По лезвию ножа

      - Ну давай, колись, - выдохнула Шерон, приземлившись на стул напротив. Прихватив по кусочку торта и по двойному эспрессо, мы обосновались в кафе на втором этаже торгового центра, с трудом притащившись туда с грудой пакетов, украшенных эмблемами разнообразных модных брендов.       - Да не в чем мне признаваться, - вздохнула я и в какой-то степени не соврала. - Просто сегодня посмотрела на себя утром в зеркало, и оно покрылось трещинами ужаса.       Картер рассмеялась, откусывая от выпечки.       - Ммм, это просто божественно, правда, придется лишний час позаниматься в спортзале. Тебе, правда, это не грозит, выглядишь теперь - убиться можно! - с набитым ртом, но восторженным выражением лица промямлила Шерон.       - Поддерживаю, надо почаще сюда заглядывать, - с полным ртом вроде бы разговаривать неприлично...       Пару секунд мы с ней смотрели друг на друга, а потом искренне и громко расхохотались. Наверное, я тоже смешно выглядела с набитыми щеками, но вид вечно сидящей на диете Шерон, дорвавшейся до сладкого, вызывал неуёмный приступ смеха. Несколько посетителей обернулось, мужчины заулыбались, а я, успокоившись, почувствовала, как напряжение этого дня немного отпускает.       - Так что у вас с Рамлоу? Я видела ваши страстные обнимашки в холле утром, - задорно подмигнула мне блондинка.       - Да наверное, весь Щ.И.Т. их видел. Шер, он не для меня...       - О, будь добра, заткнись, пока я не ткнула в тебя вилкой, - раздражённо произнесла Картер, с силой приземлив стакан с кофе на столик. - Я слышу это от тебя на протяжении всех тех лет, что с тобой знакома. Этот не для тебя, тот тоже не для тебя, а результат один и тот же - ты не выбираешься из своего одиночества. Знаешь, иногда я думаю, что оно тебе нравится. В мазохистки записалась?       - Запишусь, когда пущу в свою жизнь кого-то, - слегка мрачновато парировала я, имея в виду свою последнюю печальную связь. - Шер, я не могу, не-мо-гу, понимаешь? У меня уже не осталось сил привязываться, а потом наблюдать, как предо мной захлопывают дверь. Я не хочу снова реветь и зализывать раны, прошлых хватило, до сих пор шрамы ноют.       - Рамлоу неплохой парень, - начала приводить доводы Шерон. - И потом, вы работаете в одном здании, пусть он и отлучается на задания, как и ты, но он знает, кто ты и чем занимаешься. Вам будет проще приспособиться и доверять друг другу.       О да, Брок отлично знает, чем я занимаюсь... И подозреваю, далеко не рад тому почти безмерному объёму внимания, которое я уделяю Зимнему Солдату.       - Дай ему шанс, - мягко надавила Шерон.       - Хорошо, я попробую, - сдалась я под упорным натиском, допивая кофе. Сердиться на эту милую и жизнерадостную блондинку у меня не было ни малейшего желания, она всегда действовала на меня лучше любого психиатра своей откровенностью и непосредственностью. Но перспектива романа с Рамлоу не то чтобы пугала меня, закоренелую одиночку, а скорее, я не хотела снова ограничивать себя рамками отношений и обязательств. Может, просто боялась, что это не будет оценено по достоинству, вспоминая прежние неудачи.       Спустя какое время после начала работы в проекте Пирса и разрыва с бывшим я как-то свыклась с пустой квартирой и не менее пустым сердцем. Так даже проще, действительно, правду говорят, что к одиночеству привыкаешь. С другой стороны, я на каждом новом задании с каким-то равнодушным ужасом осознавала, что погибни я сейчас - и всё, баста, меня же даже никто не вспомнит. Останусь надгробной плитой в памяти тех, кто пару раз в год принесет цветочки на мою могилу. Меня некому оплакивать, после меня ничего и никого не останется, только наследство, которое уже отписано в завещании, заверенном нотариусом.       Но если подумать, что я дам тому, кто захочет быть рядом со мной? Одиночество. Я живу на своей работе. И даже дома у меня периодически бывает эта самая работа под два метра ростом и с полным отсутствием личностных признаков, которые экспериментами учёные ГИДРЫ вытирали, выжигали и вымораживали из него на протяжении последних семидесяти лет. О какой личной жизни может идти речь?       С этими мрачноватыми мыслями, что тяжёлыми комьями ворочались в голове, я вползла в квартиру, нагруженная пакетами с продуктами и шмотками. Забив под завязку холодильник, я прошлась по комнатам. Солдата не было, но это не удивляло, ещё только начало одиннадцатого.       Не сказать, что у меня были отменные способности к кулинарии. Но, видимо, чувства на это влияли, потому что неожиданно проснувшееся желание приготовить что-то вкусное изумило меня саму так сильно, что, видимо, из-за этого я и полезла в интернет в поисках рецептов. И уже чуть позже, когда я таки запихнула в духовку индейку, сделала спагетти с подливкой и нажарила бифштексы, вымыла посуду и позволила себе рухнуть на диван, я поняла, что лучше буду допоздна вкалывать на службе...       Дождавшись готовности индейки, я накрыла стол на кухне и с чистой совестью отправилась переодеваться. Дождь так и не закончился, но сейчас превратился в мелкую противную изморось. Мириться с этой мерзостью оказалось ещё хуже, чем с ледяными струями ливня. Однако удержаться от перспективы услышать звучный рёв мотора на пустынной трассе было просто невозможно, и я, натягивая футболку и спортивные штаны, всё равно ловила себя на том, что невольно прислушиваюсь к тишине квартиры. Глупо было ждать его и я понимала это. Солдат, во-первых, не изъявлял желания сопровождать меня, а во-вторых, он мог попросту не прийти. Порой он пропадал надолго - на неделю, на месяц. Пирс мог отправить его за очередной целью, не предупредив меня, его могли задержать в лаборатории, в конце концов, он и сам мог остаться в штаб-квартире. Я не раз наблюдала, как он тренируется по ночам, иногда выезжая на тайный замаскированный полигон за городом.       Шорох и неожиданно лёгкий хлопок входной двери едва ли не ввели меня в ступор. Что за?..       Подобравшись и готовясь отразить нападение, я выглянула в коридор. Тёмный силуэт не оставил сомнений в личности гостя, скидывавшего тяжёлые ботинки, и я без промедления щёлкнула выключателем. Что-то было не так, и только свет открыл мне истинные причины, насторожившие меня.       Смерть.       Её стылый, пропитанный ржавчиной, болью и ужасом аромат креплёной прохладной сладостью разливался вокруг. Сердце заполошно метнулось к горлу от дикости картины и почти животного страха, прострелившего тело насквозь и замершего где-то на уровне живота, противно засосав под ложечкой.       Зимний Солдат, залитый кровью с головы до ног, с горящими, очевидно, после нехилой схватки, глазами, лишёнными тем не менее какого бы то ни было выражения, кроме пустоты и холода ледяного айсберга, с кулаками, по которым на светлый паркет стекали и капали багровые капли - зрелище не для слабонервных.       Равнодушие хищника к жертве, попавшейся в когти, спокойствие ангела смерти, не дрогнувшей рукой совершившего страшную жатву, отрешённость безумца от суетности и никчёмности окружающего мира, который он привык делать лучше, выполняя приказы, внушённые ему чужой волей. Это всё нёс в себе его устрашающий вид.       Он был окутан страшным коктейлем из ароматов крови, стали, пороха и боли. Спокойно встретил мой наполненный ужасом взгляд с примесью шока от неожиданного визита, и с расстановкой, но совершенно бесстрастно пояснил:       - Кровь не моя.       Судорожный выдох сорвался с губ, когда я с трудом осознала, что дышать неожиданно стало легче. Я... переживала за него? Кажется, да. Облегчение от того, что он невредим, было слишком явным, и наверняка он прочитал это на моём лице, как на страницах открытой книги.       - Оставишь вещи у стиральной машины, - с трудом взяв себя в руки, просипела я и скрылась в кухне. Вытащив бутылку мартини из бара, я плеснула почти полный стакан и залпом опрокинула в себя, ничуть не тревожась о возможных последствиях подобного возлияния. Только поставив стакан на столешницу, я заметила дрожь в руках. Швырнув со злости ни в чём не повинную стекляшку в раковину, мгновенно отозвавшуюся хрустальным перезвоном осколков, я закрыла глаза и с силой начала тереть лицо руками, отгоняя жуткий кошмар.       Что меня так напугало, спросите вы? Я ведь работаю с ним не первый год, досконально знаю его возможности, недостатки, знакома практически со всеми малочисленными тараканами в его стократ отформатированной голове, но...       На заданиях, когда я видела его работу с заданной целью, то буквально наслаждалась совершенно-отточенными действиями. Каждое движение, каждый поворот, каждая атака выдавали в нём абсолютного и хладнокровного убийцу, машину, натасканную на достижение и уничтожение любой потенциально опасной угрозы для ГИДРЫ. Вид мощного, словно высеченного из камня воина, владевшего своим великолепным телом столь филигранно и грациозно, что это порой заставляло меня замирать и просто наблюдать за его действиями, вызывал во мне неподдельное восхищение и душевный трепет. И меньше всего я хотела однажды оказаться с ним по разные стороны баррикад.       Это был не первый раз, когда он являлся ко мне в подобном виде. Не только здесь, в Вашингтоне, были и другие случаи в разных странах, куда нас отправляли.       И каждый раз от безжизненного и стеклянного взгляда, безболезненно режущего на части статью, пропитанной яростью, мне хотелось заорать. Хотелось упасть и биться в истерике, убежать как можно дальше, только бы не видеть его таким. Я знала, кто он и на что способен, но его жестокость, вызванная не приказом, а лишь его мимолётным срывом, вселяла в меня безграничное отчаяние и самый настоящий животный ужас, который испытывает кролик, глядя на удава и сознавая, что сейчас его бессмысленной жизни настанет конец.       В эти моменты мне хотелось бросить всё и бежать. Изменить внешность, оборвать контакты, улететь на край света - только бы не видеть, как все мои усилия пробудить в нём малейшие нормальные человеческие реакции, а также хоть на грамм добиться от него проявления каких-то индивидуальных качеств, безнадежно разбиваются о ледяную стену его стёртой памяти и дезинтегрированной - с лёгкой руки учёных ГИДРЫ - личности.       Восемь грёбаных лет своей жизни я отдала проекту. Проекту, без которого степень влияния ГИДРЫ на мировую политическую арену и сознание людей сведётся к ничтожному минимуму. Просто потому, что от этой самой грязной и сложной работы, которую выполнял Зимний Солдат на протяжении нескольких десятилетий, будучи покрытым аурой таинственности и едва ли не мистического поклонения, всецело зависела конечная победа ГИДРЫ в этой негласной, тайной войне против всего человечества с целью обрести абсолютное мировое господство. Просто потому, что все и каждый, имевший когда-либо какое-то отношение к этому проекту, ясно и четко понимали - второго такого Солдата они сотворить не смогут. Нет ни у кого злосчастного рецепта составляющих совершенного убийцы. Или во всяком случае, никто не сознается в его наличии.       Дышать снова стало трудно. Рванув дверь на балкон, я вылетела на свежий воздух, не выпуская из рук бутылку мартини. Горевшая ещё пару секунд назад кожа моментально покрылась мурашками. Ледяной ноябрьский ветер жёстко ласкал каждый миллиметр пылавшего лица, а капли дождя освежали, давая возможность сиюминутно не сойти с ума от нахлынувших эмоций.       Господи, во что я превратилась?!       А ведь не слишком давно мне так претила мысль о бессмысленной жестокости людей, что я до тошноты хотела справедливого и жёсткого наказания для каждого, заслужившего его своей бездушностью, преступлениями и наплевательским отношением к закону и морально-этическим нормам. Я считала, что стою на стороне добра непоколебимо и уверенно, и ничто не заставит меня сойти с праведного пути.       Всё оборвалось внезапно, оборвалось предательством и оставленной умирать душой, верившей в нерушимость заветов Щ.И.Т.а столь искренне, что у неё даже не возникало вопросов при получении задания. Оборвалось взглядом Николаса Фьюри, так потрясенно созерцавшего моё искалеченное тело, выуженное простыми спасателями из-под завалов задрипанного склада на окраине Боготы, будто я была призраком, восставшим из мертвых. Я не должна была выжить, не должна была стать ещё одной обузой, спиногрызом на совести Щ.И.Т.а и болезненным напоминанием о его несовершенстве. Меня должны были почитать, как героя, павшего за правое дело.       Оборвалось брошенным с едва различимой толикой разочарования: "Вы выходите в отставку в связи с физической невозможностью нести дальнейшую службу".       Оборвалось болезненно сдохшей где-то под рёбрами надеждой.       И тогда в безграничной и всепоглощающей ярости на весь окружающий мир ко мне пришло спасение. Совершенно неожиданное, выраженное приветом с того света. Приветом от самого Арнима Золы, чьё всевидящее око, заключённое в сложнейшем многотонном оборудовании в укрепленном складе на заброшенной военной базе в Нью-Джерси, неусыпно следило за человечеством.       И я поздоровалась в ответ...       И вскоре умерла. Инсценировка моей гибели была поставлена и разыграна столь талантливо, что ни у кого не возникло и мысли тогда, провожая гроб с абсолютно чужим телом в пасть печи крематория, что я жива. Мой на тот момент практически труп, обезображенный и лишённый возможности шевелить даже кончиками пальцев, с жалкими остатками сознания покоился на хирургическом столе глубоко под землёй, в бункере где-то посреди Австрии...       Слегка поморщившись, я хлебнула из бутылки, выныривая из бездны воспоминаний.       Я никогда не интересовалась тем, как и чего стоило ГИДРЕ провернуть подобное. Уничтожить всё от меня, за исключением небольшого досье в архивах Щ.И.Т.а для правдоподобия, и создать совершенно нового человека.       Единственная разница между мной и Джеймсом в том, что ГИДРЕ от него нужны были его боевая подготовка, военные навыки, профессионализм и хладнокровие, но не его сильная и легендарная личность, которая в своё время неустанно вырубала одну за одной головы этой жуткой твари, плодившейся по всей Европе. А потому его просто раздавили, выжгли волю, память и собственное мнение высоковольтными электрическими импульсами с помощью созданной специально для этих целей машиной.       А от меня ГИДРЕ нужна была лишь моя ненависть, и она неустанно вскармливала меня ею, прекрасно зная, что она сама выкроит из меня новую личность, которая с радостью примет другую власть и станет ещё одним покорным солдатиком, но только по своей воле, ломать которую во мне было для них соизмеримо с предательством собственной идеологии, так как только желание стать более сильной и добиться справедливости и помогло мне пройти через этот ад. С одной простой целью - отомстить.       Внезапно я почувствовала, что меня колотит озноб. Руки одеревенели от холода, пальцы, вцепившиеся в ручку двери, едва слушались, но я ухитрилась не разбить бутылку, а проползти с ней на кухню. Я не знала, сколько времени простояла там, на стылом ветру, но для верности отпила ещё мартини. Надеюсь, он убьёт вполне вероятно подхваченную по глупости простуду.       Джеймс уже поел, о чем свидетельствовала посуда в мойке. Мне же есть не хотелось совершенно, а вот пить... Бутылка оказалась пустой больше чем наполовину, и сейчас, потихоньку отогреваясь, я поняла, что это явный перебор для меня. Ноги были ватными, тело плохо слушалось, а перед глазами плыл дурман опьянения.       Чуть посидев на кухне и пожевав кусочек индейки, я дождалась, когда стены перестанут наконец кружиться в замысловатом смазанном танце, а после, скорее следуя привычке к порядку, убрала со стола и отправилась на поиски Солдата, попутно зарулив в ванную, куда забросила его экипировку, покрытую маслянистыми бурыми пятнами застывающей крови в стиральную машинку.       Часы показывали начало третьего. Джеймс нашелся там, где и должен был быть в это время - в постели, но, подойдя ближе, я едва не задохнулась от раскинувшейся передо мной ослепительно красивой картины спящего на спине мужчины. Он не надел футболку, и сейчас я созерцала безупречное, рельефное тело с моментально пересохшими губами и сбившимся дыханием. Ритм участившегося пульса бился невнятным гулом в ушах, и я судорожно втянула в себя ставший вдруг невероятно густым воздух.       Его бледная кожа казалась высеченной из мрамора и чуть отблескивала в тусклом свете, проникавшем с улицы. Широкая грудь мерно вздымалась в такт спокойному дыханию, а мой взгляд медленно перетекал с неё на роскошный твёрдый пресс с отчетливо пропечатанными кубиками, на мускулистые руки и внушительный разворот расслабленных во сне плеч. Опустившись на кровать рядом с ним, я беззастенчиво рассматривала давно зажившую рану, испещрённую многочисленными жуткими шрамами там, где бионическая рука была вживлена в тело. Огонь и лёд. Плоть и сталь, слившиеся воедино в безупречном творении извращённых, жестоких мастеров.       Я видела его полуобнажённым не в первый раз, но, как и всегда, неприлично надолго зависла, рассматривая это рукотворное совершенство. На работе я всегда оглядывалась по сторонам, прикидывая, не увидит ли кто моего жадно-заинтересованного взгляда, и лишь убедившись, что можно, позволяла себе насладиться зрелищем. Сейчас же свидетелей не было, и мне никто не мог помешать тихо сходить с ума от звука бешено бьющегося рядом с ним сердца.       Мир вокруг сузился до размеров широкой кровати, на которой безмятежно раскинулось тело, что заставляло меня гореть изнутри одним лишь своим видом. Голову пьянил алкоголь и ещё более - хмельной аромат его кожи. Свежий, терпкий запах геля для душа перемешивался с холодными стальными нотками. Хотелось ненадолго забыться, провести ладонями по его телу, жадно оглаживая литой великолепный торс, прижаться губами к его алым, чётко очерченным, полным губам, ярко выделявшимся на фоне светлой кожи и небрежной тёмной щетины на лице. Он был подобен запретному, но прекрасному плоду, которым хотелось насладиться и которого было безнадёжно мало, мало во всём. Хотелось видеть и чувствовать его постоянно, пить жаркую сладость его тела подобно путнику, истомлённому жаждой в знойной пустыне.       Но грубая реальность сметала все мечты, врываясь в сознание и наотмашь рубя обоюдоострым мечом по росткам надежды на ответное чувство. Любовь ли к нему это была, или же я просто хотела его - не знаю. Но чувство его невозможности, недопустимости даже мысли о том, чтобы прикоснуться к нему так, как мне этого хотелось, рвало душу в клочья.       Но сейчас... Чёрт бы побрал, он наверняка видел меня с бутылкой на балконе. Так почему бы и нет?       В доли секунды я приняла совершенно сумасбродное решение, но отбросила прочь все мысли о возможных последствиях. Как там говорилось, лучше просить прощения, чем разрешения?       Подобравшись поближе и старательно заглушая вой верещавшего в панике сознания, пытавшегося вернуть мне способность мыслить здраво, я наклонилась к его лицу, вглядываясь в совершенную, холодную красоту мужчины. А после, заткнув вопящее внутренне "я" и мысленно простившись с жизнью, я мягко поцеловала его, коснувшись таких желанных губ едва слышимым, восторженным прикосновением. Душа пела, ликовала, смакуя неповторимый, божественный вкус украденного поцелуя, и в полузабытьи я совершенно выпустила из виду время, не отпуская его губы из ласкового плена чуть дольше, чем можно было бы.       Горло ощутимо и болезненно сдавило холодной сталью, а через долю секунды в черепной коробке что-то взорвалось, с оглушительной болью погрузив всё вокруг в багровое марево...       В себя я приходила мучительно медленно. Голова, налитая свинцом, пульсировала адскими болевыми спазмами и отказывалась подчиняться. Неимоверно болела левая сторона лица, затылок, живот и спина в области лопаток. Хрипло застонав, я приоткрыла глаза и поняла, что лежу я на осколках того, что ещё недавно было дорогостоящим широкоэкранным плазменным телевизором, висевшим на стене в спальне. На меня нахлынули воспоминания, предшествовавшие вынужденному забытью.       Оперевшись на правую руку и разрезая ладонь в кровь об осколки, я приняла сидячее положение, борясь с подступающей тошнотой. И смогла наконец окинуть взглядом комнату, моментально поняв, что он не ушёл. Солдат сидел на постели, опираясь металлической рукой на согнутое колено, и смотрел на меня тяжёлым, немигающим взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Этот взгляд не мог без трепета вынести никто, в том числе и я. Прикрыв глаза, я сцепила зубы, судорожно вдохнула и едва слышно прошелестела:       - Прости меня.       Он лишь наклонил голову чуть вправо, и движение напомнило орла, зорко следящего за своей добычей. Не было смысла винить его, сама виновата, идиотка. Эта дверь закрыта и запечатана тысячами замков, ключей от которых попросту не существует. И можно разбить себе голову вдребезги, долбясь в неё - бессмысленно. Он не откроет.       Сталь - серая, ледяная, ненавидящая, словно проверяла мои нервы на прочность, безжалостно проходя лезвиями по самому сердцу, вырезая последние остатки хрупкой, заботливо лелеемой в глубинах сознания мечты.       Сдерживая слёзы и мысленно приказывая себе ни в коем случае не реветь перед ним, я сумела подняться на ноги, охнув от прострелившей спину боли, и проковыляла в коридор, плотно прикрыв за собой дверь, чтоб не тревожить его шумом из ванной. Сплюнув в раковину кровавую слюну, я полезла за аптечкой, попутно глянула в зеркало и с мазохистским удовлетворением отметила наливающийся синяк на левой скуле, разбитую нижнюю губу, из которой, как и из уголка рта и левой ноздри текла тонкими струйками кровь по подбородку. Кое-как смыв её с лица, я принялась пинцетом выковыривать из ладони кусочки впившегося в неё стекла. Обработав довольно глубокие порезы и перебинтовав покалеченную ладонь, я ухитрилась найти в аптечке специальную мазь, помогавшую синякам побыстрей рассосаться, и аккуратно втерла в скулу чудодейственное снадобье. Конечно, синяк не пропадет к утру, но хотя бы будет не таким ярким.       Задрав футболку, я уже с меньшим воодушевлением осмотрела и ощупала ребра. Вроде бы переломов нет, просто сильный ушиб. Наверное, когда я потеряла сознание от удара, он не счёл нужным напрягаться, чтобы познакомить мою спину с плазмой, и просто отшвырнул меня еще одним лёгким ударом под дых. Спина выглядела ещё более плачевно - несколько кровоточащих ссадин и огромный, от лопаток и до поясницы, сине-жёлтый синяк.       На часах было почти три, а значит, в обмороке я недолго провалялась. Закинув в рот две таблетки мощного обезболивающего, наплевав на запреты, я запила их несколькими глотками злосчастного мартини, испытывая острое желание запустить бутылкой в противоположную стену. А после, прихватив недопитое для компании, отправилась в гараж.       Не знаю, то ли мой ангел-хранитель в эту ночь сидел на моём плече, то ли движения были отточены до автоматизма, но я умудрилась никуда не улететь, закладывая немыслимые виражи и входя на страшных скоростях в повороты, а так же никого не покалечить. Поездкой я осталась довольна, а уж машина ещё больше. Застоявшийся красавец рвался вперед, мотор ревел, серебристой сверкающей стрелой гоня мерседес по улицам города, филигранно лавируя в негустом потоке транспорта. Кажется, за мной даже пыталась увязаться полиция, я слышала резкий вой сирен, но не обращала внимания, а потом, когда выехала на кольцевую автомагистраль, и вовсе оставила их далеко позади.       Кровь кипела в венах, подвластная бешеному стуку сердца и не спадающей волне адреналина. Пальцы уверенно отбивали такт по удобно лежащему в ладонях рулю, а рёв движка порой перебивали ритмы грохочущей почти на полную мощность музыки, заставлявшие душу заходиться истошно-восторженным воплем от этого страстного единения со своеобразной и опасной стихией скорости.       Но эмоции в конечном итоге взяли верх.       Резко дав по тормозам, я свернула на обочину, не доехав нескольких сотен метров до мемориального моста Уилсона. Небо над Вашингоном сейчас занялось бы яркой зарёй, если бы не пелена серых и унылых облаков, что полностью поддерживала моё не менее убитое настроение.       Моим делом было предложить. В принципе, я даже и не надеялась, что он этот дар примет. Хотя, кого я обманываю? Надеялась и очень хотела, но признаться себе самой в этом - да проще пойти и сунуть голову в петлю.       Врезав со злости по ни в чём неповинному рулю, я бессильно уронила голову на сложенные на него руки и разрыдалась. Глупо, скажете вы? Вот и я ощущала себя безвольной малолетней идиоткой, которую послала её первая любовь. Оторопь пробежала по щекам, стоило вспомнить его суровый взгляд, наполненный взрывоопасной смесью непонимания и праведной ярости.       Вот и всё. Ладно, если простит и не исчезнет насовсем на полигонах и заданиях. А призрачное доверие, которое в нём ощущалось ко мне, что с ним будет? Не рассеяла ли я его своим опрометчивым поцелуем?       Раскаяние жгло душу злыми, шипящими углями. На саднившую дикой болью голову я старалась вообще не обращать внимания. Успокоившись немного, потерев виски пальцами, я немного посидела, прислушиваясь к гулу проезжавших рядом машин, а потом, глянув на часы, ужаснулась. Почти семь утра. Лишь титаническим усилием воли я развернула родстер и помчалась туда, куда мне больше всего сейчас не хотелось возвращаться.       В пустую квартиру, наполненную лишь безмолвным отчаянием обречённого одиночества.