listen to: Breaking Benjamin — Unknown Soldier
— Сука, — злобно цедит сквозь зубы Чанёль и жмурится до искр перед глазами. Боль мелкими острыми иглами проходится по всему телу, дразня саднящую расцарапанную кожу. Напарник незаметно усмехается, но через мгновение стирает все эмоции со своего бледного фарфорового лица, выражая свою крайнюю сосредоточенность одним пристальным взглядом. — Терпи, — строго выговаривает он и, с едва различимым шелестом втягивая ядовитые пары через ноздри, принимается осторожно, миллиметр за миллиметром, вытягивать из чанёлевского бедра тридцатисантиметровый осколок металлической обшивки корабля. Чанёль сдавленно матерится, стараясь как можно реже дышать, и с силой вцепляется в шершавую каменистую поверхность планеты, на которой они оказались. Сехун продолжает делать шумные вдохи, практически не совершая ответных выдохов, и бледно-жёлтые клубья пара, лениво парящие над чанёлевской макушкой, постепенно исчезают, оставляя за собой лишь едкий запах прогнившей плоти. — Финальный штрих, — самодовольно провозглашает Сехун и, нахмурив брови, отчего его по-кукольному изящное лицо теряет свою неестественную холодную красоту, предельно осторожно вытаскивает осколок, сразу же отшвыривая его куда-то прочь — далеко, с глухим стуком. Чанёль рассеянно наблюдает, как в месте падения осколка поднимается небольшой сгусток тёмно-серой пыли. — Я не могу идти, — сглатывая застрявший в горле ком, выносит он обречённый вердикт, и голос его пропитан отчаянием, страхом и горечью. Пропитан тем, что хороший солдат должен избегать прежде всего. Сехун, кажется, понимает его состояние, потому что ничего не говорит и только машинально перевязывает рану напарника, стягивая блестящий кусок защитной ткани, оторванной от форменного костюма, крепче. Хотя тёмно-бурые пятна уже атакуют его по краям, растекаясь неровными причудливыми формами. — У меня есть идея, — негромко роняет Сехун спустя пару минут, во время которых Чанёль жадно хватает профильтрованный воздух сухими потрескавшимися губами, запрокидывая голову назад и глядя широко распахнутыми глазами в тёмные неприветливые объятия ночного неба. Сехун слегка наклоняет голову, отчего его светлые волосы чуть спадают набок, нарушая идеальные пропорции его лица. Чанёль медленно выпрямляется, смотрит на него затуманенным от усталости и боли взглядом: кто вообще придумал его таким идеальным? Таким… совершенным, что хочется волком выть и лезть на стены, потому что находиться рядом с такой красотой — попросту невыносимо. Его напарник — уникальное создание; он наделён огромной силой, умом, ловкостью, расчётливостью, великолепной памятью — перечислять все его достоинства бесполезно, Чанёль непременно собьётся где-нибудь после пятнадцатого по списку. И от этого становится ещё паршивей. Говорят, идеалов не существует. Всё верно, природных — не существует. Но кто сказал, что нельзя создать идеал вручную? Такие, как Сехун, и являются искусственными идеалами. Всё просто: в таких, как Сехун, собрано всё то, чего не хватает каждому человеку в той или иной степени. И самое главное: Сехун — не просто ходячий набор медных шестерёнок, тщательно запрятанных среди телесных металлических пластин, представляющих из себя его тело. Сехун умеет думать, как настоящий человек, умеет делать выводы и принимать решения — а значит, он практически живое существо. У него в голове находится точно такой же мозг, что и у любого другого земного жителя, просто используется он на куда большее количество процентов, чем жалкие 5-10, что принято считать за норму. Ну, а то, что его тело — всего лишь тщательно собранный из мельчайших деталек конструктор… Это мелочи, о которых думать, в общем-то, совсем не обязательно. Чанёль всё это знает как никто другой. Но он настолько давно работает с Сехуном, что частенько забывает: перед ним всего лишь робот — просто сильно усовершенствованный, включающий в себя успех всех лучших последних технологий. А значит, Сехуна нельзя любить. Совсем нельзя. Потому что односторонняя любовь — самое худшее, что может случиться с человеком, если честно. С обычным человеком, не с идеальным, а с самым-самым обычным. С таким, как Пак Чанёль, рядовым солдатом, посланным на боевую разведку вместе со своим напарником на неизведанную ранее планету, которая, возможно, кем-то используется в военных целях. Сехуна нельзя любить — но Чанёль ничего не может с собой поделать. И от того, что именно Сехун каждый раз вытаскивает их задницы из всего того дерьма, в которое их регулярно вляпывает начальство, хочется просто взять и сдохнуть. Потому что терпеть — невыносимо больно. Давить из себя фальшивую улыбку, прятать измученные взгляды и трясущиеся руки, пропадать на несколько часов, подговаривая Бэкхёна из Тринадцатого отдела прикрыть на случай появления начальства, — невыносимо мерзко. Чанёль безумно устал так жить, безумно устал избегать напарника и вместе с этим неосознанно ждать его появления, ждать, когда он — каждый грёбаный раз! — найдёт его в одном из чанёлевских тайников, протянет ему руку и, предельно ясно глядя прямо в глаза, спросит: «Готов к работе?» Иногда Чанёлю кажется, что тот, кто создал Сехуна, просто решил поиздеваться над его последующими напарниками. Потому что взгляд Сехуна проникает в самую душу, задевая обнажённые нервы и пуская по ним жизненно необходимый, но такой болезненно-пугающий ток. — Ты придумал, как нам выбраться отсюда? — собрав остатки самообладания, хрипло спрашивает Чанёль, стараясь не морщиться от боли в бедре, которая возникает всякий раз, стоит ему неосторожно двинуться. Сехун медленно, будто боясь спугнуть, качает головой. — Я придумал лучше. Я придумал, как выбраться т е б е. Дыхание Чанёля учащается; он закашливается, прикрывает рот запачканной ладонью и глухо стонет от пронзающей тело боли. Сехун мягко придерживает его за плечо, сидя рядом на корточках, и терпеливо ждёт, пока чанёлевское сердце перестанет совершать многочисленные кульбиты, ощутимо ударяясь о внутреннюю сторону рёбер. — Корабль разрушен, Сехун, — практически шепчет Чанёль, едва отдышавшись, и закрывает глаза, чтобы экономить стремительно угасающую энергию. — И с чего ты взял, что я куда-то полечу без тебя? — Тебе станет легче, — слышится ровный, почти механический голос напарника прямо над ухом, и Чанёль готов поклясться, что, вырабатывай тело Сехуна тепло, он бы сейчас чувствовал его горячее дыхание на своей шее. Чёрт. Чанёль, как всегда, упустил самое главное — это его отличительная, человеческая черта. А такие идеальные люди, как Сехун, конечно же, ничего никогда не упускают. Сехун умеет думать. Сехун умеет мыслить. Сехун умеет анализировать и делать выводы. Сехун, будь он проклят, наверняка прекрасно понимает, что происходит с его напарником и кто является главной причиной этого беспорядка. Но у Сехуна нет сердца — и он ничего не испытывает в ответ. И не будет испытывать. От этого Чанёлю в разы больнее. Чанёль не уверен, будет ли ему лучше без Сехуна. Нет, наверно, нет. Скорее, ему будет только хуже, потому что постоянно находящийся рядом напарник — залог относительного чанёлевского душевного спокойствия. В минуты острой тоски, когда Чанёль не знает, куда себя девать, чем занять руки, кроме строжайше запрещённых на базе сигарет, всегда появляется Сехун, который спасает его от одиночества. Его ловкие холодные пальцы забирают из дрожащих чанёлевских полупустую смятую пачку, а внимательный изучающий взгляд отрезвляет сознание, вынуждая отбросить сентиментальность и снова принять облик боевого солдата, готового сражаться за правое дело в любую секунду. Чанёль попросту не протянет долго — он это точно знает. Он погубит себя сразу же, как только перед мысленным взором появятся идеально отточенные черты бледного лица, а мозг разрежет шелестящий голос, неизменно вопрошающий: «Готов к работе?» Не готов, никогда не готов. Без Сехуна Чанёль никогда не будет готов. И даже симпатичный Бэкхён из Тринадцатого, несмотря на его явно положительный настрой в чанёлевскую сторону, не сможет заставить его быть готовым. Потому что у Чанёля из всех возможных может быть только один напарник — и это О Сехун, модель две тысячи сто пятнадцатого года, человекоподобный боевой робот, с которым Чанёль сражается бок о бок вот уже семь чёртовых лет. И он ни на кого не хочет Сехуна менять. — С чего ты взял, что мне станет легче? — усмехается Чанёль едва слышно, по-прежнему не открывая глаз, и невольно задерживает дыхание, когда тихий сехунов голос мягко обволакивает сознание: — Потому что любая привычка исчезает со временем, если поблизости нет ничего, что бы о ней напоминало. Чанёль чувствует, как нечто холодное касается его разгорячённых потрескавшихся губ, и приоткрывает глаза. Сехун смотрит как всегда спокойно, практически равнодушно, с малой толикой любопытства, прячущегося где-то в глубине тёмно-карих радужек: этот взгляд он явно скопировал у Бэкхёна, тот всегда так смотрит, стоит Чанёлю засветиться в его поле зрения. Паршивый приём, потому что самому Чанёлю от такого взгляда становится до одурения жутко. Если бы Сехун был обычным человеком, с кучей минусов, дурных привычек, если бы у него всё точно так же валилось из рук, как и у Чанёля, если бы он иногда терял своё идеальное самообладание и повышал голос, и они бы вдохновенно ругались с Чанёлем из-за какой-нибудь ерунды, если бы он не умел всё так превосходно просчитывать и спасать их обоих в последнюю секунду… возможно, лет этак пять-шесть назад на общебойцовском надгробии появилось бы на два имени больше. Но зато Чанёль не чувствовал бы себя таким ущемлённым, словно у него отобрали что-то жизненно важное и клятвенно пообещали больше никогда не вернуть. Если бы Сехун был человеком, Чанёль бы почувствовал сейчас хоть что-то, исходящее от его идеальных бледно-розовых губ, что-то кроме холода. Будто целуешься с мраморной статуей. Ощущений стопроцентный ноль — и единственное, что Чанёль осознаёт: теперь ему станет в разы, нет, в сотни раз больнее. Всё-таки, не имея реального сердца, трудно просчитать эмоции другого человека. — Зачем? — только и произносит Чанёль, когда Сехун отстраняется и лениво моргает. Напарник легко пожимает плечами: жест, давным-давно извлечённый из людских привычек, которым он отчего-то очень полюбил пользоваться. Возможно, так Сехун чувствует себя приближённым к настоящему человеку — хотя, с другой стороны, разве он вообще хоть что-то чувствует? Может, он так делает, чтобы Чанёль чувствовал себя рядом с ним спокойнее. Чтобы думал, что рядом — тоже человек, а не ледяная машина, запрограммированная на блестящее исполнение боевых заданий любой сложности. — Финальный штрих, — спокойно отвечает Сехун и поднимается на ноги, отряхивая колени от налипшей на штаны грязи и пыли. Чанёль смотрит на него снизу вверх и думает, какая же это глупая, совершенно бессмысленная фраза, которую он теперь точно будет ненавидеть до конца жизни. До которого, в принципе, осталось не так уж и долго. — Сехун, — осторожно зовёт он, и напарник послушно опускает взгляд, — корабль мёртв. Он разрушен, мы не можем отсюда улететь, понимаешь… Не можем… — Корабль разрушился вследствие неудачного приземления, да, — с железной интонацией отченивает Сехун, и Чанёль снова с тоской думает, что перед ним — всего лишь робот, который даже говорить хоть с какими-то эмоциями не умеет. — Но вот спасательная капсула, вероятно, не повреждена. Я пойду проверю, а ты сиди тут и не двигайся. Прежде чем до Чанёля доходит суть его слов, Сехун быстрыми шагами удаляется к месту их провального приземления, откуда всё ещё разносятся едва видимые облачка серого дыма, пропитанные запахом копоти и подгоревшей резины. Чанёль медленно соображает, но наконец до практически отключившегося из-за боли мозга доходит смысл предложения напарника. Спасательная капсула, рассчитанная на одного. И Сехун, судя по всему, собирается благородно пожертвовать своим идеальным существом, чтобы дать Чанёлю возможность выжить. Ну да, конечно. Одна из программ, встроенных в его мозг, отвечает за сохранность солдата-человека, вверенного под его ответственность. И, разумеется, если ситуация требует — а сейчас она нагло требует, — Сехун использует самопожертвование, чтобы Чанёль получил возможность выбраться. Но почти сразу же Чанёль успокаивается: даже если капсула и уцелела, что в целом маловероятно, у них нет энергии, чтобы её запустить. А значит, да, он умрёт, но умрёт рядом со своим напарником и будет чувствовать себя счастливее, чем когда бы то ни было. Сехун возвращается спустя несколько минут. От его костюма несёт гарью и остатками ядовитого дыма, но Чанёлю настолько наплевать, что он даже не морщится. Он абсолютно измотан, он потерял много крови, и единственное, чего он сейчас хочет, — отключиться и забыться. И желательно больше не просыпаться, никогда. Но напарник, судя по тяжёлому взгляду, ему этого не позволит. — Капсула уцелела, — сообщает он будничным тоном, на что Чанёль лишь ехидно усмехается. — Ты всё равно не сможешь её запустить. Для запуска нужен ток, которого у нас нет. Сехун на секунду отводит взгляд в сторону, и Чанёлю кажется это странным, но он слишком устал, чтобы заострять на этом внимание. — Ошибаешься, — слышит он всё тот же равнодушный голос, а затем сильные холодные руки подхватывают его и тянут вверх. И Чанёль проваливается в темноту. Он приходит в себя ненадолго. Но даже этих жалких пары-тройки минут ему хватает, чтобы с ужасом и неосознанным благоговением наблюдать за действиями напарника. Сехун с силой вдавливает подушечки пальцев куда-то под наружную панель управления, за которой, насколько Чанёль помнит устройство спасательных капсул, находится главный генератор. Брови Сехуна практически сведены к переносице, губы поджаты, а глаза — непроглядно-чёрные, такие, что Чанёль даже не может различить зрачков. Он обнаруживает себя крепко пристёгнутым к креслу, не находит сил отстегнуться самостоятельно и пытается закричать, чтобы обратить на себя сехуново внимание, но голос не слушается и превращается в тихий хрип, который теряется за треском, издаваемым генератором. Чанёль, проработав бок о бок с Сехуном практически семь лет, понятия не имел, что он умеет накапливать энергию и превращать своё тело в своеобразный переходник, способный направлять электрический ток в нужное русло. Зато теперь становится окончательно и бесповоротно ясно, что Сехун — никакой не человек, как бы Чанёлю этого ни хотелось. Сехун — робот, который, конечно же, хорошо управляется с электричеством. Он ведь и д е, а л ь н ы й, не забыли? Стенки капсулы начинают мелко дрожать, а под ногами Чанёля постепенно проявляется равномерное жужжание; Чанёль чувствует, что его глаза слезятся — от страха, от боли или от осознания того, что Сехун снова его обошёл по всем фронтам — он не знает. Может, от всего сразу. Сехун будто чувствует его напряжение и медленно поднимает голову; запущенный генератор характерно урчит, а это значит, что до отправления солдата Пак Чанёля обратно на Землю остаётся всего лишь пара минут. Сехун закрывает крышку наружной панели управления и, поднявшись на носочки, тянется рукой к всё ещё открытому защитному лобовому стеклу капсулы. Обычно бледная кожа на его руках сейчас — светло-розовая, почти такая же, как у живого человека. Чанёль присматривается: лицо напарника тоже не белое, не фарфоровое, к которому он привык. Его лицо — приятного светло-бежевого оттенка, с чуть покрасневшими щеками и порозовевшими пухлыми губами. Совсем по-человечески, естественно. Так, как Чанёль всегда хотел увидеть. Прежде, чем Сехун успевает среагировать, Чанёль собирает последние силы и, крепко хватая его воротник, притягивает к себе; его ладонь обессиленно падает на чужое широкое плечо, а похолодевшие губы с остервенением целуют сехуновские — тёплые, мягкие, светло-розовые. И пусть поцелуй длится всего лишь несколько секунд, для Чанёля он длится целую вечность, которую он совсем не хочет отпускать. Сехун смотрит на него удивлённо, его потемневшие глаза чуть светлеют, и в радужках проявляются зрачки; Чанёль слабо усмехается, совсем как тогда, в день из знакомства, когда он ещё плохо представлял, кто такой О Сехун, и всячески старался с ним подружиться, демонстрируя свою раскрепощённость. — Финальный штрих, — губы сами проговаривают ненавистные слова, а глаза щурятся, пытаясь сдержать неприятные слёзы, мешающие рассмотреть цветного Сехуна напоследок как следует. Сехун невесомо улыбается одними кончиками губ и, чуть подпрыгнув, дотягивается до кнопки на лобовом стекле. Он отходит дальше от капсулы, наблюдая, как медленно опускается тонированное стекло, закрывающее уже отключившегося Чанёля от всего остального мира. От О Сехуна в частности. Он кусает губы и сглатывает ком, застрявший в горле и мешающий встроенным в лёгкие фильтрам нормально работать. На самом деле у Сехуна всегда была такая незаменимая для человека вещь, как сердце. Он был одной из экспериментальных моделей, которым вживляли этот орган точно так же, как и мозг, с самого начала и создавали пригодные для его работы условия. Сехун никогда особо не осознавал ценности сердца, потому что приучил себя к мысли, что он — робот, а не человек, а значит, думает исключительно рационально, а не эмоционально, как, например, его напарник Пак Чанёль. Но сердце, надёжно спрятанное в глубине его груди под кучей защитных панелей, всегда заходилось в тревожном ритме, стоило им с Чанёлем оказаться в опасности, и Сехун срочно искал выход из ситуации, чтобы вытащить напарника целым и невредимым. Сначала он думал, что это просто издержки специальной программы, которую устанавливали каждому боевому роботу и которая требовала защищать твоего человека как можно лучше. Но сейчас, глядя на то, как спасательная капсула медленно поднимается в воздух и берёт курс на Землю, Сехун думает — возможно, это была вовсе и не программа. Да и не так уж он уверен, что ему эту программу вообще устанавливали. Потому что именно сейчас он слышит, как чётко, уверенно и громко отбивает свой ритм тот самый бесполезный человеческий орган в его груди..
5 октября 2014 г. в 00:36