Be my rain - Heal my pain

Дождь убаюкивает боль. © Берлину, М. Цветаева

Be my rain За окном будет дождь, будет он барабанить в стёкла, и слезами господними омывать улицы и дома. Будешь ты в этой комнате, буду я. Я буду сидеть за столом и печатать на старомодной машинке, с залипающей буквой «я». Вставляя, выдёргивая, комкая листы, буду бросаться этими своими неудачами в корзину для мусора, как всегда, промахиваясь. Неудачник по жизни — я, а ты — баловень судьбы. Ты будешь сидеть в кресле у окна, закинув ноги на подлокотник и на подоконник. Улыбаясь экрану своего мобильника, бесконечно будешь восхищаться чем-то или, скорее, кем-то и, конечно, будешь курить, пепел стряхивая на усеянный моими неудачами пол. Будешь ты иногда лениво ко мне поворачиваться, с насмешкой слушать мои мольбы-стихи. Ты будешь разрешать мне подойти, разрешать мне целовать твои руки. Мне станет тепло на миг, я стану на этот миг нужным, пока ты не прогонишь обратно — за этот уродливый холодный стол, к этой залипающей на «мне» клавишей. — Ты обещал этому своему закончить сегодня, — скажешь. — Мне надоели его звонки. И это не ревность даже, просто ты — собственник и нахал. А Круспе меня жалеет. Любит, может. Может, нет. Зато молчит. А я буду тебя ненавидеть люто, за то, что не любишь эти вечера — спокойные, что вдвоём, что без суеты. Ненавидеть за то, что вообще не любишь ничего во мне. Что мечтаешь о другом — вслух, прямо здесь, при мне. Что кроме этого нежного мальчика с ледяными руками и голубыми полупрозрачными радужками, тебе никто не нужен. Даже я — чёрт! — даже я такой преданный, такой верный, такой... твой тебе не нужен. Но буду я ухмыляться зло, потому что его здесь нет. Потому что это я гашу в твоей спальне свет и ложусь под твой тёплый бок, это мои грубые руки ласкают твоё тело, мои губы целуют тебя по утрам. Он — будет оставаться далеко, будет оставаться там, вне твоей досягаемости. Я — буду здесь. Но ты вдруг уберёшь телефон, точнее — швырнёшь его в стену. И улыбки задор исчезнет, превратится в тёмные тени, что усталостью вековой под глазами залягут и состарят тебя до меня вмиг. Мне захочется подойти, снова поймать тебя, падающего в бездну. Но никто не разрешит. Будешь ты шептать дождю что-то, отталкивать взгляд мой тяжёлый. Буду я набирать строчку за строчкой, со злостью барабаня по клавишам, как дождь по стеклу: «Будь моим дождём. Однажды тебя поймав, не хочу тебя отпускать. Будь моим дождём, будь...» Потому что сейчас ты — мой ад. А я хочу, чтобы ты — баюкал мои раны, что сам оставил. Потому и прошу стать дождём для меня, ну хоть что-то — для меня. И листы с шелестом будут по комнате разлетаться, едва тебя задевать, больно тебя касаться — порезы на руках твоих оставлять. И кричать буду я беззвучно все три слова тебе в спину — ты не обернёшься, не взглянешь даже. Я буду злые ронять слёзы, ненавидя себя самого. А ты будешь шептать что-то, чертить пальцем по стеклу свои мольбы в три слова, а потом скажешь мне вдруг: — Я очень хочу спать, за день устал жутко. Усмири свою глупую музу и пойдём, будешь греть кровать. Я потеряю все свои силы вмиг, и вся злость развеется дымом. В кота домашнего обращусь, замурлыкаю. Пусть ты меня не любишь, пусть, но просить тебя стать моим дождём не перестану. Из-за стола встану, подойду, лбом в плечо твоё ткнусь. И ты не прогонишь, потому что, кроме меня, у тебя никого нет. Он ушёл однажды из твоей жизни, забыв погасить свет. Я остался его выключать и залечивать твои раны. Heal my pain И вот за окном противный осенний дождь, одинокий слезливец бога. Что он бьётся в окна мои? Будто знает, что в глазах моих ни капли смеха, а только боль, будто знает, что в этой комнате я не один, намекает на это, насмехается над моей игрой в счастливца и покровителя. Упрекает меня в том, что страдаешь ты, что отчаянно бьёшь по клавишам, взглядом тяжёлым прожигая мой смех. Только что мне с того? Я под маской своей тот же слезливец, всеми брошенный, нелюбимый. Это ты у нас весь такой ранимый, ну а я — сильнее умею быть. Только... Когда ты меня целуешь, когда касаешься нежно, я не в этой комнате. Я где-то над и где-то под своим сознанием воспалённым — от несчастья, от недосыпа, от неразделённой любви глупой. Ты его называешь мальчиком, только мальчик — это я. Твой побитый собственной глупостью мальчик, гоняющийся всё за молодостью и приключениями. Не домашний, неверный, непреданный. Это я, давай познакомимся, в кресле твоём кожаном у окна раны зализываю, продолжая посыпать их солью. Ты говоришь мне что-то, просишь оценить, подходишь изредка, как кот, ласкаешься. Я чувствую себя извергом, над святым тобой насмехающимся. Упрекающим тебя в неверности, когда для тебя это неверность — как глоток воздуха. Потому что — помнишь? — я твой вакуум. И этот мерный стук капель стеклянный, и клавиш твоих перестук — меня убаюкивают, меня успокаивают, убивают, чтобы вновь воскресить. Я закрываю глаза на миг, твой пальцы отчаянно выбивают слово за словом. Не пора ли стать старше к смерти, не пора ли? Не пора ли мне встать и взглянуть в окно? В тьму, за которой покажется мне лицо — его лицо бледное, с глазами мёртвыми? Не пора ли? Листы разлетаются по комнате — с твоими мольбами-стихами. И я молчу. Ты просишь стать твоим дождём, залечить твои раны. Только... Это ты мой дождь, и пока не залечишь раны мои, я твои не смогу. И всё шепчу своему дождю — тебе, уткнувшемуся котёнком в плечо мне: — Исцели меня, и я тебя исцелю.