Мне этого мало

Закрыть уши и не слышать биение сердца. Хруст ресниц, удар слез о стол, трещины на губах – все молчание. В безмолвии сделать шаг. С черной повязкой на глазах, словно ты спишь, но в то же время бодрствуешь. Вперед, на месте. Назад. Не оглянуться, позади ничего нет. Даже тени. Ты наступил на нее грязными ботинками, раздавил свет подошвой. Ты великан и ничтожество одновременно. Привязан к земле. Гравитация – твои невидимые узы. Небо никогда не было твоим, так что опусти руку. Как и Адам: ветер невозможно удержать в своих ладонях. Он улыбается и что-то там щелкает в телефоне, закусив губу, словно маленький ребенок, беззаботный, увлеченный игрушкой, а ты смотришь на него и думаешь, когда же он заметит твое присутствие, услышит, как ты спрашиваешь: «Какие планы на эти выходные?» Но вместо ответа тебе протягивают айфон, где на экране улыбается загорелый паренек. Андрогин – до кончиков волос и лака на пальцах с блестками. Модель – и ты почти выдыхаешь с облегчением, тебе почти легко, пока память не поднесет на блюдечке пересоленное воспоминание: это именно с ним Адам тусовался в прошлую пятницу. − Как тебе? − ему интересно знать твое мнение, а ты отчетливо слышишь, как захлопывается капкан, и морщишься: металлические клешни парализуют твой разум. Но тебе повезло, защемило лапу, а ею всегда можно пожертвовать. Чтобы не раскрыться, проводишь ладонью по волосам. Так ты выиграл пару секунд, чтобы придумать ответ: − Слишком женственный, но в нем определенно что-то есть. Цепляет. Выдыхаешь ядовитый воздух, а вместе с ним и сожаление, что задержался на репетиции под предлогом «проверить гитары», когда остальные давным-давно ушли. Адам снова уткнулся в телефон, а ты теребишь край кофты, тебе просто нужно чем-то занять руки, чтобы отвлечься от желания подбежать и вырвать проклятый девайс, выбросить его в окно, а еще лучше растоптать. Из головы не выходит неприятное открытие. И ты тратишь максимум усилий, чтобы взглянуть на Адама. Глаза горят. Снова. Как прежде. Он на крючке, хватило одной встречи, чтобы какой-то там парень затащил его в свои сети. − Думаю, он будет хорошо смотреться в новом клипе, − вздрагиваешь от этих ноток восхищения в его голосе. − А когда фаны увидят, как он танцует, то непременно его полюбят. − Неужели? – бурчишь под нос, но тебя все равно никто не слышит. Ты же не он. Ты не танцуешь. И ты не топлес. Закрыть уши. Навсегда. Чтобы не вздрагивать от шума чужого голоса. Зачем-то дышать пробитыми от рыданий легкими и не чувствовать запаха, ничего не чувствовать. Не видеть синяков. Лишиться кожи, стать беззащитным для инфекций и ожогов. Страдать удушьем, на завтрак - вместо овсянки полуфабрикаты мыслей. А еще жить с удавкой на шее, ведь каждое неосторожное слово затягивает узел. Тебе страшно, холодно. Его глаза, что когда-то были утешением, превратились в грозовую тучу. Лето стало вечной зимой, и сердце уже не сердце, а замороженный кусок мяса. Грудная клетка ходуном, глаза по сторонам – хоть причин для беспокойства нет. Ты ничего не слышишь и не видишь. Или есть? Пьешь соленые слезы, слизываешь из губ и щек, хоть ты не ребенок. Ты не знаешь, кто ты. Ты был целым, а стал половиной. Половина сердца, половина души… Это должно раздражать, злить, а ты равнодушно вдыхаешь кислород, потому что не можешь остановиться. Ничего больше не можешь. Любое воспоминание бьет током, и ты не вспоминаешь уже, а лишь мучаешь себя, чувствуя на языке вкус его имени. От его дыхания возле уха у тебя дрожат колени. И ты крепко прижимаешь Адама к себе, уткнувшись носом в ямку между ключицами, чтобы согреть его и себя. Ему нужны объятия, потому что ему плохо, хоть он и не сказал почему. А ты не спрашиваешь. В последнее время взгляды заменили вам слова. У него растрепанные волосы и размазанная тушь, словно он плакал перед твоим приходом. Но ты прогоняешь подобные мысли, ведь, если это правда, значит, в последнее время что-то случилось, а ты пропустил, не заметил первых симптомов беды. Закусываешь губу (Адам научил, а ты не смог разучиться) и осторожно отодвинувшись, чтобы взглянуть ему в глаза, тихо просишь: − Расскажи мне. Кажись, ты даже через одежду чувствуешь мурашки на его коже. Прижимаешься к нему, растирая спину дрожащими ладонями, пытаясь прогнать из его тела всю боль, но это так наивно. − От меня все отвернулись, − тебе хочется закрыть уши, чтобы горечь не тронула тебя, но она уже чувствуется, когда ты вдыхаешь, когда поворачиваешь голову, когда он делает шаг назад, который нельзя делать. Нельзя, потому что Адам должен чувствовать твою заботу, что ты ему не безразличен. А он отдаляется от тебя, отворачивается и последнее признание говорит скорее своему отображению в дверях балкона, нежели тебе. − Я жутко одинок. И это ощущение не покидает меня, будь я среди большой толпы клуба или с бэндом. Не решаешься подойди, что-то ждешь, а что именно и сам не знаешь, возможно, пока сердце в груди утихнет, или когда слезы высохнут. Но тебе нужно несколько секунд. Чтобы придти в себя, чтобы решиться сделать несколько шагов и без спроса аккуратно обнять его со спины. − Я рядом. И ты всегда можешь на меня положиться. На всех нас, мы твоя группа, твоя глэм-семья. Твоя опора в любых вопросах и безумствах. Он закрывает глаза, ты это видишь на стеклянной поверхности. И повторяешь за ним, чтобы без помех, не отвлекаясь на губы, слушать его ровное дыхание. − Мне этого мало. Тебе тоже и уже давно, так давно, что невозможно вспомнить, когда именно тебе перестало хватать редких встреч, редких звонков, редких взглядов. А особенно прикосновений, тех, что вызывают в организме приступы паники. Ты задыхался, а все равно смотрел на его шею, скулы, пытаясь обойти взглядом губы. Но чем больше думал, тем больше хотел. Как и сейчас хочешь до покалывания в подушечках пальцев. Мысленно рисуешь картинку: вот ты разворачиваешь его лицом к себе, затем несколько секунд вы внимательно изучаете друг друга, ты ждешь, что он догадается и все сделает за тебя – не потому что боишься, просто это он всегда проявляет инициативу. А может, ты медлишь, чтобы дать ему шанс остановить тебя? Но об этом ты стараешься не думать. Фантазия исчезает, когда ты чувствуешь на своих боках его теплые руки, которые еще секунду назад были на стекле. Он что-то рассказывает, кажется, благодарит за утешение, а ты не можешь остановить поток мыслей, как и уловить нить разговора. Всё, это финиш, полное растворение и окисление силы воли. Ты не можешь контролировать себя, не можешь остановить руки, что хватают его за футболку и притягивают к груди. Не ждешь, сам делаешь первый шаг, первый вдох, впиваешься в его губы с каким-то диким отчаянием, а далее потеря связи с реальность. Тотальное очищение разума, где слова «нельзя» и «друзья» перечеркнуты красным. Все правильно, как и его руки под футболкой, как и нехватка кислорода… И теснота в штанах, и пальцы на пряжке ремня. Тут же включается мозг, напомнив, что Адам вроде как с кем-то встречается. А это уже не по правилам. Ты отодвигаешься, поспешно вытирая тыльной стороной ладони губы, чтобы забыть их вкус, и поправляешь футболку. А он смотрит и не торопится сказать шаблон «это что сейчас было?». Наверное, поэтому ты говоришь: − Я лучше уйду, уже поздно. А он тебя не останавливает. Мыслей и сновидений о нем больше не хватает. Ты пытаешься ограничить себя, но как диабетик не может прожить без инсулина, так и ты без Адама. Его запах выветрился. Прикосновения стерлись. А вместе с этим исчезаешь и ты. Тебя становится мало. Чересчур недостаточно, чтобы сказать, что это ты, а не он. Так же разговариваешь, так же смотришь на мир. Даже пахнешь как он. А еще ты забыл местоимение «я», вместо него постоянно говоришь «мы» − мы решили, мы отрепетировали, мы домой, хоть и едешь сам. Ты не успеваешь дойти до лифта, как слышишь грохот входной двери. − Постой, − когда же он успел добежать до тебя, или ты стоял на месте? Медленно оборачиваешься и сразу же смотришь на переносицу, так советуют психологи всем людям, что стесняются прямого взгляда в глаза. Но ты-то на губы боишься взглянуть. − Я куртку забыл. Спаси… Недоговариваешь, потому что в следующую секунду тебя вжимают в стену, обеими руками. И тебе нечем дышать. − Ты меня забыл. − Неужели? – судорожно сглатываешь, когда попытка ослабить его хватку проваливается с треском. – Я тебя утешил, более чем нужно. Он не улыбается и не хмыкает, наклоняется к тебе. − Ты боишься. Меня? Ну, давай же, скажи, как ты сросся со страхом и не представляешь свою жизнь без него. − Себя боюсь, ясно, − злишься. − Боюсь, что ничего не получится. У тебя ж вечно кто-то есть. − Есть? – с досадой в голосе Адам проводит ладонью по твоей щеке, останавливаясь на губах. − Тогда чего мне одиноко? Чего мне не хватает, Томми? Чего ты сегодня приехал ко мне, а не кто-то другой, может, никого другого и не было? − Но… тот танцор, − ты помнишь его имя, но не называешь. − Просто танцор. Гора с плеч. Кроме одной. Близость Адама. А он словно чувствует, ослабляет хватку и отходит. Вот ты снова чувствуешь сквозняк. − Тебя мне будет достаточно, но если ты не уверен, можешь и дальше играть в молчанку. Выжидает, а ты снова видишь поникшие плечи и понимаешь, что если сейчас уйти, то так и останешься жалкой половиной.