Перейди мост, прежде чем его сжечь

      Стас с Вороном принесли не только водку, но и одноразовые стаканчики. Еще притаранили откуда-то хлеб, кусок копченой колбасы и банку рыбных консервов, которую Ворон вскрыл ножом.       — С зоны, — показал он оружие Дану, — не херня какая-то. Хошь — брюхо им вспарывай, хошь — банку.       — Дан, а как по-французски будет «иди в жопу»? — спросил Жека.       Все с готовностью заржали.       — Тогда уж не в жопу, а куда подальше, — хмыкнул Ворон.       — А че это я при гостях материться буду? — хихикнул Жека, нисколько не смущаясь.       — Так ты же сам сказал, Дан — свой человек.       — Va te faire foutre, — машинально ответил Данька и протянул руку к ножу. — Можно?       Ворон без тени сомнения дал ему нож.       — Да, смотри. Учти — острый, не кухонная утварь.       — Вот, повтори еще, — обрадовался Жека. — Выучу и потом буду всех посылать… по-французски. Во обалдеют!       — Или va te faire enculer. То есть туда же, но… не ногами. И жопа будет… ну, жертвой.       Парни заржали снова. Стас хлопнул Даньку по плечу и повернулся к Жеке:       — Смотри, малой, пошлешь так кого — потом придется же угрозу выполнять. Пацаны за базар отвечают.       — Только Максу не говори, — лениво сказал Ворон. — А то он тебя сам… в жопу.       — А он не поймет, — хитро ответил Жека. — Он же не француз.       Ему очень понравились слова на незнакомом языке. И вообще пока все это казалось пацану игрой, забавой, хотя в жизни он повидал такое, с чем многие взрослые встречались только в детективных сериалах.       Данька покрутил нож в руках. Он так удобно лег в ладонь… прекрасно отбалансированная штука.       Стас открыл бутылку.       — Ну, братва, за нас. Чтоб у нас все было, а менты приезжали на полчаса позже, — сказал он.       Пацаны охотно подняли стаканчики.       Водка неожиданно оказалась приятнее на вкус, чем дешевое пойло Кисы. Но Данька все равно закашлялся. Ему тут же сунули кусок колбасы. Сердобольный Жека постучал по спине. Дан почувствовал, что скованность его не то чтобы исчезла — скорее, отодвинулась за пределы этого подвала с парнями, которые в данный момент искренне старались сделать его счастливее. Отодвинулась и потеряла значение.       Ему налили еще. Он аккуратно положил на стол нож, который до сих пор держал в руке, и, задержав дыхание, выпил.       — Молоток, Француз. Давай, чтоб не в последний раз.       Парни травили анекдоты, рассказывали то о школьных делах, то про мотоциклы. Стас вспомнил, как его таскали к директору.       Киса вытащил из какого-то угла гитару и запел про караван, который идет через пустыню и везет анашу. Пел он неплохо.       — Эх, ща бы косяк забить, — размечтался Ворон.       Потом Даньке сильно захотелось спать. Он словно был механизмом, в котором один за другим щелчком тумблеров отключали функции. Первым делом, слава богам, память, за ней ощущения… да и обстановка вокруг стала иногда терять резкость. Последней исчезла координация, потому что когда он попытался встать, то чуть не свалился на Ворона. Тот удержал его.       — Тихо, тихо. Куда ты собрался?       Данька закрыл глаза, и его тут же повело.       — До… мой надо… — с трудом собрав слова, ответил он.       — Уверен?       — Оставайся, — дернул его за рукав Жека. — Поспишь тут. Вдвоем теплее.       — Не, Жека… не могу…       — Стас, отвез бы ты его. Не дойдет же.       — На чем я его отвезу, Жека? Мы пешком притопали.       — Я могу, — вмешался Киса. — Я на коне.       Данька скинул одеяло. Куртка его почти высохла, так что перспектива ехать на мотоцикле не испугала. Он хотел домой. Лечь, упасть… ну, как получится. И заснуть. Если получится. От сигарет кружилась голова. Он выкурил всего одну, но подвал был прокурен настолько, что, похоже, стены пропитались, а уж про воздух и говорить нечего.       — Приходи еще, Дан, — сказал пацаненок, закидывая одеяло на трубы, — и хавчик притаскивай.       — Ладно, Жека, — пообещал он, пожал руку Ворону и вместе со Стасом и Кисой вышел на улицу.       На воздухе стало легче.       — Не гони, Киса, — распорядился Стас, когда парни помогли Даньке сесть между ними.       Шлема ему не дали, да у Кисы и не было ни одного. Даньке даже не пришло в бедовую, плохо соображающую голову, что хвостатый Игорек пил намного больше, чем он сам. Правда, пьяным он не выглядел — видимо, сказывался опыт — и довез его без приключений до самого подъезда.       — Ладно, Француз, бывай. Дойдешь до квартиры-то?       — Дойду…       Данька потянул на себя дверь. Руки не особо слушались, будто были чужими, хотя голова уже соображала — немного проветрилась по дороге. Пацаны дождались, пока он зайдет в подъезд, и уехали.       В коридоре его встретила тетя Тоня. Всплеснула руками.       — Господи, где тебя носило? Начало двенадцатого! Слава богу, хоть живой! У отца сердце прихватило…       Данька смотрел на нее и молчал, вникая в смысл слов. Пахло сердечными каплями.       — А… блин.       Он с трудом стянул кроссовки, прошел в комнату отца. Тот сидел на диване. Фоном работал телевизор.       — Пап… ну, это… прости. Ты лег бы…       Он качнулся и ухватился за спинку дивана.       — Ты бы сам лег, — ответил Александр Сергеевич. — На ногах не стоишь.       Лучше бы ругался, честно. Потому что когда так — страшнее.       — Врача вызывал? — спросил Данька, садясь прямо на пол.       — «Скорая» приезжала, — сказала, остановившись в дверях, тетя Тоня. — Укол сделали и уехали. Пойду я. Саша, ложись, и правда. Завтра разберетесь…       «Скорая» увязалась у Даньки в голове с врачами, а те — с погибшей Настей. Он сжал руки в кулаки и медленно, очень медленно поднял взгляд на отца.       Нет. Чисто.       Он облегченно выдохнул.       — Папа…       — К тебе ребята приходили. Ася и мальчик еще с катка. И тренер звонила.       Дан опустил голову. Его затошнило, да так сильно и неожиданно, словно волна накатила.       — Я сейчас… — сказал он и, с трудом поднявшись, вышел.       Ругаться и устраивать скандал у отца не было сил. Он слишком переволновался. Прямо с порога, только вернувшись с работы, услышал телефонный звонок. Наталья Алексеевна очень обеспокоенно спросила, дома ли Даня; узнав, что его нет, помолчала, потом сообщила, что он три дня на тренировках не был. Папа сердито пообещал разобраться. Встретить его чуть ли не ремнем с порога. Потом пришел мальчик с катка — Александр Сергеевич не помнил, как его зовут, но на соревнованиях видел. Ему папа сказал, что Данька гуляет. Но когда через полчаса появилась Ася, отец серьезно забеспокоился, позвонил Ксении Викторовне и узнал, что сын ушел из школы после пятого урока. Где его носило все это время, папа даже представить не мог. Соседка пришла как раз вовремя, чтобы не дать его беспокойству перерасти в настоящую панику. Сказала, что подросткам положено гулять, дело молодое, да и время еще детское — начало десятого. Она же на всякий случай вызвала «Скорую», когда Александр Сергеевич второй раз взял пузырек с валокордином.       Переходный возраст. Рано или поздно это должно было начаться, но, ясное дело, папа бы предпочел, чтобы как можно позже. Не в пятнадцать лет пьяным домой приходить. И куревом от Даньки несло, как от табачной фабрики. Попробовал бы юный Шурик заявиться домой в таком виде… отец бы на нем живого места не оставил. Но тогда время было другое…       Все выяснения он отложил на завтра. При взгляде на сына становилось ясно, что конструктивную критику тот сейчас воспринимать не в состоянии.       Лет в семь Даньке вырезали аппендицит. Тогда его привезли в операционную, переложили на стол; ему было страшно — вокруг суетились врачи, подошел анестезиолог со шприцем. Воткнул в руку иголку — и в следующий миг Данька открыл глаза уже в палате.       Именно так из его жизни выпала сегодняшняя ночь. Он свалился на кровать и очнулся на следующий день в начале второго словно после наркоза — мгновенно, без снов и видений.       И сразу понял, что проснулся зря. Очень болела голова и хотелось пить. Соображать было тяжело, двигаться тяжело. Хорошо хоть на улице было пасмурно. Солнце, брызжущее радостью в глаза, он бы сейчас возненавидел. Надо было встать и хотя бы налить стакан воды. Но даже мысленное движение взорвалось в висках тротилом. Вчерашнее вспоминалось по частям. Вроде он был с Казанцевым и его друганами в каком-то подвале. Там еще такой смешной пацан был… мелкий. До этого… Что было до этого, никак не всплывало. Мозг словно заволокла сонная одурь. А вот после… после он пришел домой. Или не пришел. Приехал? Этот момент совершенно выпал из памяти. Словом, попал он как-то домой. Если папа видел его в таком состоянии… оу. Потихоньку начала складываться цепочка. Отец, соседка… запах лекарств.       — Пап… — негромко позвал он и поморщился.       Надо все-таки попробовать встать. И почистить зубы, а то во рту будто мыши гнездо свили.       Он с трудом сел и оперся плечом о стену.       — Проснулся? — спросил заглянувший в комнату отец.       — Угу… пап, принеси воды. Пожалуйста…       Александр Сергеевич вздохнул и грустно сказал:       — Ремня бы тебе…       — Согласен, — честно ответил Дан ему вслед.       Папа вернулся со стаканом и бутылкой минералки.       — Где же ты так нагрузился?       — Со Стасом.       — Так я почему-то и подумал, — сухо сказал Александр Сергеевич. — То деретесь, то вот…       — Мы уже давно не деремся, — ответил Данька и налил себе второй стакан. Он пил мелкими глотками, и получалось вполне ничего, жажда на какое-то время отступала. — Ты-то как себя чувствуешь?       — Врач приходил, посадил на больничный.       — Прости, пап…       Отца было жалко. В тот момент, после парикмахерской, Дан совсем про него забыл, но тогда весь окружающий мир словно перестал существовать. До сих пор в его памяти был временной провал.       — Чего теперь извиняться, — буркнул отец. — Раньше надо было думать, — и добавил: — Наталья Алексеевна жалуется. Тренировки пропускаешь…       — Пап, я и так чувствую себя полным cul¹…       Жека — вдруг вспомнил он. Так звали этого пацана мелкого. Он еще ему одеяло дал и спрашивал про французские ругательства.       — Что за кюль? — подозрительно спросил отец.       С французским у него было плохо.       — Да так… Пап, я сегодня тоже пропущу, ладно? Голова болит очень.       — Куда в таком состоянии. И в школе не был…       — Завтра пойду. Обязательно.       Звонок в дверь ввинтился в висок шурупом с особо извращенной резьбой.