Восковая

Леди Шерон не стареет. Вместо нее морщинами покрывается ее любимая бабушка, герцогиня. Улыбается своей Сове, протягивает ей руку - и стареет, пусть сила ее контракта и превосходит любой другой. Шерил Рейнсворт стареет, будто издеваясь над герцогом Бармой, но не специально, а по-доброму, а Шерон… А сердце леди Шерон болит настолько, что ей хочется смеяться. Смеяться, как смеются душевнобольные. Ей тринадцать. Вечно тринадцать, всегда тринадцать и навсегда тринадцать - Шерон поторопилась лишь однажды, но теперь ей просто бессмысленно будет торопиться. Ей никогда не выносить ребенка. Ей никогда не осчастливить мужа, ей… Ей не найти этого мужа. Рядом с Шерон всегда будет только лишь один мужчина, но и его… Ему не нравятся маленькие девочки. Леди Шерон, конечно, леди, и с большим наследством - да только вот что с ней, такой хрупкой и миниатюрной, будет делать Брейк? Он и так носит ее на руках всякий раз, когда она теряет сознание из-за слишком туго затянутого корсета. И вряд ли ему это нравится. Брейк похож на нее, скажет Гилберт. С ним согласятся его братья, а с ними - Ада Безариус, да только ничего они не знают. Не понимают. Брейк другой, Брейк… Брейк старик. Брейк не скрывает своей седины, Брейк, пусть даже ему и не семьдесят, уже готов лечь в деревянный ящик. Он даже заготовил гвозди, ведь любимая фраза его - "Мне всего-то пару лет осталось". И Брейк не жалеет, что навсегда застыл в двадцать пять. Ему уже неважно - и Шерон знает, насколько ужасно это звучит. А леди Шерон хочет жить дальше, да только вот не может. И поэтому заедает свое горе сладким. - Госпожа, я видел ваши бедра! Пора бы уже вам отказаться от ночных чаепитий! Шерон просто не может заснуть, а Брейк… Брейк вообще не спит последние пару лет. Точно не спит, только притворяется - и сейчас это совсем не заботит Шерон, как и то, что ей нагрубил слуга. Она только делает вид, что возмущенно давится, и осторожно вытирает уголки губ кружевной салфеткой. - А ты зубы испортить не боишься? - тихо отвечает она, и Брейк улыбается хитро, как лукавый лис. - У меня вся сладость в непревзойденный ум уходит, - стучит он пальцами по своей черепушке и осторожно подливает еще черного чая своей госпоже, а потом и себе кружку наполняет. А Шерон отводит взгляд. Ведь Брейк всегда на нее смотрит. Изучает своим алым-единственным, будто насквозь видит - и беспокоится, пусть и виду не подает. У Брейка взгляд сторожевого пса, старого, жизнью умудренного. Оттого ли он такой тяжелый, что Шерон не может его вынести? Быть может. А может, она просто боится, что душа ее - хрупкая, как и сама леди Шерон, - откроется такому… Человеку. Или сломается под его натиском. Брейк выпивает свой чай залпом, будто даже изменяя своим привычкам, а Шерон к своей кружке даже не притрагивается. Все, что на столе, под контролем Шляпника, а он слишком много в жизни повидал. Он может помочь, а это… Это слишком жалко. Неправильно. Не подобает леди принимать подношение от слуги. Но слуга-то такой же, как и она. Не человек - восковая фигура, во времени застывшая, и… На диванчике подле леди Шерон еще есть место. Он просто сядет. Ничего не скажет, обнимет, прижмет к себе, не даст вырваться - и леди Шерон, наследница дома Рейнсворт, член Пандоры, прильнет к его груди. Потому что ее цепь наплевала на правила жизни, не дав ей шанса умереть старой и немощной… А у Брейка все еще теплые руки и такой красивый голос.