По лезвию ножа

"Солнце моё, взгляни на меня Моя ладонь превратилась в кулак И, если есть порох, дай огня Вот так" (с)

      Вашингтон, округ Колумбия, 2002 год.       В медблоке царила тишина, нарушаемая лишь мерным попискиванием приборов. Здесь нет окон, а само помещение находилось на минус четвертом этаже, так что никакие уличные шумы сюда не проникали.       Для всех непосвященных я ныне была отправлена в отпуск, заявление на который задним числом подмахнул Пирс, заведомо предупредив всех, что я смоталась на курорт и в городе меня искать бесполезно. Бухгалтерия Щ.И.Т.а равнодушно пожала плечами, им-то подавно было похер, где я, в ГИДРЕ мне тоже дали передышку после операции, так что, доживая последние часы перед выпиской, я предвкушала несколько блаженных дней дома в компании задернутых штор и мерного жужжания телевизора.       Навестить меня иногда приходили бойцы "Удара", Пирс и сотрудники лаборатории, что находилась несколькими этажами выше. Вообще, я долго недоумевала после пробуждения, почему меня отказываются выписать, но Пирс, зашедший подавить мой возмущенный бунт, пояснил, что это его приказ и до полного моего выздоровления я буду валяться тут. Возражения им, естественно, не принимались, а посему я вот уже третий день лежала на хрустящем, ежедневно меняемом постельном белье, и уныло плевала в белый потолок.       – Он был здесь.       Я удивленно воззрилась на вошедшего Рамлоу. Непривычно было видеть его в штатском – в простых джинсах, белой футболке и простой кожаной куртке. Шлепнув на пол сумку с моими вещами, за которыми он мотался ко мне домой по моей же просьбе, мужчина опустился на стул у больничной койки и уставился на меня.       – Когда?       – Позавчера. Камеры засекли. Ты же запретила запирать его блок, вот он и шляется, народ пугает, – буркнул командир "Удара".       – Видимо, я спала, потому что ничего не слышала.       – Ага. Тут тоже камера. Скрытая, правда.       Негодующе фыркнув, я прикрыла глаза и откинулась на подушку.       – И что он тут делал? На меня любовался? Господи, надеюсь, я не храпела в тот момент, пуская параллельно слюни на наволочку.       – Ничего. Сидел на этом самом месте несколько часов, не шевелясь почти, и смотрел перед собой. Или на тебя, там по записи не особо понятно. Потом погладил тебя по руке и ушел.       Под сердцем кольнуло так остро, что я едва подавила вскрик, стараясь казаться невозмутимой. В душе образовалась какая-то странная, душащая пустота. Я не могла определить, что чувствовала в тот момент, но что-то упорно давило внутри, мешало дышать, больно и разрывая все преграды, выстраиваемые здравым смыслом.       Лютый зверь тянется к ласке, которую он никогда в своей жизни не видел и фактически вот так, незамысловато и просто обращаясь с ним неделями в лаборатории, я приручила его...       – Хорошо. По крайней мере, он хоть нос начал высовывать из своей комнаты, – натянуто усмехнулась я, изо всех сил изображая безразличие. Не переиграть бы.       – Это не опасно? – настороженно спросил Брок.       – Если его не задевать, то нет. Ткни тебя чем-нибудь, ты же дашь сдачи?       – Разумеется.       – Ну вот. Он поступит так же. Только жёстче.       Вошел доктор. Доктора ГИДРЫ – люди особенные. Все, как на подбор, специалисты высочайшего класса, нанятые из рядов простых и непосвященных медиков, но оплату им предлагали такую, что за долгие годы сотрудничества с организацией случаев предательства или распускания языка с их стороны не было ни разу. Владевшие новейшими примочками, препаратами, аппаратурой и технологиями, эти врачи могли бы, наверное, и мертвеца заставить воскреснуть. После заключительного осмотра меня выписали с напутствиями беречь себя и пореже пользоваться своими уникальными способностями, чтоб им пусто вообще было.       – Тебя подвезти? – предложил Брок, направляясь со мной к лифту.       – Нет, я задержусь ненадолго.       Рамлоу понимающе ухмыльнулся, но спорить не стал. А мог бы. Странно, но границы субординации у нас с ним стерлись буквально с первых минут общения.       Сказать, что я доверяла этому человеку, было нельзя, но что-то после того случая в лифте промелькнуло между нами. Не в плане чувств, нет, скорее некоторое извращенное подобие уверенности, что мы можем повернуться спиной друг к другу. По сути, у наемника, шпиона да и простого человека в лексиконе должно отсутствовать само слово "доверие". Пройдя через множество крутых поворотов и подставив спину немалому количеству ножей, я не по наслышке знала, что такое предательство, заблуждение и неоправданные надежды. И уж тем более, никогда больше не строила идеалов.       В этом мы с ним были похожи. Внешний пофигизм или наоборот, фанатичная верность устоям организации, её идеалам и девизам, для Рамлоу была лишь ширмой, которой он умело прикрывал не самые светлые черты своего характера и любовь к собственной безнаказанности. Он как Джек Роллинз – его правая рука, тот самый верзила с искалеченным лицом, впоследствии не раз доказали мне, что по сути им обоим плевать на господство ГИДРЫ в мире, гораздо важней для них была круглая сумма с приличным количеством ноликов в графе годового дохода. Наемники такие наемники... Как мы ухитрились сдружиться – другой вопрос и долгий рассказ, но многочисленные вылазки на задания, как с Зимним, так и без него, мое умение работать в команде и ловкое прикрытие спин друг друга сделали свое дело – для "Удара", сработавшегося за долгие годы, было как минимум странно после такого короткого срока (год или чуть больше) принять меня в свою "семью". А совместные вылазки с командиром и его замом, как на задания, так и в бары, скоро свели на нет подозрения и недомолвки, оставив лишь дружеские подколы, общие воспоминания и твердую уверенность в том, что друг за друга каждый из нас спокойно может убить любого.       Многие в организации страдали такой фанатичной преданностью идеалам ГИДРЫ, что порой меня удивляло. Если подумать, что светит рядовому работнику главенство этой организации на мировом военном и политическом поприще? Ничего. Пополнение банковских счетов, уважение, идолопоклонство и пресмыкание грозили лишь сильнейшим, стоявшим у руля и вкладывавшим в организацию немалые средства. Остальные так и останутся пахать на благо их террористической матери-ГИДРЫ за пультами управления, компьютерами, на полях боев и глубинах лабораторий. Оттого, глядя в их алчно горевшие на сборах, брифингах, на судах и казнях глаза, мне становилось смешно от людской наивности и нежелания раскидывать хоть временами то умное желе, что находится у них в черепных коробках. Их искренняя вера казалась мне простым идиотизмом, которым они, как сатанисты, маялись от безмерной скуки.       Рамлоу же был хитер, умен и весьма изворотлив, а потому всегда принимал сторону победителя, следуя циничному расчету.       Оставив сумку с вещами в своем кабинете, я спустилась в блок, где содержался Зимний Солдат.       В этот раз я нашла его сразу. Обнаженный по пояс, парень истово молотил затянутую в черную кожу боксерскую грушу, отрабатывая удары и двигаясь вокруг неё с удивительной грацией готового к броску хищника.       Прислонившись спиной к стене у входа, откуда открывался отличный обзор на спортзал и на занимающегося Зимнего, я молча осталась наблюдать за ним. Он знал, что не один здесь, но тем не менее, не прервался, решив, по видимому, не обращать на меня внимания. Литые мышцы ровно и внушительно перекатывались под масляно блестевшей от пота кожей, а мои глаза старались не упустить ни одного его молниеносного броска и выпада. В промежутке взгляд даже успел выцепить обыкновенную черную резинку, слетевшую с его собранных волос в пылу тренировки. Он настолько виртуозно владел своим телом, которое за долгие годы стало совершенным оружием, что не любоваться им было просто преступлением.       Когда он остановился и обернулся ко мне, тяжело дыша, стаскивая с живой руки перчатку и разматывая бинт, я просто и совершенно по-женски залипла взглядом на рельефной груди, широких плечах и четко пропечатанному прессу, покрытому мелкими бисеринками пота, которые, сливаясь воедино, скатывались вниз, оглаживая светлую кожу, и впитывались в резинку тренировочных штанов. Лёгкие скрутило, сжало в единый момент, а в горле моментально пересохло. А Солдат всё стоял и тяжело смотрел на меня из-под завесы темных волос.       Понимая, что ещё немного - и свихнусь от этой картины, я отвела жадный взгляд и не спеша двинулась к нему, скинув кроссовки у кромки матов. Джеймс настороженно наблюдал за моим приближением, но не двигался. Наклонившись, я подобрала резинку с пола, подошла почти вплотную к нему и протянула её на раскрытой ладони.       – Ты обронил.       Он перевёл тусклый взгляд с моего лица, скользнув им по вещи, и снова вернул его, прощупывая меня, изучая каждое движение мускула на лице, выискивая определенные эмоции. Я же отслеживала едва заметную под тенью, отбрасываемой волосами на его лицо, капельку пота, стекавшую по щеке, и едва ли не облизнулась, когда она медленно потекла по шее, поблескивая и маня к себе, к нему и к его бархатной коже, перетекла на ключицу и продолжая путь по груди.       В тот момент мне казалось, что я могу сгореть заживо. Изнутри.       Прошло черт знает сколько времени, у Солдата успело восстановиться дыхание, а он так и не прикоснулся к подобранной мной резинке, как и не сделал попытки уйти. Я же едва дышала и не могла заставить себя уйти, не заполнив легкие его запахом, высушивающим глотку своей нужностью и терпкой горечью запрета. Моего личного запрета, при отступлении от которого мне же будет хуже.       Его запах одурманивал. Пот и отголоски геля для душа, свежего, морского, пах, как соленый летний бриз на морском берегу, но в то же время он пах и собой, неуловимой ноткой мускуса и горчинки, острой и пряной, такой, что пересилить себя и отойти было просто невозможно.       Солдат был выше меня более чем на голову, возвышался надо мной, словно скала, смотрел по прежнему нечитаемым взглядом. Равнодушное спокойствие на его лице могло быть обманчивым, но переступать рамки я не собиралась.       – Ты приходил, пока я была без сознания. Мне сказали. Зачем?       Молчание и метнувшийся в сторону взгляд.       И покалывающее тепло на ладони от его пальцев, осторожно забравших треклятую резинку.       Отчаянно хотелось закричать, встряхнуть мужчину, потому что несказанное, но такое громкое, повисшее в воздухе искрами меж нами, вдруг начало нестерпимо жечь под веками. Сердце билось в груди так сильно, что его стук, наверное, был слышен даже на верхних этажах. Вынести острую боль в груди, когда он, словно чужой, отвернулся и отправился к себе в комнату, было невероятно трудно. Хотелось кинуться за ним, вцепиться в локоть и остановить, требуя объяснений, которые были понятны без слов, но и оглушали без удара, как обухом топора.       – Спасибо, – тихо произнесла я, но он услышал, остановившись на пороге. Мускулистое тело было напряжено и замерло натянутой до предела струной. Я и не ждала, что он обернется, ответит, но его чуть повернувшаяся голова, дрогнувшие плечи и сжавшиеся пальцы видимой мне левой руки без слов говорили, что он понял меня. Я чувствую то же, что и он, я поняла его первую попытку поддержать единственного человека, ставшего близким ему в этом здании. В этом мире.       Дверь тихо закрылась за ним, оставляя меня по эту сторону жизни. Жизни, в которой ему уже много лет не было места. ***       А спустя пару месяцев, после тяжелейшей двухдневной миссии в Афганистане, Солдата приказали обнулить.       Прижали нашу компашку тогда настолько знатно, что я успевала раз по сто на дню проститься с жизнью. Мало того, что после нескольких последних напряженных месяцев команду, которую без устали мотали по всему миру, кинули на дело практически едва живыми от усталости, так еще и разведка браво промахнулась с информацией о расположении лагеря талибов. "Удар" оказался зажат в скалистом ущелье между двумя группировками. О ликвидации заданного объекта не могло быть и речи – самим бы унести ноги из мясорубки. Долго отстреливаться на два фронта мы не могли, мой щит держался из последних дыр, так скажем, и отступать выше по склонам не было возможности – людей сняли бы в первые же секунды. Организовав круговую оборону, Рамлоу запросил помощь, но к тому времени, когда на головы талибов обрушились несколько "дейзикаттеров" у нас практически закончились патроны, а у меня кровь пошла уже не только носом, но и изо рта и ушей. Зажав уши ладонями и глубоко дыша, чтоб не позволить себе потерять сознание, я успела лишь на некоторое время уплотнить свой потрепанный щит над командой в момент, когда рванули бомбы.       Что случилось дальше и как мы выбрались – не знаю. Временами приходя в себя, я слышала какие-то звуки, разговоры, заглушенные ревом джета, потом был мерзкий удушливый запах нашатыря и пропитанный лекарствами медблок, пару раз мелькало лицо Рамлоу в свете бьющей в лицо лампы и лишь раз запястья коснулось нечто ледяное, но затуманенное сознание было на грани агонии, чтоб определять что-то.       Уже позже, лежа на привычной больничной койке и пролистывая документы из лабораторий Вернера (дела вести кто-то должен был, поэтому я потребовала, чтоб меня информировали обо всём), я всё до конца поняла и горела праведным гневом. На Пирса, естественно.       Александр точно знал, кого и почему хочет ввести в свою суперсекретную команду. Моя долбаная сверхспособность, результат лабораторной генной мутации, обеспечила меня работой. Тогда я поняла, что имел ввиду Пирс, когда говорил о свободе действий, якобы предоставленной мне. Вот откуда его толерантность к моему особому отношению к Зимнему, вот почему он разбился в лепешку, доказывая идиотскому Совету, что мое назначение на должность главы научно-технического отдела Щ.И.Т.а вполне оправданно, несмотря на отсутствие должного опыта. Вот почему он закрывал глаза на мои длительные посиделки с киллером в лаборатории.       Ему не нужны были чувства Солдата. Он знал, что если что-то пойдет не так – Зимнего можно вернуть в исходное состояние и начать все сначала.       Пирсу нужна была моя привязанность к агенту. Которая, как следствие, поможет мне освоить свою неведомую силу. Для чего - думаю, понятно без лишних слов.       Это еще раз доказало мою теорию: ГИДРА, взращивая меня по иной системе, нежели прочих бойцов, тем не менее, побаивалась меня именно из-за того, что особых-то рычагов воздействия на мою персону в их арсенале не было. А развитие моей способности в их глазах делало меня почти – почти! – неуязвимой для неё, ведь даже учёные не могли окончательно вынести вердикт по поводу конечной мощи, заложенной во мне.       Они делали из Зимнего Солдата мою ахиллесову пяту.       Гамбит искусного противника. Браво, Александр.       Пирс сообщил мне об обнулении Солдата лично, поздно вечером упругим шагом войдя в мою палату. Сказать, что я была огорошена новостью – ничего не сказать, но и выдержка Александра трещала по швам, потому что он явно не добился той реакции, на которую надеялся.       – Надо же, ты соизволил поставить меня в известность, – не моргнув глазом в ответ на его сверлящий, тяжелый взгляд, лениво протянула я. – Я вроде как глава его проекта, а о таком важном решении узнаю последней. Мне это не нравится.       – Понимаю, – тихо ответил Пирс, не сводя с меня пристального внимания льдистых глаз. Его лицо, покрытое морщинами, сохранило былую привлекательность, и мне почему-то подумалось, что в молодости Александр был более чем интересным мужчиной. Если учесть, что в довесок к внешности шел изворотливый ум и обаяние – да у него просто не было шансов пролететь мимо той высокой должности, которую он сейчас занимает.       – В алгоритм машины были внесены дополнения и некоторые изменения. Нынешняя формация Зимнего будет слегка улучшена, Зола хочет немного поколдовать над его памятью о проживаемых событиях между криосном. В целом – ничего катастрофичного.       – Я буду присутствовать. Это мой проект и я в ответе за Солдата, – холодно, не терпящим возражений тоном произнесла я.       – Что же, как пожелаешь. Я не могу тебе препятствовать, хотя ты ещё не пришла в форму после миссии. Зола уже декодировал нужные данные, вам останется всего лишь запустить процесс.       Александр постоял у окна, имитировавшего городскую суету на глубине больницы, и явно о чем-то задумался.       Твою мать, знал бы ты, как тяжело находиться с тобой в одной комнате.       – Ты развиваешь способности? - вдруг спросил он.       Мысли метались в голове, оценивая предстоящий Зимнему кошмар.       Уйди.       Господи, Александр, просто уйди.       Мысли не материализуются.       – Я ни за что не поверю, что твои клювачи резко носы сточили и ты ничего не знаешь, – резковато рубанула я, но тут же спохватилась, дав себе внутреннего подзатыльника. – В меру возможностей. У этой мутации сильный побочный эффект, а живучестью того же Солдата с его сывороткой я не обладаю.       – Вы неплохо справились в ущелье, Брок сказал...       – Твоя была идея? – грубо прервала я Пирса.       – Сделать бы удивленное лицо, но тебя не обманешь, – противная ухмылка на его роже сменилась глубокой задумчивостью. – Общая, так сказать. При всей силе Зимнему нужна броня. И не только внешняя.       Я многозначительно вскинула брови, но Пирс пожал плечами, направляясь к двери.       – Знай одно в своих расчетах, как поставить меня на колени, – стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже и не дрожал, вымолвила я. – Нас губит то, что мы любим, Александр.       Льдистые глаза засверкали яростью, но Пирс сдержался. Стоял вполоборота ко мне, и было заметно, как в кармане идеально отглаженных брюк сжимается кулак.       – Никогда не полюбишь? – ехидно хмыкнул он, картинно закатив глаза.       – Никогда не загоню себя в клетку.       Уголок тонкой губы дернулся, но Пирс не нашел в себе смелости ухмыльнуться. На лице читалось недоверие, но скорее не к моим словам, а к почти неприкрытому вызову в них.       Прямая, словно проткнутая огромной иглой спина, обтянутая дорогим пиджаком, не напряглась, плечи остались спокойными.       Дверь с тихим щелчком закрылась.       Кружка с остывшим кофе полетела точно в направлении скрытой видеокамеры под потолком.       Наблюдая за темными, грязными разводами вместе с осколками стекла, брызнувшими на светлые стены, я наконец оценила полный масштаб дерьма, в которое вляпалась с прыжка обеими ногами.       Зачем тебе эта партия, Александр? Какую скрытую игру ты ведешь?