12

Чунмён уверен, что все пройдет как по маслу. Ведь каждое движение, слово, взгляд, нота - абсолютно все проработано до совершенства. Любая помеха, потенциальная проблема, возможные неполадки, неприятные нюансы и тому подобное - предотвращены. Он ходит между дверей, из комнаты в комнату, из гримерной в гримерную, словно одержимый навязчивым неврозом. Натыкается на Чена, останавливает его. - Ты разогрелся? Ноту возьмешь? Чен выглядит слегка обиженным. - Задел за живое, хён. Когда это я "обламывался"? - Хорошо, хорошо. Удачи, Чондэ. Чен не успевает ответить, как Чунмён уходит. Он бредет вдоль коридора, среди бегущих, кричащих, нервных стаффов, гримеров, менеджмента. Внезапно его хватают за руку и заводят в одну из гримерок. Тао, а это оказался именно он, смотрит хмуро, сложив руки на груди. - Мён, может, хоть я имею право знать, что происходит? - Что? - тупо переспрашивает Чунмён. - У тебя вид, как у мертвеца. Ты с утра такой. Тебе надо расслабиться. Чунмён смотрит на себя в зеркало и видит молодого человека, бледного, как стены в душных коридорах этого здания, с огромными темными глазами, которые сейчас кажутся ему пустыми оврагами. - Мён, - ласково шепчет Тао, кладет руку ему на плечо и заглядывает в лицо. - Тебе плохо? Скажи мне, что не так? И Чунмён сказал бы, но он сам не знает, что именно не так. У них с Тао всегда были особые отношения, они могли высказать все, что творилось на душе друг другу, без стыда, без стеснения. Но сейчас Чунмён только хватает тонсэна за локоть и задает самый глупый вопрос: - Ты готов? Трюк репетировал? Слова помнишь? Тао моргает. - Нуу... - натыкается на взгляд лидера и поспешно уверяет: - Да готов я, готов. Слушай... Но Сухо разворачивается и молча уходит. "Все проработано. Все проработано", - повторяет он себе снова и снова, но живот сомнительно скручивает тугим узлом. Камбэк Ехо 2014 года был самым болезненным моментом в его карьере. Даже простажировавшись семь лет, переборов все разочарования, когда снова и снова он оставался на "скамейке запасных", Сухо просто вставал и шел дальше. Но тогда, казалось, ему переломали ноги. Они записали потрясающую песню - совершенно свежее, новое звучание, поставили зрелищный танец, все было хорошо, все было ИДЕАЛЬНО. Но потом вдруг случилось нечто, что буквально воткнуло ему клинок в спину. Сначала он решил, что это глупая шутка, но только увидев Сехуна, с размазанным гримом, расстроенного Сехуна, ПЛАЧУЩЕГО Сехуна, который тыкал ему в лицо мобильником со словами: "Он ушел, хён! Он нас бросил, хён, он не берет трубку, почему он не берет трубку?", Чунмён почувствовал, как земля под ногами плавится и превращается в куски льда, больно пронизывающие холодом каждую клеточку тела. Что было самым ужасным? Плачущий Чанёль, невнятно орущий непонятно на кого; Исин, забившийся в угол; Чен, раскрасневшийся от злости и от боли, швыряющий бесполезный телефон на менеджера; Сиумин, обнимающий дрожащего Лухана или Тао, Тао, который смотрит на лидера глазами, полными ужаса. Чунмёну было плевать, что они свое отработали, что песня за считанные часы стала хитом, что по всему миру нахлынула новая волна экзомании. Он просто помнил тот момент, когда стоял как полный идиот, один на пустой сцене, среди тысячи зрителей, с этой тяжелой холодной статуэткой в руках, в зале громко играла Overdose, а перед глазами все стояли рыдающие за кулисами мемберы, и снова, и снова: "Он ушел, хён, он нас бросил хён..." Сколько времени прошло, чтобы прийти в себя? Неизвестно. Но он ведь поднялся? Он всегда поднимется. В этом году все должно пройти так, как должно быть. Идеально. Грандиозно. Потому что это новый год, новый концепт, новый этап. У Сухо, как говорится, под крылом десять талантлевейших парней, которых он любит, в которых он верит. Они пахали как лошади весь этот год, чтобы все исправить, заполнить пробелы, устранить последствия... Он не сомневался в своих парнях. Он не сомневался в себе. Даже Итук сонбэ, однажды встретив его, сказал, что с них стоит брать пример. Что они молодцы. Несмотря на все пожелания, комплименты и подбадривания, что-то было не так. Он проснулся к 5 часам утра. Проснулся от странного, ноющего чувства внутри. Оно зажимало легкие и стягивало желудок в тугой комок тревоги. Предчувствие. Ох, как он его ненавидел! Искренне и всей душой. Это знакомое, мучительное ощущение, которое словно шепчет ему на ухо, издеваясь, мучая, наслаждаясь бессилием Чунмёна: "ОНО снова ударит. Ты чувствуешь, ты знаешь..." Чунмёну хочется разрыдаться. Сейчас вечер, концерт близится, а липкое, мерзкое чувство страха все ещё стискивает сердце в когтистых лапах. Лухан обнимает его - крепко, сильно, безмолвно уверяя, что все будет хорошо. Чунмён хочет ему поверить. Слева Чанёль улыбается ему, и складывает пальцы в "V"- образной форме. Бэкхён подмигивает, а Дио ободряюще сжимает плечо. Он сталкивается взглядами с Каем и видит в темных глазах огонь. Огонь энтузиазма, возбуждения и какого-то мстительного азарта. Позже, когда он оказывается рядом с Чунмёном, виски обжигает горячим  дыханием: - Мы докажем это. Мы и без него справимся. Мы сильнее, - шепчет ему Кай. И вместе с этим яростным шепотом, в Чунмёна словно проникает сила. Вот она, его сила. Их десять, и они его. Они едины с ним. Они рядом. Боль воспоминаний, обид, разочарований превращается в ярость. И перед тем, как десятки прожекторов освещают эту же самую сцену, что и год назад и тот же огромный зал наполняется криками тысячи фанатов, Сухо, а сейчас он именно СУХО, успевает пробормотать слова, затерявшиеся в море голосов: - Смотри. И жалей. *** И как влага для жаждущего, как бальзам для раненого, душа, тело, вся сущность наполняется самым желанным чувством - облегчением. Потому что все проходит безупречно. Потому что он слышит голоса, нестройным хором выкрикивающие их девиз. Потому что рядом Исин, крепко сжимающий его ладонь, и его слезы, оставляющие влажные дорожки, на которых безмолвно начертано: "Все позади". Тяжелый, гнущий спину груз, наваленный месяцами работы, скатывается с плеч, забирая с собой твердого и волевого Сухо, уступая место чувствительному Чунмёну, который наконец плачет, не скрывая слез. Слез избавления, падающих на пол, усыпанный блестящим конфетти. *** И хотя говорят, что жизнь состоит из черных и белых полос, Чунмёну все же кажется, что это горы и пропасти. Когда все хорошо, ты на вершине горы. Иногда ты падаешь. В чем отличие от полос? Бывают такие пропасти, из которых не выбраться. А если и выползешь - то скорее всего окровавленным, с переломанными костями, ушибами, ссадинами и огромной усталостью на душе. И когда ты приходишь в себя, то вдруг узнаешь, что стал инвалидом. Потому что некоторые конечности срастаются неправильно. И что-то в тебе больше не будет прежним. Чунмён понимает это, когда в солнечное воскресное утро 12 мая в здание SM приходит 11 писем. Спустя лишь пару минут, после получения конверта, разворачивая гладкую бумагу холодными, негнущимися пальцами, он слышит громкий звон разбитого стекла в соседней комнате. Под душераздирающий крик Лэя, сердце Чунмёна трескается и падает в пропасть. *** Чунмён. Дорогой Чунмён. Помню, услышал твое имя от Шиндона сонбэ, подумал еще тогда, что за неудачник, который остается трейни столько лет? Этим неудачником оказался нереально охренительный красавчик. Извини, я все шутки шучу. Чунмён Не умею я нормально писать. Я понял, что это я неудачник. А ты лучший. Ты победитель, ты настоящий лидер. А я обыкновенный хрен, который страдал ерундой. Честно? Ты меня бесил сначала. Ну в смысле, просто не нравился. Все эти твои сладкие улыбочки, речи паиньки - отличника, я же видел, что от плохого мальчика в тебе тоже что-то есть. Ты наверно думаешь, что за хрень я несу? Я хотел написать что нибудь грамотное, я столько бумаги истратил, но в итоге решил написать то, что есть. Как есть. И я знаю, что ты прочтешь, потому что ты должен знать. Чунмён, ты должен знать. Из всех людей на земле, из всех моих знакомых, меня больше всего волновало то, что думаешь ты. Потому что именно перед тобой я несу самую большую ответственность. Именно перед тобой я виноват больше всего. Чунмён, я действительно идиот. Я буду говорить честно, потому что это необходимо. Надо было так изначально. Все считали идеальным меня, но это была чушь. Я был придурком, влюбленным в себя, а идеальным был ты. Я равнялся на тебя. Правда. Ты идеальный. Временами строгий, но заботливый, добрый, и иногда твердый в своих решениях, добрый и умный. Я два раза написал добрый. Могу написать еще сто раз. Это так. Я хотел нравиться тебе. Все что я делал, я делал так, чтобы произвести на тебя впечатление. Но я был как кукла, стильный, модный, но такой глупый, что временами стыдно становилось. Все, что я делал, я делал, чтобы угодить тебе. Ты идеальный лидер. Даже лучше Итука, с которого ты брал пример. Я не знаю с чего начать. Поэтому начну с главного. Помнишь Чунмён, ты просил меня войти в море, когда мы снимали шоу тайм? Я сделал это только ради тебя. Меня могли уговаривать сто раз, кто угодно, но только тебя я послушал. Я действительно не собирался заходить. Ни ради Ехо, ни ради шоу, потому что в моем случае это было бы больше, чем ошибка. Это был бы идиотизм. Только я знал о возможных последствиях, но не мог сказать. Я не думал, что все окажется так серьезно. Потому что я не только тормоз, я реально слабак. Я не мог сказать. Я мог бы рассказать вам все, отдыхать, капризничать, но я хотел чтобы все было как обычно, естественно, привычно. Я зашел ради тебя и не жалею, потому что ты был доволен. И черт возьми, вопреки тяжелым фактам, я тоже. Я был счастлив, свободен. Я написал всем близким, но тебе писал по особенному. Ты должен знать Чунмён, я не бросал вас. Это не предательство, хотя выглядело так. Я не бросал вас. Когда мне было 11, отец взял меня с собой кататься на лыжах. В Канаде это обычное дело, 10 тебе или 50, тебя обязательно потянут в горы. Мне безумно понравилось, а когда мне было 17 и я гонял как профи, случился инцидент. Не буду вдаваться в подробности, но я тогда здорово слетел по склону. Мне разорвало штанину, я пролежал в сугробе минут двадцать, пока меня не нашли. Я быстро пришел в себя, и не придал этому случаю особого значения. В 2011, прямо под Новый год, я жутко напился с друзьями и пролежал на балконе хрен его знает сколько времени. Когда мы снимали шоу тайм, я уже знал, что контакт с ледяной водой приведет к последствиям, но я думал, что это просто простуда. Клянусь, Чунмён. Я думал это простуда. Я думал, что одной грелкой все обойдется. Ты так на меня смотрел. Так смотрел. Только не смей сейчас себя винить, ты же не знал. И я не знал. Никто не знал. Меня стали доставать внезапные боли. Сначала не сильно, но постепенно они становились хуже и хуже. Я вас всех люблю ничуть не меньше, чем любого члена своей семьи. Потому что вы ее часть. Потому что вы моя семья. Я поступил так, чтобы было легче это пережить. Вам и мне. Ведь ненавидеть намного легче, чем любить человека, который одной ногой в могиле. Я видел каждое ваше выступление. Я наблюдал за вами. Я смотрел концерты и жалел. Но иначе было нельзя. Я написал письма тебе, парням, каждому, своим родным и тяжелее всего было писать матери. И тебе. Перед вами моя самая большая вина. Я так подвел вас всех. Я так мало уделял времени маме. И так мало успел сделать для ЕХО. Все делал ты. Я знаю, что тебе было тяжелее всех. Потому что у каждого было свое плечо. А у тебя нет. Напротив, это ты для всех помощник, капитан. У тебя был только я, когда ты хотел посоветоваться, поговорить. Потому что только меня ты считал равным себе. Я разделял твой груз, твою ответственность. Не Минсок, не Хань, а я. Потому мне так стыдно. Я приготовил письма на всякий случай. Доктор сказал, что это может произойти в любое время, честно говоря, я боялся, мне казалось, что стоит мне уснуть, как однажды утром я не проснусь. На самом деле я бы хотел увидеться со всеми, и собираюсь сделать это после вашего камбэка. Думаю, я успею. Тогда бы и писем никаких не понадобилось. Я бы смог с вами поговорить, возможно даже обнять, ведь не все получается рассказать в письмах. Тем более у меня. Но лучше всего перестраховаться, ты меня этому научил. Чунмён, ты хороший лидер, и даже не группы, а сам по себе. Ты всегда поднимаешься, и поднимешь других. Я знаю, как Тао было больно, но я видел, как ты его поднял. И Исина тоже. И Лу. Вы все друг другу помогли, вы есть друг у друга, это я думаю важнейшее. Я знаю, что ты грамотный и умный, поэтому извини если я допустил слишком много ошибок. Ты всегда меня за это ругал. И прости за другие ошибки. Когда я делал больно, или говорил что то, что могло обидеть. Как бы я ни раздражался, на самом деле я всегда тебя любил. Надеюсь, тебе не придется раскрывать этот конверт. А если это случилось, прости, что не успел. Иногда мне кажется, что я совершаю ошибку, и лучше просто уйти на покой, никому ничего не сказав. Просто вновь исчезнув, но на этот раз навсегда. Но мне слишком сильно хочется вас увидеть и еще сильнее хочется обнять. Мне сказали, что у меня есть еще немного времени, поэтому я делаю все, чтобы жить нормальной жизнью. Как то скудно получается. Это называется ишиас седалищного нерва. Его можно было бы вылечить. Но я все слишком запустил. Я все усложнил сам. Я идиот. Береги их, Сухо. Я люблю тебя. Я люблю тебя, Ким Чунмён. *** Они все взяли частичку его с собой. После похорон, дом семьи Ву был порядком опустошен. Это было не тактично. Но им не возразили. Они не хотели его отпускать. До сих пор не хотят. Чунмён понял, как все плохо, когда Исин вцепился в кресло Ифаня, и просто физически не мог ничего с собой поделать. -Исин-я, отпусти. -Не могу... Голос Минсока дрожит, грозя вот вот сорваться в писк. -Исин, милый, разожми пальцы. -Не могу. -Чунмён, помоги мне! - зовет Минсок, но Чунмён словно прирос к полу. Он хотел уйти. Чтобы не слышать рыданий его одногруппников, семьи Криса и бледной, разбитой горем матери в соседней комнате. Им позволили попрощаться. Разрешили увидеть в последний раз. Крис белый, как полотно. Бездыханный, как пустая оболочка. Его губы синего оттенка, слегка приоткрыты. Чунмёну чудится эхо недосказанных слов. Он сходит с ума. Он бежит из дома и не оглядывается, когда слышит глухой стук тела упавшего без сознания Тао. Он не возвращается, чтобы помочь. Он растерял всю свою выдержку. Он просто хочет дать волю слезам. *** Чунмён приходит к нему каждое воскресенье. Свежий аромат цветов на холодном камне, тянется тонкой нитью, переплетаясь с запахом смерти. Они приходят к нему все. Они скучают по нему. Все. Чунмён знает это. Знал всегда. Когда в очередной раз Лухан покупает цветы и Чунмён надеется, что это для свидания, но печаль в глазах парня и белые лилии в его дрожащих ладонях пронизывают надежду колючим холодом, оставляя вместо нее пустошь. Когда Кёнсу начинает петь песню Ифаня, а идеальный голос внезапно срывается, и тишина безмолвной болью накрывает всю комнату. Когда Чен смеется над чьей-нибудь шуткой, но спустя мгновенье его взгляд замирает на одной точке, и он молча встает и уходит, а щелчок замка его двери бьет по ушам слишком сильно. Когда Чонин репетирует в зале танец, отработанный сотни раз. И падает. Когда круги под глазами Тао темнее, чем обычно. Когда Чанёль читает рэп и сбивается. Когда Минсок убирает бардак в общежитии, и исподтишка, когда думает, что его никто не видит, оставляет пару знакомых шарфов и курток призывно висеть на спинке кресла, словно в слепой надежде, что хозяин однажды повесит их в шкаф. Когда Сехун просит баббл ти, "какой советовал ему хён", а Чунмён стоит, как идиот перед витриной с напитками, со слезами на глазах и не знает, что выбрать. Когда Исин запирается в зале на несколько часов, один с гитарой, а на следующий день наматывает пластырь на порезы от струн. Когда Чунмён ищет свой гигиенический бальзам для губ, а Бэкхён подшучивает над ним, и шутка слетает с его губ прежде, чем наступает осознание: "У нуны Криса бы спросил!" ... И Чунмён даже двинуться не может, потому что звук задыхающегося от слез друга сворачивает внутренности в комок. Могила Ифаня завалена цветами. Но Чунмён знает, что Ифаню все это не нужно. А лишь фразы, звучавшие из уст любимых людей. Сказанные всеми. Кроме Чунмёна. "Все хорошо". "Мы не злимся на тебя." "Мы любим тебя." "Мы чувствуем тебя." "Мы гордимся тобой." "Мы вместе до самого конца." "Мы скучаем по тебе." "Мы просим прощения у тебя." "Мы помним тебя. "Спи спокойно, брат." Чунмён остается один. Он больше не плачет. Молча теребит маленький кулон в виде дракона на шее. Собственная душа кажется ему треснувшим стеклом. Погода портится, предвещая дождь. Чунмён рад. Рад, что эта мутная вода смоет соль с кровоточащих трещин внутри него. Он не против. - Я не злюсь на тебя, - говорит Чунмён. - Не злюсь. Ты прощен. Шум дождя становится громче, и Чунмён повторяет громче, уверенный, что еще не поздно: -Ты прощен, Ифань. Он оставляет записку и уходит, впервые найдя в себе силы не обернуться. Дождь превращается в ливень, растворяющий чернила в земле, и казалось, даже ветер утих, чтобы не уничтожить тот последний клочок бумаги с фразой, способной перенести любое испытание: "Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ"