Волосы Вероники

Бэкхён чертыхнулся. Эхо его голоса разнеслось по лестничной площадке. Сехун потер заспанные глаза, огляделся. Стрелки часов приросли к пыльной четверке. Вечерело. Вместо туч по небу расползлась золоченая синь. В форточку врывалась дурманящая смесь свежести, жасмина и улыбок. Сехун плечом привалился к дверному косяку и смотрел, как Бэк, корячась, спиной входит в квартиру. В руках — картонная коробка. — Дверь закрой, — скомандовал он и завалился на кухню. Сехун, зевая, приказ выполнил и пошел следом. — Ни штемпелей, ни обратного адреса. Думаю, это тебе, — Бэк повертел коробку и подтолкнул ее к Сехуну. Тот замер посреди комнаты и не решался приблизиться. Ладони вспотели, виски сдавило, уши — паум-паум-паум — заполнили укуренные биты. Бэк смотрел на него. Глаза прищурены, нижняя челюсть двигается из стороны в сторону. — Только не говори, что там бомба? — Там не бомба. — Тогда что? — Не знаю, — протяжный вздох. Здоровая рука неприятно дрожит. Пошевелил пальцами, покрутил запястьем. Не помогло. Шагнул вперед. Обычная коробка. Обычная. Коричневая. Коробка. Сердце отказывалось биться. Сехун закрыл глаза. Досчитал до пяти, выдохнул. Провел ладонью по крышке. Края схвачены клейкой лентой. Ровненько, без единой морщинки. Заворачивали не торопясь. Сехун облегченно вздохнул, потер лицо и попросил нож. Бэк, не сводя с него глаз, вынул один из подставки и протянул ему. Левой рукой было неудобно, да и волнение порядком мешало, но Сехун срезал ленту и открыл коробку. Оберточная бумага — хрустящая, полупрозрачная, как сахарная глазурь — сложена конвертом. В ней — пакет. Сехун поколебался, но все же взял его в руки. Пощупал. Мягкий. Осторожно развернул, заглянул внутрь и... Отвернулся. Опустил руку, ладонью прижимая пакет к столу. — Что там? — Бэк обкусывал нижнюю губу. — Пальцы? Сердце? Почки? — Волосы. — Волосы?! — Волосы, — кивнул. — Волосы Вероники. Отодвинул ногой стул, сел. Пальцы невольно мяли пакет. Джонин прислал ему волосы Вероники. Сехун никогда его не понимал и теперь убедился в этом окончательно. Это было такое клише. Но... Джонин говорил с ним. На своем языке. О чем-то важном, но Сехун не разбирал слов. Знакомый голос наполнял сердце, плескался в нем, клокотал, как клокочет вода в стремнине, но оставался лишь голосом. — Посмотри, может, записка есть? Сехун нырнул в коробок. На дне, сливаясь с бумагой, лежала флешка. — Планшет в комнате, — предвидя вопрос, сказал Бэк. Сехун сорвался с места и спустя минуту уже запускал проигрыватель. В кадре — гостиная. Круглая тень. Вероника. Камера отдаляется. На мелкой — джинсы и фланелевая рубашка в зеленую клетку, красные ботинки. Коротко остриженные волосы торчат во все стороны. Губы кажутся непомерно крупными, подбородок — тяжелым. Выглядит она как мальчик и... Сехун прикрыл рот ладонью. Он понял. Улыбнулся. Это было в стиле Джонина. Крупный план. Вероника недовольна. Зло стреляет глазами. Посмотрела в объектив. — Оппа! — помахала рукой. — Я буду скучать, — дернула кончиком носа. — Вообще-то, нет: у меня есть щенки. Но Кай сказал, что заберет их, если я этого не скажу. Иногда он слишком много себе позволяет. Да? Смех Кая за кадром. Под кожей разлилось приятное тепло. Сехун улыбнулся шире и прикусил палец. — Мы должны уехать, далеко. Чтобы идиоты-полицейские не смогли до нас добраться. Но ты не волнуйся — я позабочусь о Кае, — голос серьезный, тон — деловой. Взгляд — не детский. А был ли он таким когда-либо? Сехун встал из-за стола, прошел к кровати. Одеяло манило, обещало защиту и тепло. Лег; нижний край планшета уперся в солнечное сплетение. Шаги; картинка смазанная, прыгает. Хлопает дверь. Коридор. Снова дверь — и спальня Джонина. На кровати — открытый чемодан, всюду одежда. Поворот камеры. Джонин улыбается. — Привет. Моргает. Сехун вздохнул. Судорожно, превозмогая тесноту в груди. Забинтованным пальцем тронул экран, погладил улыбающееся лицо. Расплакаться бы, но это не для него. — Привет, — в ответ. Джонин словно услышал его и улыбнулся шире. На щеке появилась ямочка. — Прости, что не могу сказать это лично, но... — облизал губы, — у нас еще будет время поговорить. А сейчас, как видишь, — обернулся, посмотрел на чемодан. — Я надеялся, что Блюмквисту хватит ума не делать этого, но люди редко оправдывают наши надежды, да и Спенсер... сам знаешь, копы не имеют права голоса, когда в дело вмешиваются федералы. Джонин говорил тихо. Он чувствует себя виноватым. Глаза тонули в собственном отражении. — Я знаю, зачем ты это сделал, но лучше бы ты не убегал. Они бы ничего не доказали. А теперь тебя будут искать. Я не хочу для тебя такой жизни. Не хочу, чтобы ты всю жизнь оборачивался, прислушивался. Не хочу, понимаешь? — шептал, задыхаясь. — Но это моя ошибка. Если бы я все рассказал... Да что уже говорить? Я умею делать кучу ненормальных вещей, а думать головой так и не научился. Но я что-нибудь придумаю. Правда. Веришь? Сехун кивнул. В горле стоял комок. Слезы — не слезы, но солоно, горько и жжет. — Я не могу сказать, куда мы едем. Прости. Но... — камера дрогнула, объектив выхватил кусок стены и окно. Вернулся обратно, — я найду тебя. Знаю, ты не любишь слащавостей, но найду. По звездам, Сехун. Замолчал. Приблизил камеру. — Ну что такое серьезное лицо? Улыбнись. Сехун закрыл глаза и рассмеялся. Реветь хотелось нестерпимо. — Так лучше. Только не плачь — никто же не умер. — Хорошо. — Я уже скучаю. — Я тоже. — Все будет хорошо. — Ты же обещал. — Я сдержу слово. — Найди меня побыстрее. — Как скажешь. — Засранец. — Я тоже тебя люблю. Видео закончилось. Сехун положил планшет на подоконник, натянул одеяло до носа, прикусил край. Тот, кто сказал, что умирать не больно, никогда не умирал. — Я готовлю обед! — проорал из коридора Бэк. — Ты подтираешь сопли и мне помогаешь, иначе ночуешь на лестничной площадке. Бездельники мне в доме не нужны. — Сучка. — Я все слышу! — У тебя здесь что, камеры понатыканы? — Сехун скатился с кровати. — Не камеры, а камера. — Я… я даже не хочу знать, что ты на нее снимаешь. — Ты первый. — А если бы захотел, показал бы? — Сехун заглянул на кухню. Бэк крошил лук. Пахло тушеными овощами и гвоздикой. — Почему нет? — Бэкхён пожал плечами. — Но это же... — Именно. — Не думаю, что Тао... — Сехунни, — Бэк ополоснул руки и посмотрел на Сехуна, — если бы меня волновало мнение Тао, я бы никогда, подчеркиваю — никогда — не затащил бы его в свою постель. — Я думал... — Он натурал. — Что?! То есть... — То есть, он по девочкам. Сиськи, киски, кружевное белье, цветы, ужасное настроение по графику и еще хуже, если он нарушается. Понял? — Более чем. Я не знал. — Он не любит об этом говорить. Он меня стыдится, — дернул плечом. Отвернулся к холодильнику, достал соевый соус, встряхнул бутылку. — Тебя это не обижает? — Сехун подошел к столу, стянул из салатницы кусочек болгарского перца, сунул в рот. — Обижает. Поэтому я и показываю это видео всем желающим. Маленькая месть. — Это жестоко. — Жестоко — любить того, кто считает тебя главной ошибкой в своей жизни. — Бэк говорил спокойно, словно речь шла о ком-то постороннем. — Ты выяснил, зачем он срезал Веронике волосы? — Да. ФБР будет искать школьника и маленькую девочку, а не молодого мужчину с мальчиком. — Хах, — Бэк покачал головой, — может, и прокатит. — Должно. Это же Кай. Бэк хмыкнул, поджав губы. Помешал овощи, сдобрил соевым соусом. — А ты? — Он смотрел в сковороду. — Он поможет тебе? — Не сейчас. Он должен спрятать Ник. — То есть, он тебя кинул? — Нет. — Сехунни, ты совсем не знаешь мужчин. Сехун невесело рассмеялся. — Так уж и не знаю? — Угу. Из-за одного из них ты оказался в такой куче дерьма, что сам из нее не выберешься. А что сделал он? Кинул тебя. Ки-нул. Сехун ничего не ответил. Не хотел спорить. Бэк оставил овощи в покое и вернулся к столу. — Знаешь, за что я люблю Тао? — взялся за нож, поиграл с ним. На удивление ловко, заставляя засмотреться. — В какой бы заднице я не оказался, он будет рядом, чтобы вытащить меня из нее. — Это называется любовью. — Я знаю, — нож вонзился в доску. — А вот знает ли это твой Кай — другой вопрос. Сехун потянулся через стол и выдернул нож. Он был уверен, что Кай знает.