герда… Герда! - он нежно провел грубой рукой по бархатному лицу и первый раз за долгое время улыбнувшись, сказал, - Конечно, я скучал. Его глаза засветились от счастья, заискрились, засияли – как у ребёнка. Щёки заалели, а с лица не сходила по-детски глупая улыбка. Он был счастлив и, кажется, первый раз за долгое время искренне улыбнулся. Ведь первый раз в жизни, которая после смерти его Герды разделилась на «до» и «после» ему не приходилось восстанавливать уже стиравшийся образ её милого личика в памяти, что бы хоть на мгновение вернуться в прежние времена. Первый раз ему удалось дотронуться до руки Герды, которая так внезапно исчезла тогда и так неожиданно вернулась сейчас… Но только Кай не учел одой важной детали – Герда уйдет с рассветом и больше уже никогда не вернётся. Герда опять растопчет его надежды своими чудными туфельками, потопчется на месте и исчезнет, оставив Каю кусочек халвы, что бы он заел боль, которая стремительно будет разрастаться по сердцу и с каждым днём становиться все сильнее и резче. Герда оставит его умирать, понадеявшись, что Кай сильный, что выберется, сможет перешагнуть. Но только Герда не учла одной маленькой детали – на этот раз Кай не выдержит.