Ennorath

Гора стонет и ропщет, гудит, будто поднимая из своих недр вой пращуров. Трандуил ступает тихо, едва слышно, лишь изредка чуть поскрипывают доспехи, мерцая в сиянии клинка. Волосы короля заляпаны черной кровью, на щеке — алый росчерк, пальцы все измазаны в жиже, марают эфес меча. Кровь пахнет смертью, тленом и пеплом. Кровь пахнет могилой и хладным камнем. Стены немые и голые и кажется, что этот бесконечный коридор никогда не кончится, что будет петлять и петлять, как нора крота. Но мужчина знает — он не уйдет отсюда, пока хоть один орк, гоблин или прочая смердящая тварь останутся здесь. Он всех вырежет, всех располосует, оставит тушами на земле и грубом камне. Трандуил оглядывается. Раньше здесь были гномьи чертоги, и драгоценные кристаллы сверкали в стенах, а мозаики из графитового стекла резали глаза всполохами красных, синих, желтых и зеленых пятен. Когда-то Гундабад бы местом поклонения Ауле, звука кирок, глухого ворчания наугримов и бессчетных камней. Далекие это были времена. Сейчас гора — лишь тленный призрак, темный наперсник зла — она гнется под своим весом, пыхтит и пыхтит, зимами выбрасывая клубы пара, пенится зловонием и глумливыми речами низкорожденных тварей. Мужчина знает, зачем он здесь. После того, как Битва Пяти Воинств была окончена, после грандиозных похорон Торина, сына Траина, после того, как Даин Железностоп взошел на престол Эребора, после гибели Азога Осквернителя и оттеснения сил Тьмы за границу жизни, Трандуил много думал. Он размышлял о том, кем стал. Королем и правителем, одиноким и брошенным самыми близкими, тем, кто спускает с рук гномам насмешливые прозвища, тем, кто водит дружбу с людьми. В Трандуиле говорили снобизм, высокомерие, гордыня — все те грехи царей и владык. Он осушил несколько бокалов эля, понимая, что не пьянеет, и от досады, с какой-то человеческой порывистостью, разбил хрусталь о пол. Он знал, что ему необходимо. Покой, очищение, освобождение и, как итог, прощение. И знал, что для этого надобно делать. Владыка Лихолесья обратил свой взор на северо-запад, на проклятую гномами, людьми и эльфами гору, на то место, где когда-то, бесконечные сотни веков назад, сгнила она. А он так и не пришел, не нашел тело, останки, хоть что-то, что можно было похоронить. Позорно бросил память о ней, загнал на дно души все воспоминания, и жил, черствел, холодел, воспитывал сына. Сейчас Трандуилу кажется, что собственное малодушие было непростительной ошибкой. Он решил — не поддаваться эмоциям, не лить зря эльфийскую кровь, не искать мести. Он решил, что им руководят благие побуждения и добрый умысел. А сейчас понимает — струсил, бросил, не сравнял с землей место, отобравшее ее у него. Это все горе. Великое, темное горе, будто помутившее рассудок. Было так больно, словно плоть горела. Он помнит. Помнит, как корчился на полу, задыхался, хватая ртом воздух, ощущая впервые в жизни беспомощность. А потом стало пусто в груди, словно половину сердца отсекли, разрезали тонкую нить. И не мести он ищет сейчас. Искупления. За свое промедление, за слабодушную волю, за холод и гордыню. И впервые за долгие лета губы шепчут одно слово. Любимая. — Владыка! — Трандуил оборачивается, глядит на темноволосого эльфа в легких латах, — на нижних уровнях лишь трупы. — Хорошо, — тянет король, оглядываясь кругом, ощущая, как кровь хлюпает под ногами, как вода капает с отсыревших стен. — Очень хорошо, — жестко, холодно, хлестко. — Режьте дальше. Режьте, пока из живых здесь будем лишь мы. Король уходит стремительно, стряхивает кровь с перчатки, позволяет плащу летучей мышью виться по воздуху, стучит сапогами по широким ступеням, когда-то выщербленным гномьей рукой. Пленников орки всегда держат в самом низу, где нет света, где день не сменяет ночь, а лишь вечно горит огонь костра, высекая искры и разжигая жар. Пленники томятся в недрах земли, дышат ядовитыми испарениями и подвергаются страшным пыткам, кричат и кричат, пока кости их дробятся, глаза плавятся, кожа лоскутами свисает. С каждым шагом Трандуил чувствует, как в нем растут гнев и ярость. Те самые подавленные чувства, что жили в его груди много лет. Нет. Надо было тогда, прийти сюда и вытрясти душу из каждого, кто лишил его жены. Война — не удел эльфа. Перворожденные созданы для созидания, а не разрушения. Но мужчина чувствует лишь одно — злость, боль и такую жгучую ярь, что перед глазами все красно. Он злится на призраков, на духов, на себя. Если бы он сохранил с ней хоть крохотную связь, такую тонкую, чтобы лишь раз в сотню лет чувствовать шевеление ее сердца, тепло души, чтобы понимать, что там, где-то так далеко, она жива, дышит и помнит. Но Трандуил все разрушил сам. И теперь ему даже не у кого просить прощения. Лишь разнести здесь все в пыль. Камеры для пленников встречают его скрипом решеток и хрустом камня под ногами. Они пусты и заброшены, будто здесь давно никого не держали. Лишь высушенные скелеты в клетях с открытыми ртами. Король замирает, король не знает, что ищет здесь. Слишком много лет минуло, слишком много людей, эльфов и гномов побывало здесь, слишком давно угли паскудной жизни бились в сердце этой горы. Трандуил стоит и клянется сам себе, что сотрет Гундабад в порошок, разрушит каждую залу, что оскверняло черное наречие. Ради нее. Ради ее памяти, которую он стал забывать. Мужчина разворачивается, хочет уйти, но взгляд приковывает сусальный блеск. Как луч яркого солнечного света. Но какой свет в недрах горы? Это все морок, бес в душе и сердце. Трандуил качает головой, колышет свои серебряные пряди, а блеск повторяется, режет глаза, и владыка знает — царство тьмы тревожит злато. Король идет медленно и осторожно. Трандуил не боится, но остерегаться стоит всегда. Он замирает перед останками скелета. Ребра покрылись пылью и грязью, череп надвое расколот, словно в него вогнали лезвие топора, руки держат ржавые наручники — металлическая труха. Кости — пыль, глазницы полы. А изъеденную червями шейную кость обнимает золотое украшение. Тонкая, тончайшая цепочка удивительной искусной работы. Она проста и бесхитростна, но в ее простоте кроется прелесть. И кулон — крошечный фиал света и жизни. Трандуил присаживается на корточки, протягивает руку, пальцами поддевает цепочку, и губы его искривляются горечью. Он узнает. - Велеса. И смех ее. Чистый, звонкий, сладкий. - Велеса! Снова хохочет, бегает по саду, не попадаясь ему на глаза. Слишком юная, полуженщина-полудевочка. Косы растрепаны, грудь вздымается и опадает, глаза озорно блестят, жилка на шее бьется, свет в белизне кожи отражается, и юбки ввысь, по ветру, по течению тела ее, по каждому изгибу. Она хватается за дерево, оборачивается, улыбается открыто и честно. - Попалась, — шепот на ухо, руки на талии, спина к груди. Она лишь голову задирает, задорно глядит. И он не сдерживается, не думает, целует, губами на ее шею, вызывая новую порцию смеха. Тепло ее тела в ладонях, жар сердца в груди. — Велеса, — повторяет он, — позволь мне дать тебе кое-что. - Да, владыка? — и легкая насмешка, почти человеческая ирония в голосе и глазах. Проказница, весталка, лесная ведьма, болотная царевна. Трандуил раскрывает ее ладонь, ласкает несколько секунд пальцами, пока они стоят так близко: она гулко дышит, он слушает шум сердца в ушах. Мужчина опускает на чужую руку золотую цепочку с кулоном, ярко блестящим в утренних лучах. - Подарок? - Подарок, — соглашается он. — Это свет звезд, свет жизни. Носи его всегда с собой. Прошу. - Волнуешься? Мужчина молчит, а ей не нужен ответ. Велеса двигает губами, улыбается, встает на самые носочки, прикасается ртом к его рту, мягко, тепло и нежно, благодаря, выказывая свою любовь и свое счастье. И снова сверкая зубами в разрезе губ. Человечья душа, облеченная плотью эльфийской. Он сошел с ума, когда выбрал ее. Когда полюбил. Трандуил выпрямляется в полный рост, сжимает в ладони цепочку, смотрит слепое, застывшее во времени мгновение на полусгнивший скелет. Она. Велеса. С проломом в черепе, с руками в цепях. Владыка зовет, и эльфы приходят. Он приказывает аккуратно освободить кости от железа и доставить во дворец. Он сожжет их. Думал похоронить, но скелет и так сильно изъеден червями и временем. Пусть ее останки станут прахом, пеплом, что можно будет развеять на берегу ее любимой реки Лесной, где она так часто гуляла. Время — странная штука. Трандуил знает, что это было давно, и, глядя на то, что осталось от его жены и избранницы, он понимает, сколько лет он пребывает в довлеющем одиночестве сердца и души, как поразительно холоден, бесстрастен и высокомерен он стал. Она бы не позволила, не привечала бы подобное, отругала бы даже как мальчишку. Но с другой стороны королю кажется, что только вчера он слышал ее смех, видел босые щиколотки и ступни, говорил с ней, целовал ее, грел свои губы о ее рот, прижимал и чувствовал, как она опускает голову, льнет, молодая, красивая, цветущая. В верхних залах раздается грохот — бренчит старое железо. Трандуил поднимает взгляд. Он спалит здесь все. Сожжет. Оскверненное место, приют зла и тьмы. И гора воссияет алым маревом, всколыхнется языками пламени, станет могилой и надгробием, памятным факелом в темноте времени.