Эротика в Городе Предметов

      Тик-так.       Настенные часы знали лишь два слова: «тик» и «так». Никто не понимал, что они бубнили себе под нос этим таканьем и таканьем, и никому не было интересно. Часы были тем самым членом общества, которого постоянно недооценивают; в самом низу их никто не слышал, вверху никто не обращал внимания на их попытки сказать, что с каждой секундой все стареют на целую секунду, с минутой – на минуту, с часом – на час, и время, в общем-то, истекает.       Тик-так.       Что такое подоконник, из личного опыта, знали не многие - он был недостаточно узок, чтоб уместить, например Книгу, но достаточно широк, чтоб на него можно поставить три, размером с чашку, вазончика, - и всегда считали, что это место для избранных. Предметы, обитающие там, были видны лишь темными силуэтами, и, когда оконный прямоугольник света, как взгляд всевидящего ока, полз от стены, через центр комнаты, к другой стене, чтоб втянуться в одну точку до следующего утра, они извечно сопровождали его в этом путешествии, напоминая о себе Городу Предметов, высокомерно отброшенной тенью. Любой, кто никогда там не был, мечтал оказаться на этой ложа Бенуар.       Каждую ночь подоконник освещал потолок мелькающим белым светом, который возникал там, где вечером кончался дневной, и исчезал, откуда он появлялся, а низы города думали, что это сияют его обитатели, за день впитавшие в себя частичку солнца. Но Кактус знал, что свет, на самом деле за окном и его держат «бегущие» - странные обитателя бесконечно-длинного, но узкого пространства. Сначала, он думал, что бегущие никогда не останавливаются и их жизнь проходит в постоянном движении, только один момент которого он может увидеть. Но потом Кактус стал замечать тех, кто появляется перед ним второй раз или больше, и, думая об этих бегущих, он непроизвольно давал им имена. Некоторые умирали – они покидали пространство движения, останавливаясь, а потом снова оживали, когда Люди, предметы, созданные, как все считают, для перемещения других предметов, хотя это правда, не отражающая их значимости, ведь они нужны для жизни бегущих, возвращались на свои места.       Для того, чтоб определять, что за окном постоянно меняется, Кактусу тоже понадобилось время, но он даже не стал придумывать этому название, потому что другие предметы не обращали на это внимание и, возможно, даже не знали, что иногда воздух становился тверже и бьет все вокруг, а, иногда с неба падала вода и делала все мокрым. Сегодня Человек этого Города Предметов сдвинул окно с его обычного места, а еще, сегодня воздух опять стал плотным и он так сильно ударил это окно, что оно сместилось еще больше и столкнуло Кактус с подоконника вниз.       В этом мире, Нижнем Городе Предметов, Кактус знал лишь Настольную Лампу, и ту осуждал за неразборчивость в связях, постоянное использование маловатных лампочек, которые быстро перегорали и их приходилось постоянно менять. Под батареей разлагалось, закатившееся туда Яблоко, и игольчатый был бы рад откатиться дальше от этого прокаженного. Его пугала темнота и грязь этого места, он к этому был не готов, не смотря на то, что когда-то представлял, как окажется здесь. Он слышал, как шуршит Открытая Книга, насмехаясь над тем, что Кактус пал до ее уровня, уровня развратной девки, чьи прелести доступны всем желающим. Недалеко от игольчатого валялся карандаш с надломившемся стержнем и Кактус подозревал, что тот весь потрескался внутри от череды падений. Нанюхавшись пыли, Фантик извился, искорежился приходом рядом со Смятой Жестяной Банкой, которую тошнило последними каплями содержимого; Скомканная Бумага устроила свою групповую оргию прямо в корзине. Дырявый Носок под шкафом довольствовался компанией комочков грязи и клубочков волос, после того, как его разлучили с парой, он был потерян и совершенно не знал, что делать со своей ничтожностью.       Внезапно, среди всех этих серых убогих предметов, игольчатый разглядел настолько сексуальный Красный Тапок, что от пестрого окраса этого дэнди, иголки Кактуса оттопырились сильнее, чем обычно. Игольчатому повезло, что он упал именно сюда, даже Разлагающееся Яблоко перестало быть таким мерзким, потому что в узком пространстве между комодом и креслом, он мог смотреть на яркое пятно красоты, которое было недосягаемо на высоте подоконника. У тапка были плавные мужественные изгибы, но его влагальная часть заставляла звенеть от напряжения иголки Кактуса. Он никогда не считал себя геем и, даже, какое-то время мечтал о Лампе, когда был моложе и падок на пошлость, но теперь ценил эстетичную эротику, и находил достаточное ее количество в Тапке.       Игольчатому было интересно, что думает о нем этот колоритный красавец, но подозревал, что никогда не узнает, уж слишком большое расстояние их разделяло. Вдруг, словно внимая его мольбам, перед ним возникла странная Стихия, которую он никогда не видел, она была покрыта шерстью, как Шубы в шкафу, но источала тепло, и он пришел в движение. Стихия то приближалась, то резко отскакивала, и снова возвращалась, цепляя Кактус конечностями, толкая и способствуя перемещению.       Кактус не знал, что за Стихия движет им, он катился на встречу Тапку, и ему чудилось, что оказаться рядом с ним, было судьбой, ведь ничто не ставало на его пути. Игольчатый набросился на свою беззащитную жертву, атаковал вульгарно-выставленный на всеобщее обозрение «язычок» и остановился у входа в вожделенное тело. Он долго ласкал кончиками иголок края входа, пронизывая ткань, делая расслабляющий массаж, и все равно, Тапок никак не хотел пускать Кактус внутрь, сжался, сопротивляясь насильнику всеми возможными средствами. Но то, что заставляло Кактус решиться на это преступление, было сильнее, он закончил прелюдию и сделал первый грубый толчок внутрь, не обращая внимания на скрежет иголок по ткани, потом второй, двигаясь все сильнее и быстрее, заставляя Тапок стонать от боли.       Тесное ворсистое нутро ласкало все естество Кактуса, лишая последнего ощущения реальности. Его иголки цепляли внутренние стенки Тапка, вытягивая и разрывая нитки, но что-то неизвестное продолжало толкать Кактус вглубь, хотя, ему самому было больно от того, как гнуться его упругие иголки, как ломаются их острые кончики – страсть стачивала его гордость и нрав. Он чувствовал, вот-вот осыплется защитный слой земли у его неразвитого чувствительного корня.       Игольчатый сделал еще несколько толчков в глубь Тапочка и взорвался волной экстаза, осыпав его землей, пачкая, метя территорию, оставляя свою грязную печать. Стихия ушла, и Кактус смог выкатиться из любовника и прекратить его мучения. Только сейчас, увидев результат своих действий, он осознал всю скверность своего поступка: иголки натерли мягкую ткань, ворс был счесан и порван. Кактус почувствовал укол совести, хотя это мог быть и укол его собственной сломанной иголки. Настало время для переживаний, игольчатый не знал, сколько еще он будет прямо здесь, возле Тапка, которого он только что изнасиловал, и не мог никуда деться, как и сама жертва сексуального принуждения. Если бы они могли выяснить отношения до того, как Кактус был возвращен на подоконник Человеком, они бы это сделали, но Тапок не хотел слушать, а Кактус не хотел оправдываться. Какой смысл, если игольчатый со своего места его больше не увидит, но не потому, что Тапок останется между комодом и креслом, ведь в нижнем городе Люди постоянно делали перестановки предметов, а потому что Человек унесет Красного из города вовсе. Кактус понимал, что во время этого инцидента ничему не научился, он не останется существовать дальше с мыслью о Тапке и ему не придется его постоянно видеть, и игольчатый даже рад этому, так как ощущал ответственность за отсутствие чувств к жалкому подобию былой красоты Тапка.