Перейди мост, прежде чем его сжечь

      Тихий стук в дверь разбудил Дана около одиннадцати. В первый момент показалось, что это сон и что письма матери, которые он читал всю ночь, тоже ему приснились.       — Да, — хрипло сказал он. Откашлялся и повторил: — Заходи.       В комнату проскользнула Кларис с подносом.       — Мадам просила отнести вам кофе, месье.       — Спасибо…       Дан помнил, что прочитанные письма сунул под подушку, чтобы не разлетелись и не помялись… и чтобы спрятать их от посторонних глаз. Именно поэтому он закрыл крышкой коробку с теми, которые еще не прочел, и убрал под кровать — это его письма, только его, да, он ревнивый собственник и делиться ни с кем не собирается.       «…мой сын — диагност…» Какая странная история. Дан готов был поклясться, что ни разу в жизни не чувствовал чужой боли. Может, это работало только с мамой? Тогда он все равно бы помнил о таких случаях. Точечная амнезия — это странно. А в следующих письмах об этом ничего нет? Дан торопливо вытащил коробку.       Мама много писала о нем, и каждая строчка дышала любовью и нежностью.        «…он такой маленький, что быть участником не мог по возрасту, и его поставили открывать соревнования. Так и объявили: самый юный спортсмен нашей школы Даниэль Морнэ. Да еще так ласково сказали, что я чуть не расплакалась. Мальчик мой милый. Тренер говорит, что он легкий, как бабочка, а мне кажется, что Дэни похож на огонек…»       Дан судорожно вздохнул и закрыл глаза. Огонек…       Помнится, он больше всего боялся не упасть после прыжка, а не уложиться в музыку, поэтому все время прислушивался и ловил «ключевые точки», как говорил тренер. В альбоме, который он так и не нашел, была фотография, где он на льду, — сосредоточенный, брови нахмурены… сейчас, конечно, это выглядит забавно. А рядом был еще один снимок, и Дан хорошо его помнил. Фотограф щелкнул их с мамой сразу после выхода со льда — они обнимаются, такие счастливые. Мама смеется, а Данька ведь уже взрослый — в соревнованиях участвует! — и старается сдержать восторг: он ни разу не упал и все сделал как надо, мама, правда, здорово?       Поискать бы этот альбом. Скорее всего, он в Липецке, потому что где ему быть-то еще?       Дан открывал один конверт за другим и уже забыл про то, что хотел найти. Каждое письмо становилось ключом к двери, и Дан поворачивал его и входил в жизнь, которую они вели пятнадцать лет назад.       Вот первый Новый год в России. Мама с детским восторгом пишет про живую елку, которую привез из леса коллега отца. Она такая пышная, высокая — на полкомнаты и до самого потолка, — а запах! В Марселе такого не было, там ставят и наряжают молодые сосенки, которые так не пахнут. И вот они садятся вечером под елкой, прямо на пол, и мама читает ему книжки… Огоньки гирлянды бросают цветные блики на страницы, картинки оживают… Это уже его воспоминания. Вероятно, сказочные вечера повлияли на его спонтанное желание подарить рождественскую сказку Асе в Марселе. Сделать ей новогодний подарок, подписанный всеми членами семьи, тоже было его идеей.       Постепенно мама привыкала к российской жизни. Ни разу не пожаловалась сестре на дефицит продуктов или нехватку денег. Радовалась, что устроилась на работу в библиотеку, – Дэни теперь читает запоем, в его жизни две страсти: коньки и книги, и можно брать их для сына. И сама она уже очень хорошо читает по-русски и стала намного лучше говорить… А как замечательно возвращаться вечером домой, обнимать своих мужчин и понимать, что они самые родные… Рассказывала о том, как они всей семьей проводят выходные, о котенке, которого нашли в подъезде и забрали себе (он потом вырос в здоровенного зверя, стал ленив и толст). О том, что сын прочитал «Проклятых королей» Дрюона и не на шутку увлекся катарами, инквизицией и вообще французским Средневековьем…       «…он только об этом и говорит. Иногда мне кажется, что Торквемада садится с нами за стол обедать. Кстати, кажется, в нашей библиотеке есть "Молот ведьм". Я имею в виду библиотеку в Морнэ, конечно. Можешь найти его и прислать? Дэни будет безумно рад. Только не отправляй почтой — будет жалко, если потеряется. Лучше передай через Павла…»       О, вот это новости. Да, в замковой библиотеке точно есть «Молот ведьм», издание восемнадцатого века, с иллюстрациями — мечта библиофила! Видимо, Изабель так и не прислала ее: Дан не помнил, чтобы такая ценность появилась у них в Липецке. О да, он бы в обморок упал от восторга. История травли ведьм казалась ему тогда темными глубинами души человечества, мрачным кризисом истории его болезни…       «…соседка принесла луковицу амарилиса, говорит, очень необычный цвет — пудра с белыми прожилками. Я взамен дала детку сортовой фиалки…»       Мама любила домашние цветы, и росли они в их квартире изо всех сил. У нее, наверное, и палка бы зацвела. Всякими отростками и луковицами она делилась со всем подъездом. А когда ее не стало, цветы быстро погибли…       Только про умение сына чувствовать чужую боль мама не упомянула больше ни разу. Открывая последнее письмо — то самое, из комода Изабель, — Дан чувствовал разочарование. Грустно. Кончается детская сказка. Он прожил в ней два дня, вернулся в детство, и, несмотря ни на что, там ему было хорошо. Гораздо больше, чем больно. Как будто снова обнял маму.       Дан отложил письмо. Хотелось потянуть время, не читать сразу. Аккуратно сложил остальные конверты в коробку и убрал в свою сумку с вещами. Он заберет ее домой и не будет открывать часто. Чтобы не выпустить тепло, не сделать его обыденностью. Жаль только, что среди писем не нашлось ни одной фотографии. Но ничего, можно спросить у Изабель, наверняка у них в доме что-то осталось. Только сначала все же прочитать последнее письмо. Почему тетя хранила его отдельно?       Вскоре Дан улыбался, читая ровные строчки, написанные мелким быстрым почерком, так похожим на его собственный. Мама рассказывала, как ходила лечить зуб и зажмуривалась при виде бормашины.       «…врач, молодой такой, очень смеялся. Сказал, что первый раз видит пациентку, которая пищит, как мышь… Надо будет сходить еще раз, заменить временную пломбу на постоянную…»       Стоматологи, они такие, да. В кресле не только мышью запищишь.       «…мы прилетим на Рождество, и Саша с нами, наконец-то его отпускают на работе. Люблю с ним ездить. Так спокойно. Он надежный…»       Дан вспомнил, как радовалась мама, когда отец приходил с работы. Ей нравилось окружать его нежностью, создавать уют. А у него светлело лицо, когда мама заходила в комнату…       Но и здесь ничего не было про способность чувствовать боль. Заключительная серия фильма «Мое детство», финал открытый, но, в общем-то, счастливый. Мама писала это письмо и не подозревала, что оно станет последним. Она радовалась возвращению мужа из очередной командировки, планировала новогодние каникулы, выходные, которые они проведут вместе, да и просто завтрашний день…       Тут Дан побледнел и застыл. Адреналин колючками рассыпался по телу. Сто-оп… Рука механически потянулась к конверту.       «…спасибо за книгу, Изабо, Павел ее привез. Он звонил, мы договорились встретиться завтра, поеду и заберу…»       Что?! Дан медленно положил письмо. Она поехала за книгой?.. За чертовым средневековым трактатом? Видимо, хотела сделать сыну сюрприз. Поехала забирать книгу и не вернулась.       Ему показалось, что еще чуть-чуть, и он умрет. Не за кого-то, а самым что ни на есть натуральным образом — сердце остановится: каждый его удар болезненно отдавался где-то в горле и казался последним.       А может быть, нет? Не за книгой поехала, а куда-то еще? Куда? К зубному — менять пломбу?       Дана бросило в жар, затем в холод. Мир поплыл вокруг него, и лишь огромным усилием он остановил это движение.       Так, спокойно. Куда она поехала?       Куда она поехала?!       Вопрос взорвался внутри криком, и пульс в висках отозвался усиливающейся болью.       — Саша! К телефону!       Бухгалтерша Лилия Романовна призывно махала из двери кабинета. Александр Сергеевич заторопился. Поесть не дадут, у человека существует обеденный перерыв, между прочим, святое дело, в трудовом кодексе прописано…       — Кто там?       — Данька твой. Говорит, срочно.       — О господи, что случилось? — спросил отец у телефона, еще не дойдя до стола. — Данила, — сказал он, схватив трубку, — все в порядке?.. — Долго молчал, слушая сына. — Ну… сейчас уже сложно вспомнить. Зачем тебе?.. Если неважно, с чего такой переполох?.. Что-то я тебя не понимаю. То неважно, то очень важно… Данечка, я в самом деле не помню. Тогда такое творилось… ты же понимаешь… Зубы? Что-то было, да… может быть. Почему ты вдруг вспомнил?.. Нет, этого я не помню… Правда не помню. Когда вернешься?.. А как же карнавал?.. Почему?.. Ты с ума сошел… Что ты, конечно… прилетай, сынок, жду тебя. Ключи у Тони… Пока.       — Случилось что-то? — встревоженно спросила Лилия Романовна.       Сын Александра Сергеевича давно стал в коллективе притчей во языцех. Его необъяснимая способность притягивать к себе всяческие неприятности стала легендой, которую рассказывали новичкам (неизменно преувеличивая то, что происходило на самом деле) и обсуждали в курилке каждый раз, когда Дан попадал в больницу. В женской части коллектива мнения разделились. В бухгалтерии, состоявшей в основном из дам послебальзаковского возраста, шептались о карме и жалели отца. Молодые девчонки из отдела кадров вместе с секретаршей Викой жалели Дана, и каждый раз, когда он заходил к отцу на работу, взгляды их становились томными, а улыбки — загадочными, как у Моны Лизы. Незримый флер Франции, витающий вокруг сына инженера, сражал их наповал.       Лилия Романовна принадлежала к первой категории. За коллегу она переживала искренне.       — Ничего страшного в этот раз, слава богу, — задумчиво сказал Александр Сергеевич.       И до конца рабочего дня был странно рассеян.       Анри ворвался в комнату ураганом, сквозняк от распахнувшейся двери влетел вместе с ним. Из открытого окна пахнуло жарким летним воздухом, со стола слетело письмо, и Дан едва успел его поймать. «Посланец ада», — подумал он, глядя на брата.       Анри бросил на кровать зазвеневшие шпаги и рухнул в кресло.       — Слушай, почему мы не взяли из Морнэ ножны? Если я буду ходить, просто заткнув эту штуку за пояс, я порежусь. Или прицепятся жандармы. Я же их наточил! Что делать-то? Они же острые, слышишь? Чего ты молчишь? Нужна как минимум перевязь, а здесь ничего такого нет. Можно купить, но ты не поверишь, во сколько это обойдется. Я узнавал. Перед карнавалом все продавцы превращаются в вампиров. Ну что ты так смотришь? Тебе ведь тоже это носить!       Вид у Анри был взъерошенный и возмущенный. Он решал серьезную проблему. Очень серьезную. Отсутствия ножен и перевязи. И Дан вдруг страстно захотел тоже вот так бегать и переживать из-за карнавальных шмоток, искать недостающие детали костюмов, спорить с братом по поводу и без.       Счастливчик.       — Я не пойду на карнавал, — медленно сказал Дан.       Глаза Анри стали как у комара, который вдруг обнаружил вместо крови бензин.       — По-че-му? — ошеломленно спросил он.       Этот психованный опять собирается выкинуть какой-то фортель, не сидится ему на пятой точке, вот беспокойное существо, и что ж у него в голове-то творится? Эти мысли читались на лице Анри, как написанные ручкой на бумаге. По тому, как тот поднял бровь, Дан понял, что заключение о его душевном состоянии брат сделал.       — Ты спятил.       Дан смотрел на него и молчал.       Звонок отцу стал разочарованием, несмотря на ожидаемый результат. В глубине души Дан все же надеялся на папину память. Но чуда не случилось. Значит, надо искать другой путь. Спросить у Павла? Кто он вообще такой, черт возьми, этот Павел? Дан не помнил такого человека, и в письмах матери было единственное упоминание о нем, связанное как раз с этим чертовым трактатом. Но она писала об этом так, будто канал был проверенным и пользовались им не раз. Значит, Павел был ее другом или, по крайней мере, хорошим знакомым. Он снова позвонил отцу, уже домой — время было вечернее. Результат оказался нулевым. Даже, скорее, отрицательным: настойчивое желание сына вернуться в те тяжелые дни явно встревожило Александра Сергеевича. Он долго допытывался, не случилось ли чего, и Дану стоило огромного труда его успокоить.       Парень положил трубку и выдохнул. Ладно. Отец ему не помощник, но Павла должна знать Изабель.       Дан еле дождался, пока тетя вернется из каких-то гостей, потом с трудом высидел семейный ужин — не поднимать же такую тему за столом! И ожидаемый с таким нетерпением разговор ничего не дал. Изабель вспомнила, что был какой-то молодой человек, через которого она несколько раз передавала сестре то, что не хотелось доверять почте, но со смертью Анжелики связь с ним пропала.       Дан пал духом. Одна за другой рвались нити, по которым он пытался отмотать назад время. Этот Павел ну чисто призрак — появился, сделал свое дело и растворился в нетях.       Призрак. Наверняка этот неведомый Павел был адской креатурой, и его подослали специально, чтобы поймать в сети невинную душу: привезти книгу, назначить встречу… и организовать аварию. Господи, какая дурацкая чушь. Но Дан уже был готов поверить в любую мистику. О призраках он кое-что знал. И не понаслышке.       Елки-палки, так может, и спросить о нем… у призрака?       Последний раз Дан видел Таньку в армии, перед тем как поймать пулю. Это было почти год назад, и с тех пор она его не тревожила. Забыла? Стал неинтересен? Радость-то какая, как он мечтал об этом когда-то… А сейчас… ответит ли она на его вопрос? Уверенности не было ни разу. Танька обожала ставить его в тупик неожиданными формулировками.       А может, не связываться с Танькой? Попробовать самому? Мысль увлекла Дана, несмотря на полное отсутствие представления о том, как это можно сделать. Как искать человека не… человеческими способами, а… нечеловеческими? Фотография — способ определить, жив он или нет, но у него нет фотографии Павла. Притом не дай бог если нет… снова умирать? Наверняка есть другие варианты. Дан серьезно задумался.       За окном давно стемнело. За четыре года обладания «сверхспособностями» он продвинулся в мистической сфере не очень далеко. Помимо умения погружаться в чужую смерть (а это действительно получалось круто), он мог немного: увидеть обстановку, в которой находится человек, которому он звонит, предсказать результат того или иного действия (работало процентов на восемьдесят); почти всегда мог сказать, кто звонит, еще не сняв трубку. И предсказать приближающуюся к человеку смерть. Вот эта способность работала без сбоев. На границе он несколько раз предупреждал сослуживцев, что рисковать не стоит. В первый раз над ним посмеялись. Но совсем зеленый пацан, только после учебки, до невозможности глупо прыгнул на камень возле горной тропы, нога соскользнула, и, падая, он ударился затылком об этот камень… Спасти его не смогли. Тогда на Дана стали смотреть с опасливым подозрением. Сначала называли колдуном, потом, когда к нему вдруг явилась умершая прабабка прапорщика и велела передать правнуку, чтобы до вечера никуда не ходил, сидел в казарме безвылазно, а тот не послушал (да и как можно отказаться идти в караул?) и поймал пулю, Дана прозвали Фантомщиком.       Но все это не очень-то могло помочь при поиске человека. Особенно если о нем не известно ничего, кроме имени.       Результат неутешителен: из двух человек, способных дать ответ на его вопрос, один ничего не помнит, второго невозможно найти. И что делать? Все-таки просить помощи у Таньки?       — Попробуй.       Дан выронил чашку, и по кровати расплылось готическое кофейное пятно. Diable… Он вскочил, чтобы спасти джинсы.       — Ты такой забавный, — хихикнула Танька с подоконника. — «Ты смерти в глаза смотрел…» — с пафосом продекламировала она. Снова фыркнула. — А дергаешься, как маленький.       — Может, потому и дергаюсь, — огрызнулся Дан. Он и чашку-то уронил не только от неожиданности, но и потому что пальцы свело морозной судорогой. — Это, знаешь ли, мало напоминало отдых под пальмами на Багамах…       На светлом пледе пятно постепенно стало похоже на нору в сугробе. Дан сдернул плед с кровати. Конечно, все просочилось дальше, и самым правильным было бы позвать Кларис и доверить решение проблемы ей. Он посмотрел на Таньку.       — Чего хотел-то? — спросила она.       В глазах призрака плясала насмешка. Острая, полная ехидства. Это выводило из себя.       А на джинсах все-таки обнаружилось кофейное пятно.       — Смешно, да? — раздраженно спросил Дан.       — Да, — согласилась Танька. — Ты всегда меня смешил. Ладно, не кипятись. Пятна отстирываются, проблемы решаются… А на вопросы находятся ответы. Конечно, если задавать их тому, кто ответ знает.       — А ты не знаешь?       — Смотря что ты хочешь спросить.       Он хочет спросить… про Павла? Нет, зачем, к чему вообще этот непонятный чувак… ведь Танька наверняка может ответить на его главный вопрос, тот, что мучает, не давая спать. Холод из пальцев рванулся к сердцу. Он может узнать ответ прямо сейчас.       И это очень страшно.       Он снова вздрогнул: Танька захохотала. Весело, заразительно. Ей было весело. Весело, падла.       — Ты чего? — спросил Дан.       Его злость и недоумение стремительно трансформировались в бешенство, да такое сильное, что страх растаял в нем без следа.       — Даже извиняться не буду, — выговорила Танька, немного успокоившись. — Но ты, Даниэль Морнэ, такой тупой!       — Что?.. — растерялся Дан.       — Тебе нужен ответ, да? А зачем он тебе? Ну ладно, ладно… Если уж так заклинило, задай вопрос тому, кто знает точно! — Она молча покачивала ногой, не сводя с него взгляда. — Ой, одно удовольствие на тебя смотреть. Сливаешь тормозную жидкость, в глазах появляется мысль — прелесть что такое.       Она исчезла на манер Чеширского кота: последней растаяла невыносимо ехидная ухмылка. Дан сел на кровать, забыв о пролитом кофе. Он был ошеломлен. В самом деле. Дурак. Кретин идиотский. Зачем искать какого-то неведомого Павла, если задать вопрос можно напрямую? Кто лучше всех знает, куда в тот день ехала мама? Она сама.       Да уж. Ты, Даниэль Морнэ, такой тупой...