Сообщество анонимных самоубийц

Все вокруг белое: стены, постельное белье, двери, мебель и бинты на запястьях. Настолько ослепительно белое, что можно вообразить, будто ты попала в рай, – если, конечно, допустить, что в раю пахнет лекарствами. Впрочем, Тамсин не светит попасть на небеса. Участь тех, кто решает свести счеты с собственной жизнью. Она пытается вспомнить, как долго находится здесь – три дня, неделю, месяц? – но, как бы Тамсин ни старалась, у нее не выходит. Она вздыхает, поднимается с постели и направляется в столовую. Она сидит там, рассматривая окружающих ее людей. Они все или психи, или просто с отклонениями, или и то, и другое одновременно. Впрочем, это не имеет для нее совершенно никакого значения. Некоторые – такие же подростки с суицидальными наклонностями, как и она сама. С другими происходили вещи и похуже, чем дурацкая неразделенная первая любовь, или еще что-то настолько же глупое. Высокий парень в дальнем углу – Дайсон – подвержен неконтролируемым вспышкам гнева: чуть не убил своих родственников на семейном празднике. Он довольно милый временами, и Тамсин даже успела немного с ним подружиться за время своего короткого пребывания в лечебнице (в психушке, Тамсин, научись называть вещи своими именами). Но подсознательно она чувствовала ярость, плескавшуюся внутри него, готовую вырваться наружу в любой момент, и поэтому никогда бы не позволила себе слишком сблизиться с ним. Кензи – маленькая худенькая девочка, которую насиловал отчим. Она настолько замкнулась в себе, что перестала разговаривать – только испуганно смотрела на всех своими красивыми серыми глазами, и в них было столько боли, что, наверное, к лучшему, что она не могла говорить. Хейл – темнокожий парень, который жутко боялся темноты и поэтому поджигал все подряд. Когда дело дошло до его собственной школы, у родителей не осталось другого выбора, кроме как упечь его сюда, в надежде, что врачи сумеют с этим разобраться. Все они были сломанные и изувеченные, недостаточно взрослые для того, чтобы вместить собственные проблемы и комплексы и молчать о них. Они выплескивали их в мир – так, как умели в свои восемнадцать лет, – и никто бы не сказал, что это неправильно. Тамсин никогда бы не смогла навредить никому, кроме себя самой, и потому перерезать себе вены было логичным и приятным выходом. После обеда она идет на сеанс терапии с доктором Льюис. Лорен Льюис – высокая блондинка, довольно приятная на вид, но Тамсин хотела бы, чтобы это было не так. Она хотела бы ненавидеть своего психотерапевта за то, что та вытаскивает ее самые тайные мысли, которые были спрятаны глубоко внутри под маской внешнего спокойствия и безразличия. Тамсин не может ненавидеть доктора Льюис. Так что ей остается ненавидеть себя саму. – Ты все еще не готова говорить об этом? – мягко спрашивает ее доктор Льюис, еле слышно барабаня ручкой по кожаной обложке толстого блокнота для записей, который держит в руках. – Никто не узнает, почему я сделала это, док, без обид, – говорит Тамсин, кусая нижнюю губу. Ей почему-то отчаянно хочется плакать, но слезы для нее – это роскошь, которую она тоже не может себе позволить. Есть столько вещей, которые она себе запрещает, как будто сознательно наказывая себя за что-то. – Если я не пойму суть проблемы, Тамсин, я не смогу тебе помочь, – уверенно продолжает доктор Льюис, только вот Тамсин слышала эту фразу уже миллион раз – от доктора, родителей и друзей – поэтому она не трогает ничего в ее душе, как будто они говорят о погоде за окном, а не о ее внутренних переживаниях. – Никто не сможет мне помочь, – мрачно замечает она, и теперь опускает взгляд на пол, разглядывая узоры на ковре. – Но ты хочешь, чтобы тебе помогли. Ты так отчаянно этого хочешь, что сознательно закрываешься. Ты боишься того, что это может с тобой сделать. – Это чертовски интересное утверждение, доктор Льюис, но я не уверена, что вы умеете читать людей так хорошо, как думаете, – Тамсин слегка ухмыляется и смотрит теперь прямо в глаза психотерапевта. – Если я перестану вредить себе, то могу навредить кому-то другому. – Типичная позиция подростка, полагающего, что весь мир вертится вокруг него. Это, по-твоему, умно, Тамсин? Она, может быть, очень проницательна, но все равно недостаточно для того, чтобы увидеть все, что от нее скрывают. Тем более, если это что-то действительно хотят скрыть. – Вы не знаете ничего о моей жизни, и не узнаете – потому что я не хочу об этом говорить. Так что вы можете предполагать что угодно, а я просто не буду вас в этом разуверять. – Ладно, к нам сегодня поступила новая девушка, твоя ровесница, с похожими проблемами, как у тебя. Покажешь ей лечебницу, хорошо? Она будет с тобой в палате. Я думаю, вам будет о чем поговорить. – Если вы считаете, что это как-то изменит мое решение, то вновь ошибаетесь. – До завтра, Тамсин. Новенькая, которую Тамсин действительно находит в своей палате, оказывается маленькой брюнеткой с красивыми карими глазами. – Привет, я Бо, – говорит девушка, когда Тамсин заходит в комнату, закрывая двери за собой. – Тамсин, – сухо проговаривает она, садясь на кровать. – И как ты, Бо, пыталась покончить с собой? – Это не тот вопрос, с которого следует начинать вежливую беседу при знакомстве… – начинает Бо, но Тамсин ее тот час же перебивает. – А это не коктейльная вечеринка, и я не подхожу к тебе от скуки, потому что вечеринка откровенно хреновая, а музыка на ней – и того хуже. Бо улыбается. – Я хотела прыгнуть с крыши. – Бросил парень? – Нет, и я больше не хочу говорить на эту тему, – резко отвечает Бо, отходя к окну. На окнах – решетки, как в какой-то тюрьме, но это совсем не странно для места, вроде этого. – Ты уже говоришь, – замечает Тамсин, осматривая ее фигуру. Ее новая соседка одета уже в больничные одежды, и Тамсин пытается угадать, что она носила до этого. Судя по вызывающе-темному макияжу – кожаную куртку, рваные джинсы и топик с глубоким вырезом. – Тебе действительно интересно или просто скучно? – Бо поворачивается к ней, и теперь смотрит внимательным долгим взглядом, как будто хочет забраться в самую душу. – Дорогая, рано или поздно ты захочешь с кем-то это обсудить. Неужели ты предпочитаешь компанию квалифицированного психотерапевта, который все равно не сможет тебя понять, как бы тебе и ему этого ни хотелось? – Тамсин подходит так близко, что отчетливо может разглядеть глаза Бо – и что она недавно плакала. – Предпочитаю обсуждать это с профессионалами, – холодно отвечает Бо, неловко цепляясь пальцами за подоконник. – Что насчет тебя? – Я не доверяю никому, Бо, и тебе следует знать обо мне только то, что от меня лучше держаться подальше. Я не умею дружить, но ты бы и не захотела со мной подружиться. Тамсин не любит общаться, не любит сближаться с людьми, не любит болтать о мальчиках и другой чепухе. Поэтому, кроме Дайсона, с которым они разговаривают преимущественно о компьютерных игрушках и фильмах ужасов, Тамсин предпочитает компанию Кензи. По крайней мере, та никогда не лезет с надоедливыми вопросами, а Тамсин ведет какой-то монолог, радуясь тому, что у нее есть молчаливый слушатель, который никогда ее не осудит. – Тебе, наверное, понравится Бо, Кенз: она красивая и очень общительная. Как раз тот тип людей, которых я терпеть не могу. Но так как я не эксперт в общении, то не могу судить объективно, понимаешь? – Тамсин ест желе, которое им дают на десерт, а Кензи кивает в ответ на ее вопрос. – Они все здесь думают, что особенные, что они не такие, как остальные, только потому, что ненормальные. Но, как ты считаешь, можно ли считать себя кем-то особенным в месте, где есть только одни ненормальные? Кензи качает головой, а Тамсин удовлетворенно улыбается. В палате Бо слушает рок-музыку в наушниках на максимальной громкости, и Тамсин с удивлением узнает одну из песен своей любимой группы. Надо же, оказывается, у них даже есть еще что-то общее, кроме желания преждевременно покинуть этот чокнутый мир. Увидев Тамсин, брюнетка выключает плеер, и таращится во все глаза на нее. – Что? – резко спрашивает девушка, и в ее голосе столько недовольства, что оно могло бы затопить весь Ванкувер. По правде говоря, она злится, конечно, не на Бо, больше на саму себя. Тамсин ненавидит эти сентиментальные порывы, когда она готова расплакаться только из-за того, что услышала песню любимой группы. Может быть, доктор Льюис в чем-то и права, может быть, у нее действительно неуравношенная психика. – Тебя долго не было, – только и замечает Бо, и все так же смотрит ей в глаза. У нее вообще какая-то дурацкая привычка смотреть только в глаза при разговоре, и Тамсин это немного раздражает, как и все остальное в ней. – Болтала с Кензи, она лучшая собеседница в мире, учитывая то, что все время молчит, – говорит Тамсин, рассеянно теребя бинты на своих руках. Все-таки, она здесь меньше, чем думает, раз раны еще не зажили до конца. – Она тоже пыталась покончить с собой? – Спроси у нее сама, что с ней произошло, и успехов в этом, – насмешливо отзывается Тамсин, перебирая стопку книг на тумбочке. – Ты всегда такая? – Какая? – Ну, знаешь, ненавидящая весь мир, наивно полагающая, что все вокруг против тебя? – Мне не за что любить людей, – Тамсин пожимает плечами, вытаскивая из кипы «Цветы для Элджернона» Киза. Пожалуй, если ты псих, то и надо побольше читать о психах. – Даже себя не любишь? – Особенно, особенно себя, Бо. Бо в ответ на это только удивленно вскидывает брови, но не говорит совсем ничего, как будто ждет, что Тамсин скажет что-то еще, что объяснит ей хотя бы самую малость. – Человек, который себя любит, никогда не попытается себя убить, ты не находишь? – наконец жалеет ее Тамсин, потому что не хочет, чтобы к ней приставали с глупыми вопросами вроде этих. – Значит, я тоже недостаточно любила себя для того, чтобы позволить себе жить дальше, да? – только и спрашивает Бо, и в глазах у нее плещется сомнение. – Это ты мне скажи. Что еще может заставить человека пойти на это кроме ненависти, охватывающей его каждый раз, когда он смотрит в зеркало? После этих слов никто из них больше не продолжает разговор, так что Тамсин полностью погружается в чтение. Ей бы точно не хватало этого, будь она мертва. – Как твое общение с Бо? – доктор Льюис одета в привычный белый халат, и Тамсин ставит еще один мысленный плюсик напротив «отвратительно много белого» в своей жизни. Даже одежда у нее самой, как и у всех остальных пациентов клиники, белая. – Она слишком навязчива, – бросает ей Тамсин, глядя на голубей за окном. – Навязчива или просто старается быть вежливой? – А есть разница? – Твой сарказм когда-нибудь тебя убьет, – психотерапевт слегка улыбается, и Тамсин готова поспорить на свою коллекцию футболок с символикой Бэтмена, что доктор получает удовольствие от сеансов с ней. Может ли быть такое, что Лорен Льюис любит девочек, или Тамсин просто склонна видеть это во всех, кто проявляет к ней хоть какой-то интерес? – Это тоже будет своего рода самоубийство, вы не находите, док? – Думаю, что ты готова к групповой терапии, – говорит Лорен, игнорируя ее реплику, тщательно записывая что-то в свой блокнот. – О боже, это что, будет как сообщество анонимных самоубийц? Типа, «Здравствуйте, меня зовут Тамсин и я пыталась покончить с собой, где тут у вас крекеры и кофе», да? – она с такой злостью откидывается на спинку кресла, что оно почти шатается. – Тамсин, смысл в том, чтобы послушать других и сделать выводы для себя. Ты не обязана рассказывать что-то, если ты того не хочешь, хотя это бы помогло в первую очередь именно тебе, – устало говорит доктор Льюис, будто в тысяча первый раз объясняя студентам условия задания. – Я могу вообще туда не идти? – Нет, не можешь. Иногда мне кажется, что ты и сама не знаешь, зачем сделала это. Это выглядело больше самопожертвованием, чем самоубийством, если хочешь знать мое мнение. Я разговаривала с твоими друзьями и родными. У тебя не было ни одной причины, чтобы сделать это. – Если хотите знать мое мнение, док, – на этих словах Тамсин поднимается из кресла, чтобы подойти к Лорен, – похоже, что это не дает вам спать по ночам. Вы так отчаянно хотите понять, что со мной случилось, что не можете сосредоточиться ни на чем другом. Это немного странно. – Это называется профессиональным интересом. До завтра, Тамсин. Она всегда заканчивает этими словами, но и не догадывается о самом главном. Разговаривая с потенциальным самоубийцей, нужно учитывать тот факт, что завтра для него может и не наступить. Групповая терапия выглядит катастрофой. Они, точно как в фильмах, сидят на стульчиках по кругу, так что Бо оказывается прямо напротив нее. Она не смотрит на Тамсин, с интересом разглядывая на этот раз Кензи, и кажется, что та ей улыбается. Это почему-то тоже раздражает Тамсин. Почему-то в этой клинике есть столько вещей, которые ее раздражают, что она даже сбилась со счета. И Бо делает все, чтобы занять в этом списке первое место. Тамсин вообще не понимает, что Кензи здесь делает, если помнить о ее ораторских способностях, но тем не менее. – Не хочешь начать, Тамсин? – доктор Льюис откровенно глумится над ней – Тамсин читает это ее в глазах и не понимает, чего та хочет добиться. – Нет, – коротко отрезает Тамсин, и смотрит прямо в ее глаза, не отводя взгляда в сторону. – Но спасибо за попытку, док. – В следующий раз, у нас еще очень много времени. Бо? Что насчет тебя? Если она сейчас скажет «привет, меня зовут Бо и я самоубийца» Тамсин точно ее убьет. – Я хотела спрыгнуть с крыши. Полиция оказалась умнее меня, – просто начинает Бо, и теперь смотрит прямо на Тамсин. – И вот я здесь. – Хорошо, Бо, ты можешь рассказать почему пыталась сделать это с собой? Запомни, тут такие же ребята, как и ты, они смогут тебя понять. – Я… это давно, наверное, длилось. Я просто никогда не оправдывала ожидания родителей, что бы я ни делала для этого, – Тамсин вопреки себе самой внимательно слушает каждое слово. – В итоге я просто перестала пытаться. Я делала очень плохие вещи, встречалась с плохими парнями – что угодно, чтобы они снова обратили на меня внимание. А потом однажды я услышала, как мама… говорит, что жалеет, что взяла меня из приюта. Я бы вполне могла жить с мыслью, что я приемная, но, понимаете, знать, что я ошибка, причем дважды – сначала от меня отказалась моя собственная мать, а теперь и приемная, – это было просто сильнее меня. И я… простите. Бо, вся в слезах, выбегает из комнаты, и Тамсин, не раздумывая, кидается ей вслед, на ходу бросая Лорен что-то вроде: «Вы же не против?». Она находит Бо в туалете, логично предположив, что плачущая девочка в первую очередь пошла бы именно туда. – Зачем ты пришла? – Бо теперь смотрит только в зеркало, а Тамсин хмурится. – Они заставили тебя ненавидеть саму себя, – серьезно говорит Тамсин, подходя ближе. Она делает всего несколько маленьких шагов, но они означают настоящий прыжок через пропасть, потому что она никогда в жизни никого не успокаивала. – И ты почти им поверила, когда пыталась это сделать, да? – Замечательная дедукция, Ватсон, – в ее словах сарказм, а в глазах – по-прежнему слезы. И это бесит Тамсин больше, чем ее улыбки. – Слушай, я знаю, что я совершенно не тот человек, рядом с которым ты хотела бы оказаться в подобном месте, но мы обе застряли здесь, Бо. Хочешь ты или нет, тебе придется со мной видеться и иногда разговаривать. Поэтому если ты хочешь услышать, то вот: прости меня, Бо, за то, что вела себя, как самоуверенная идиотка. А теперь вытри эти дурацкие слезы и пойдем со мной. Бо улыбается. Тамсин ведет ее на крышу. – Надеюсь, что у тебя после… того инцидента не появилось страха перед высотой? – спрашивает она, а Бо вместо ответа хватает ее за руку. Тамсин не любит, когда к ней прикасаются, – хоть и не так сильно, как Кензи, например, – но только морщится и не говорит ничего. – Нет, меня же не столкнули с крыши. – Держи, – Тамсин достает откуда-то сигареты и протягивает ей одну. – Здесь это запрещено, но мне нужно что-то, что не даст мне сойти с ума в этом чокнутом месте, так что Дайсон достал мне их. Бо неловко затягивается, но не закашливается. – Не хочешь рассказать, что произошло с тобой? – осторожно спрашивает она, глядя на лицо Тамсин сквозь сигаретный дым. – Дело не в тебе, Бо, и даже не в докторе Льюис, я просто… я не готова пока об этом говорить, понимаешь? – кажется, впервые Тамсин говорит откровенно и смотрит не с обычной насмешкой во взгляде, а очень и очень серьезно. – Я не навязываюсь, Тамсин, просто хочу, чтобы ты знала. Я умею слушать. Может быть, не так хорошо, как Кензи, но умею. Тамсин изображает бледное подобие улыбки, а Бо – уже, наверное, по привычке, – берет ее за руку, почти ласково проводя пальцами по ладони. – Я не пыталась никому ничего доказывать, – почему-то все же говорит Тамсин. Она все еще не доверяет никому, но тепло руки Бо доказывает, что кому-то на нее не наплевать, и она должна как-то отплатить за это. – Это было не назло кому-то, не ради кого-то, и это не было спонтанным решением. Я не могу пока сказать большего, Бо, но я хочу, чтобы ты знала. Все, что я делаю в этой жизни, не спонтанно. – Ты знаешь, что мы сейчас занимаемся скрытым суицидом? – улыбаясь, вдруг меняет тему Бо. – Ты про курение? Забавно, никогда не думала об этом так, – Тамсин пожимает плечами, стряхивая пепел. – Никогда ничего не любила делать медленно. Бо едва заметно краснеет, и после этого они обе курят молча. – Мы можем поговорить о том, почему ты отправилась вслед за Бо? – спрашивает ее доктор Льюис на следующем их сеансе, и Тамсин не знает, что ей ответить, чтобы не выглядеть при этом жалкой. – Я не хотела, чтобы она ненавидела себя. Я ошибалась на ее счет, – отвечает Тамсин, крепко стискивая подлокотники кресла. – Ты считаешь, что она ненавидит себя? – Я считала. Я думала, что люди обычно из-за этого кончают жизнь, ну знаете… – Ты ненавидишь себя? – Да, – поспешно отвечает девушка прежде, чем успевает подумать над этим. И теперь она звучит почти отчаянно, и это, несомненно, привлекает внимание доктора Лорен. – До сих пор? – только и говорит Лорен, как будто это единственное, что имеет сейчас значение. – Да, – белый свет вокруг нее становится все ярче, так что на него почти невозможно глядеть без рези в глазах, как на солнце, поэтому Тамсин просто закрывает глаза, чтобы успокоиться. – За что ты наказываешь себя? – Я… я не могу… я не готова, доктор Льюис, пожалуйста. Мы можем отложить этот разговор? – Конечно, – теперь психотерапевт улыбается ей почти ласково, закрывая свой рабочий блокнот. – До завтра, Тамсин. Она находит Бо в компании Дайсона и Кензи. – Тамсин! Здесь есть какие-то музыкальные инструменты? – весело спрашивает ее брюнетка, когда Тамсин подходит ближе. – В музыкальной комнате, я думаю, – пожимает плечами девушка, и улыбается Кензи в знак приветствия, но не подходит ближе. Любое прикосновение может довести ее до истерики. – Мы тут выяснили, что Дайсон играет на ударных, Кенз – на синтезаторе, а я люблю гитару, – взгляд Бо, внимательный и небезразличный, почему-то обезоруживает ее в который раз, так что она даже забывает свои обычные колкости. – Я пою, – просто говорит Тамсин, а глаза Бо, кажется, вспыхивают от этих слов разноцветными огоньками, как гирлянда. Они, конечно, не друзья, но Тамсин думает, что могли бы быть друзьями. У них столько общего: эта болезненная тяга к саморазрушению – и они выбрали не медленный путь наркоманов, а то, что гораздо быстрее и действеннее. Это так просто – прыгнуть с крыши, перерезать вены, наглотаться таблеток, броситься под машину. В одно мгновение решаются все проблемы, уходят все чувства и остается только одно сплошное ничто, означающее желанный покой. Только вот Тамсин никак не может понять, что это на самом деле: слабость или огромная сила воли. Они играют что-то из The Beatles, что-то ненавязчивое и спокойное, потому что тяжелый рок – это то, что сейчас не нужно ни одному из них, и Тамсин в каждой строчке почему-то находит себя. И когда она поет, то смотрит только на Бо, которая, опустив голову, сосредоточенно перебирает струны, перемещая пальцы по ладам, а поэтому не может заметить ее взгляда. Help me if you can, I'm feeling down And I do appreciate you being round. Help me, get my feet back on the ground, Won't you please, please help me. Может быть, доктор Льюис права еще и в этом. Может быть, Тамсин действительно нуждается в помощи. Кто-то должен помочь ей раскрыть глаза и увидеть, что этот мир еще не прогнил насквозь, что ей есть, за что цепляться, есть кто-то, кто сможет ее полюбить. Она вдруг чувствует, что слезы наворачиваются на глаза, и это слишком. Этого настолько много, этого и белого цвета вокруг, что Тамсин не выдерживает и уходит, не говоря ни слова. Ей нужно придти в себя, может быть, почитать немного, выпить чаю или таблеток – что угодно, только перестать себя жалеть. – Ты в порядке? – Бо накрывает ее руку своей, и Тамсин даже не вздрагивает от этого. У нее покрасневшие глаза, потому что она так и не дала слезам пролиться. И она закусывает губу, чтобы не расплакаться прямо сейчас. – Я не пойду резать вены прямо сейчас, если ты об этом, – говорит она, хотя хочет сказать что-то совсем другое, но не может. Бо только крепче сжимает ее руку. – Знаешь, на меня большую часть времени смотрят только как на девку, которую можно трахнуть. Мне… мне нравилось быть использованной и грязной, Тамсин, – Бо только на миг переводит дыхание, а потом продолжает дальше. – Я хотела быть такой, какой меня видели родители – никчемной и грешной. Хотела, чтобы они обращали на меня больше внимания. Но потом – потом я поняла, что им неохота сделать даже это. Но ты другая, Тамсин. Ты совсем не похожа на меня, и тебе не нужно себя наказывать. – Вся разница в том, что ты хотела быть любимой, Бо, а я… я недостойна любви. – Тамсин… – тянет Бо таким беспомощным голосом, что у Тамсин не остается другого выхода, кроме как посмотреть ей в глаза. – Большей глупости я еще в жизни не слышала. Они – совершенно непонятно, каким образом, – сблизились, пусть Тамсин этого и не хотела. Девочка, которая хочет быть любимой, и девочка, которая бежит от любви. Это почти что идеальный союз в каком-то из миров, а, может быть, как раз наоборот. Может быть, все это плохо закончится, потому что у историй с психбольницами и самоубийцами не может быть счастливых концов. Во всяком случае, группа становится своего рода хобби и терапией, потому что Тамсин может теперь отвлечься на что-то, и перестать каждую секунду анализировать себя. Она протягивает свою боль через песни срывающимся голосом, чьими-то строчками, которые ей странным образом подходят, – и, на самом деле, это один из лучших способов использования музыки. Музыка может быть лекарством, может быть терапией, может даже стать смыслом жизни, если постараться. Только вот Тамсин могла бы отказаться от этого в любую секунду, и ни на миг не пожалела бы о своем решении. – Ты всегда печальная, – Бо любит задавать такие вопросы: как будто ни о чем, но, на самом деле, всегда попадающие в точку. Тамсин долго молчит, только смотрит. – Нет причин для радости? – продолжает Бо, и теперь совсем незаметно улыбается, наверное, для того, чтобы этот вопрос не выглядел насмешкой. – На самом деле, нет, – задумчиво протягивает Тамсин, откладывая книгу в сторону. – Посмотри вокруг: мы в психиатрической лечебнице, у нас депрессия, и лишь случайно наш прах все еще не рассыпан над морем и не поучаствовал в какой-нибудь другой настолько же пафосной церемонии. – Ты не из тех, кто во всем видит и хорошую сторону, да? – Я вижу только то, что вижу, Бо. К чему придумывать несуществующие детали? – Доктор Льюис говорит, что нужно снова захотеть жить. Для этого нужно понять истинную причину того, что мешает это сделать, а затем разобрать ее на кирпичики и уничтожить каждый из них. Поэтому… я пытаюсь, Тамсин. – Доктор Льюис, бесспорно, очень умная женщина, но общепринятые правила не всегда подходят ко всем случаям. И ты пытаешься разобрать свою стену проблем или мою? – Тамсин по привычке кусает губу и испытывающе смотрит в карие глаза своей соседки. – Почему ты не хочешь пытаться? – ловко парирует ее вопрос Бо, подходя ближе. Тамсин тревожит слишком короткая дистанция между ними, но она не показывает вида. – Потому что это ничего не изменит. Это как стараться научиться ходить по воде. Каким бы ни было количество попыток, ты все равно будешь только тонуть. А я уже на дне, Бо. – Ты говоришь так, как будто хотела убить не себя, а, по меньшей мере, сотню людей, которые мешают тебе жить. – Жизнь – это жизнь, Бо. Совершенно неважно, у кого ты ее отнимаешь. Тамсин заканчивает вечер тем, что сидит в общей комнате, и смотрит какой-то старый сериал по телевизору. В комнате кроме нее больше никого нет, свет приглушенный, и, соответственно, белый цвет сейчас не так заметен. Так что Тамсин чувствует что-то вроде временного отдыха. Вот только Бо, кажется, на это совершенно плевать. – Ты меня преследуешь? – насмешливо спрашивает ее Тамсин, глядя на силуэт девушки усталым взглядом. Глаза и правда болят, как будто она целый день провела за старым монитором. Надо, наверное, прекратить уже так много читать. – Кензи не такая интересная собеседница, как ты описывала, оказывается. Когда я разговариваю с ней, то все сводится к тому, что я разговариваю сама с собой, а еще больше сходить с ума я пока не хочу, – усмехается Бо, присаживаясь рядом на диванчик. Она теперь близко – слишком близко – так что, если бы Тамсин захотела, то могла бы просто протянуть руку и притронуться пальцами к плечу Бо. И она почему-то ясно ощущает, что едва сдерживается, чтобы этого не сделать. У нее даже кончики пальцев покалывает – будто от разряда электрического тока. – Я не в настроении разговаривать, – протягивает Тамсин, устремляя свой взгляд к экрану телевизора. – Ты вообще никогда не бываешь в настроении, – если не считать уныние и скуку в выражении твоего лица, – пожимает плечами Бо, и, кажется, придвигается еще ближе. – Чего ты хочешь от меня, Бо? Я ведь говорила, что я – не самый лучший вариант для дружбы без обязательств, – теперь она смотрит на нее, прямо в ее широко распахнутые карие глаза. – Дружба без обязательств? Это как? – Как секс без обязательств, только без секса, – поясняет Тамсин, хотя, если говорить честно, она сама только что выдумала этот термин, не уверенная в том, что кто-нибудь когда-нибудь использовал его. – Когда ты выйдешь из этой клиники, ты забудешь и меня, и таблетки, которыми тебя кормят каждый день, даже музыку, которую мы играли. Ты вернешься в нормальную, обычную жизнь, и, конечно, будешь рассказывать друзьям, что была на курорте в альпийских горах, или ездила автобусным туром по Европе. Не стесняйся, Бо. Вся прелесть лжи в том, что можно заставить людей поверить во что угодно. – И во что же ты заставляешь поверить меня, Тамсин? Что ты так упорно скрываешь? – Бо не задумываясь берет ее за руку, и Тамсин в который раз не стремится вырваться из этого плена. – Ничего, что могло бы повлиять на твою жизнь. Ничего, что касалось бы тебя. Ничего, о чем тебе следует знать. – Знаешь, в чем твоя проблема? – Бо уже не сидит, держа ее за руку, стоит рядом, глядя на нее сверху вниз, и Тамсин чует в этом какую-то дурацкую метафору. – Вся эта загадочность и скрытность – лишь попытка напустить тумана в глаза. Ты считаешь себя слишком хорошей для этого места, слишком хорошей для того, чтобы быть моим другом, и для остального. Я не удивлюсь, если ты считала себя слишком хорошей для этого мира, а поэтому в один прекрасный день решила лишить его удовольствия окружать тебя. Тамсин шумно вдыхает ртом воздух, как рыба, которую выбросили на берег. Слова больнее ударов. Она стискивает ладони в кулаки, и опускает голову вниз. Она чувствует, что задыхается, сердце колотится в груди, как сумасшедшее, ладони потеют – боже мой, это что, приступ паники? Тамсин чувствует, как дрожат руки и колени, и тщетно пытается успокоиться, делая один за другим глотки спасительного воздуха. И когда она приходит, наконец, в себя, то видит, что снова одна в большой общей комнате с включенным бездушным телевизором. Она всегда остается одна в больших комнатах, чувствуя себя при этом маленькой и жалкой из-за того, что все ее бросают – рано или поздно. После этого они не разговаривают целых два дня. Даже на очередном сеансе групповой терапии, когда Тамсин по-прежнему не желает разговаривать, она смотрит куда угодно, но только не на Бо. Доктор Льюис действительно могла бы побороться за первое место в конкурсе самых проницательных, и Тамсин в который раз думает, что совсем не разбирается в людях. – Что у вас с Бо произошло? – спрашивает она, и Тамсин делает глубокий вдох на этих словах. – Ничего, – безжизненно говорит она и даже слепой мог бы увидеть, что это «ничего» здорово ее расстраивает. Доктор Льюис несколько секунд задумчиво и оценивающе смотрит на нее. – Тебя это беспокоит? Беспокоит то, что вы перестали общаться? Это как-то влияет на тебя, Тамсин? – Я… не знаю, возможно. Или я просто в шоке от радости, что меня никто не достает глупыми вопросами, – она не может себе позволить быть откровенной с доктором. По правде говоря, она и сама не может до конца разобраться в том, что все это для нее значит, а потому лучше не делать поспешных выводов. Конечно, это как-то повлияло на нее. Потому что чертова Бо сумела проникнуть в ее сознание, вытащить один из ее секретов на свет, и когда она попыталась сдернуть последний покров, чтобы рассмотреть в деталях, Тамсин ее оттолкнула. – Я сформулирую по-другому: что тебе дает общение с Бо? Ответом ей служит, конечно же, молчание. Коридоры в лечебнице тоже отвратительно белые, так что Тамсин старается не смотреть по сторонам, когда идет к своей палате. – Это глупо, – произносит она сразу же, как только заходит в палату, и Бо вскидывает на нее удивленный взгляд. Это третий день их дурацкой холодной войны. – Мы вполне можем разговаривать. – Ладно, – только и говорит Бо, возвращаясь вновь к своему плееру. А Тамсин становится легче дышать, что глупо, потому что не может же ее дыхание зависеть от какой-то нелепой брюнетки. Ночью она просыпается от кошмара, который ей последний раз снился дома, и это настолько жутко, что Тамсин непроизвольно всхлипывает. – Тамсин? – голос Бо слышится совсем рядом, только она никак не может разглядеть девушку в кромешной темноте, заполнившей палату. И лишь после того, как Бо включает свет и мрак рассеивается, она видит ее встревоженный взгляд и белые стены. Только сейчас Тамсин даже рада этому белому вокруг себя. – Дурной сон, – бормочет в свое оправдание Тамсин, сжимая ладони в кулаки. Ее до сих пор трясет. Бо берет ее руки в свои, и теперь, когда на запястьях уже нет бинтов, она замечает шрамы, которые остались от глубоких порезов на ее коже. – Это… – начинает было она, но Тамсин тот час же перебивает ее, кивая. Она смотрит долго, так что Тамсин теряется в догадках, что бы это все значило, пока Бо не проводит пальцами по ее шрамам – совсем осторожно, как будто боится навредить, и в то же время кажется, что она хочет вытереть эти следы попыток Тамсин убить себя. А потом совсем неожиданно подносит руки к своему лицу и легко прикасается к ним губами – так, что у Тамсин в который раз перехватывает дыхание, и она мелко-мелко дрожит всем телом. – Это нормально, Тамсин. Что бы там ни произошло, ты не виновата в этом, – говорит Бо и снова смотрит ей в глаза. А потом присаживается рядом на кровать и обнимает, путаясь пальцами в ее волосах, а Тамсин неловко склоняет голову ей на плечо и, наконец, в первый раз за долгое время, плачет. Она не взрослая, ей нужна помощь, ей нужен кто-то, чтобы – пусть даже не понять, потому что, порой, она и сама себя не понимает, но – хотя бы попытаться понять. – Ты лучше выглядишь, – говорит ей доктор Льюис на следующий день, несмотря на то, что глаза у Тамсин заплаканные. – Вы, наверное, знаете, да? Вы же разговаривали с моими родственниками, – выпаливает она, старательно разглядывая пол под своими ногами. – О моей маме. Доктор Льюис кивает. – Почему вы так упорно спрашиваете у меня причину, если знаете? – Я не смогу тебе помочь, если только ты сама не захочешь обсудить это со мной. Ты хочешь? Тамсин качает головой. – Пока нет. Я так долго ни с кем об этом не говорила. Мне нужно время. – Времени у нас много, Тамсин. До завтра, – Лорен слегка улыбается ей. Тамсин не знает, хочет ли обсудить это с доктором, потому что, несмотря на весь ее опыт, Лорен Льюис – просто чужая женщина, и ее слова – только слова, даже если она и хочет помочь. Поэтому Тамсин идет на крышу. – Так и думала, что найду тебя здесь, – Бо ежится, сильнее кутаясь в пальто, потому что ветер сегодня холодный и бездушный, и Тамсин, глядя на нее, жалеет, что не зашла в палату за своей курткой. – Замерзла? Она подходит совсем близко и снова обнимает, укрывая своим пальто, губы ее почти касаются щеки Тамсин, так что Бо невольно согревает ее кожу своим теплым дыханием. – Моя мама покончила с собой, когда мне было пять, – внезапно произносит Тамсин, но Бо не говорит ничего, только молчит и смотрит. – Я нашла ее. У нее в руке был зажат папин пистолет, но крови было совсем немного, что даже странно. Она сидела на полу, прислонившись к стене, и безвольно склонив голову. Записки она не оставила. Бо только крепче обнимает ее, сцепляя руки в замок на ее талии. – Папа до сих пор делает вид, что ее и не было вовсе. Мы не разговариваем о ней. У меня нет ни одной ее фотографии – совсем ничего, что хоть как-то напоминало бы о ее существовании, – Тамсин поворачивает голову немного в сторону, так что теперь ее губы почти касаются губ Бо. Кажется, та хочет сказать ей много всего: в ее взгляде сотни вопросов и сомнений, – но она не произносит не звука. Вместо этого Бо тянется к ее лицу, и, наконец, целует, почти невесомо прижимаясь губами, – и это лучше сотни слов, которые она могла бы сказать. На свете есть столько вещей, которые нельзя выразить словами. Уже в палате Бо снимает с нее белую футболку, хотя цвет ее в темноте все равно нельзя разглядеть, и прижимается губами – теперь к груди. Тамсин неловко цепляется за ее плечи для равновесия, пока, наконец, Бо не тянет ее за собой на кровать, и все целует и целует, – как будто вместо слов, которые могла бы сказать, использует эти поцелуи, которые горят на коже, подобно клейму, нанесенному раскаленным железом. Они так и не говорят друг другу ни слова с того момента, как Тамсин закончила жуткий рассказ о своей маме. Утром, когда Тамсин просыпается, Бо еще спит. Тамсин смотрит на себя в зеркало: зеленые глаза и белокурые волосы, искусанные губы. Странно, она почему-то думала, что Бо нравится Дайсон – или еще какие-то глупости. Просто та никогда и ничем себя не выдавала – ни случайным взглядом, ни прикосновением. Тамсин думает о том, что бы все это могло значить, но мысли упорно не хотят упорядочиваться, так что она прекращает попытки. В понедельник Дайсона выписывают, и он по очереди обнимает каждого из их группы, а Кензи даже целует в щеку, и она ему позволяет, как ни странно. Хотя и хмурится при этом и кажется, что сдерживает себя из последних сил, чтобы не закричать. – Мы обязательно должны собраться, когда вы все выберетесь отсюда. Мы можем писать свои собственные песни, – говорит Дайсон, и смотрит почему-то при этом только на Тамсин, как будто это она вправе решать за них всех. – И выступать по дешевым ночным клубам, раскуривая сигареты на сцене? – спрашивает она, а Бо берет ее за руку. – Именно! «Сообществу анонимных самоубийц» надо с чего-то начинать. – Это лучшее из названий, – говорит Бо, и тепло ее руки, кажется, согревает всю Тамсин, заполняя ее радостью и счастьем. Дайсон, уходя, машет им рукой перед тем, как открыть двери. И Тамсин искренне рада за него. Он сумел выбраться из тюрьмы, во власти которой находился столько времени. Он сумел победить себя. И Тамсин думает, что, может быть, однажды ей тоже это удастся. Может быть, она, наконец, сможет поговорить обо всем с доктором Льюис, и та поможет ей. Может быть, все когда-то будет хорошо. Может быть… Тамсин невпопад думает, что не хотела бы покидать пока этот мир. И, может быть – она держит эту надежду глубоко внутри, где-то возле самого сердца, не давая ей полностью раскрыться – она больше никогда не захочет его покидать. Белые стены окружают ее со всех сторон, но теперь она не видит в них ничего ужасного и зловещего. Тамсин делает глубокий вдох и понимает, что теперь в этом ослепительно-белом есть безопасность. Она отпускает руку Бо и делает несколько шагов в сторону, направляясь к кабинету доктора Льюис. Она, наконец, готова говорить.