Ennorath

Когда она закрывает глаза, то слышит, как тихо, почти смиренно журчит Великий Андуин. Река разливается так широко, ласкает берега заново отстроенного Осгилиата, течет мимо Минас-Тирита, туда, к Южному Итилиэну, чтобы впасть в Великое Море и унести свои воды далеко на запад, возможно, к самому Благословенному краю, к самому Валинору. Ей, смертной, путь туда заказан. Но Эовин все равно улыбается. Уголки ее губ едва приподнимаются, и лицо озаряет свет искренней, спокойной улыбки. В Эмин Арнене часто слышны звуки топора и кирки. Железо дробит камень, фальцует его, заставляя верно и правильно лежать, становиться частью большой, мощной стены. Город все еще не достроен до конца, но давно уже ожил. Люди копошатся на его улицах. Голоса их разномастны и переливчаты, говор звонок и быстр. Дворец высится великолепным творением умелых зодчих. Каменная громада вырастает из самой земли, и Эовин приходится задрать вверх голову, приложить ладонь ребром к своему лбу, чтобы взглянуть на далекие пики, прорезающие небо. На величие Минас-Тирита это каменное строение не замахивается, но что-то в нем кажется женщине таким прекрасным, массивным и неимоверно родным. Может, это морок, может, сердце ее снедает тоска по далекому дому, может, это лиходейские сновидения, что снятся ей по ночам, но она чувствует, что в этом камне заключена незримая сила. А может все еще гораздо проще. Ведь этот город-крепость построил ее муж, Фарамир. Прошло уже много лет с тех времен, когда стяги войны были свернуты, когда Средиземье встряхнулось и ожило, словно сошел многовековой налет черни и тьмы, словно задышало и зажило, подчиняясь верному бегу времени, все вокруг. Итилиэн, когда-то покинутый и забытый, страдающий от набегов харадримов и умбарских пиратов с юга, вытоптанный мумаками, снова сиял зеленью. И тонкие деревца пробивались к свету, тянулись наверх, греясь о лучи ласкового солнца. Нет больше зла. Ушло оно. Минас-Моргул стоит в развалинах, одинокие ветра обдувают некогда пристанище приспешников зла. Но теперь эта крепь — всего лишь камень, дерево, железо и галька. Нет там более никакой жизни. Даже шевеления. Мирная жизнь вошла в привычное русло. И с каждым глубоким вдохом полной грудью Эовин ощущает это все отчетливее и отчетливее. Неизменными остаются лишь некоторые привычки. Ее небольшая, аккуратная рука сжимает эфес меча. Сталь легко ложится в раскрытую ладонь, холодит кожу, и странные мурашки бегут по позвоночнику. От предвкушения, от той сладости, что отдается на языке, когда Эовин снова чувствует себя свободной. Острое железо и собственный муж даруют ей эти ощущения. Брак, удел женщины всегда мнился ей сущей клетью, заколоченной и глухой. Но все становится во благо, в радость, когда рядом оказывается правильный человек. Мир прост. Законы его незыблемы. И что может она, обычная женщина, против природы, когда понимает, что любит? Мысли о Фарамире заставляют улыбаться еще шире. И на сердце становится столь отрадно. Отраднее станет лишь тогда, когда она услышит быстрый топот ног, звонкий голос и резво повернется на этот звук. Каскад ее золотистых волос взметнется вверх, пролетит по воздуху вслед за своей хозяйкой, и мягкое золоченое покрывало окутает всю ее фигуру. — Мама! — Элборон еще мальчишка, и он так кричит, что мать недовольно хмурит лоб. Будущий князь Итилиэна должен вести себя почтеннее и учтивее. Но по кромке глаз Эовин скачут искры веселья и смеха. Элборон весь в нее — никогда не подчиняется правилам. — Мама, ты обещала! — Произносит ее сын и чуть не топает ногой. На его лице застывает выражение, граничащее с обидой. — Да, я обещала, — соглашается его мать, тонкими пальцами убирая за ухо прядь его непослушных волос, длинных и курчавых. — Бери меч. И берегись, — смеется Эовин, а сама бросает взгляд вниз, туда, где виднеются массивные городские ворота, которые сегодня должны распахнуться широко и приветственно и впустить в недра Эмин Арнена своего князя. Эовин вздыхает. Она скучает по мужу. И за несколько дней разлуки осознает это столь сильно, что в ее груди рождаются юношеское, максималистское чувство — она не хочет больше ждать. — Мама, защищайся! — Элборн высокий для своих лет, подвижный и такой гибкий. Он постоянно мучает и отца, и мать просьбами о тренировках, об упражнениях. Можно было бы найти ему хорошего учителя, но зачем? Его отец и мать великолепно умеют обращаться с мечом. Сталь скрещивается со звоном. В своих руках Эовин чувствует отдачу и крепче пальцами перехватывает рукоять меча. Ее сын стал сильнее, выше и мощнее. Как быстро летит время. Ты не успеваешь моргнуть, бросить взгляд в сторону, а дети уже вырастают. Они больше не носятся по дому, не стучат своими маленькими ступнями. Они ходят уверенной, широкой походкой. А ты чувствуешь свою слабость перед ними. Ее сын становится мужчиной. И в глазах его застывает такая сила, такая уверенность, что Эовин отшатывается на миг. Прикрывает глаза, а потом вновь смотрит на Элборна. И вот перед ней снова юнец. Игра воображения, света, а может и правда, все еще сокрытая в юном теле. Ее сын скоро вырастет, и это неизбежно. Они вновь становятся в боевые стойки. Волосы женщины летят по ветру, а сталь скулит и скрежещет. Вот раздается юный смех — Элборн оказался проворнее, и теперь Эовин приходится отряхивать свою одежду от земли. Но она улыбается своему сыну. Так и должно быть — дети обязаны превосходить родителей. — Скоро приедет отец, — говорит ее сын серьезным голосом без тени насмешничества. — Да, скоро, — эхом отзывается она. — Пойдешь готовиться? Мальчик кивает и, поцеловав ее в щеку, исчезает. Эовин так и остается стоять с мечом в руке посреди небольшой площадки, усыпанной ярко-зеленой травой. Она поворачивает голову и долго смотрится на север. Где-то там, вдалеке, белеют пики Минас-Тирита, и кустисто раскинулось цветущее Белое Древо Гондора. Андуин по-прежнему отливается солнцем и ярым блеском, так, что слепит глаза. Женщина вдыхает свежий воздух, принесенный теплым ветром, и поднимает меч. Она закрывает глаза и кружит на месте со сталью в руках, делает медленные выпады, а иногда просто замирает. Прикладывает другую ладонь к железу и слушает, как оно поет, словно вибрирует изнутри. А потом приходит темнота. Меч падает из ее ослабевших рук. Боль пульсирует в ее ладонях. Так, что приходится судорожно дышать, хватать ртом воздух. Глаза слезятся, а боль все нарастает и нарастает. Эовин стиснет зубы, проморгается, но не закричит. Сцепит пальцы так крепко, что ногти прорежут плоть, и потекут тонкие струйки крови. Пройдут несколько вековых секунд, и боль утихнет. Лишь женщина в белом останется сидеть на траве, склонив голову и стараясь унять свое разбушевавшееся сердце. — Эовин, — трудно не узнать этот голос, эти ласковые, такие родные нотки в нем. Она не хочет, чтобы он видел ее слезы, но мокрые щеки и блестящие глаза ей не спрятать. Женщина вскидывает голову и встречается взглядом с Фарамиром. Время его щадит — так думает она, разглядывая знакомые черты. — Это снова повторилось, да? Она не спрашивает, как он оказался в городе, почему не раскрывались городские ворота. Она просто сидит на траве и смотрит на него тем взглядом, которым не думала посмотреть на кого-либо. Мужские пальцы отнимают ее сцепленные в замок руки от женской груди. Фарамир разглаживает ее ладони, проводит подушечками по кровавым полумесяцам, оставленным ее безжалостными ногтями, берет одну ее ладонь и подносит к своим губам. Когда он целует ее руки, легко прикасается к ранкам, слизывает кровь, ей хочется и смеяться, и плакать. Она как-то глухо всхлипывает и пытается улыбнуться. — Они снова горели, — шепчет она. — Но теперь уже не горят. Битва на Пеленнорских полях все еще отдается болью и огнем в ее ладонях. Те руки, что пронзили Ангмарского Короля-колдуна, более никогда не будут чисты. Эовин это знает. Боль и огонь приходят время от времени, настигают ее в самые неожиданные моменты. Она старается прятаться от родных и близких. Сын ее так и не знает, что мать его иногда плачет от муки, снедающей ее ладони. Брат ее Эомер, нынешний конунг Рохана, видит на лице сестры лишь улыбку. О страшной тайне Эовин прознал лишь ее муж. Он отругал ее за то, что она не хотела говорить, не хотела делиться. Назвал глупой и дурочкой, а потом так крепко прижал к себе и обещал, что отныне он разделит эту боль с ней. — Почему не было торжественной процессии при въезде в город? — Спрашивает она, относительно придя в себя и слушая все еще шумные удары собственного сердца. — Потому что меня не должно здесь быть, — ласково улыбается Фарамир, по-прежнему целуя ее руки. — Вот как. — Хитринка застывает в глазах Эовин, и женщина склоняет голову на бок. — Я очень хотел увидеть тебя. И Элборна. — Он готовится к встрече с тобой. — Шустрый мальчик, — усмехается Фарамир, а потом глаза его становятся серьезными, даже почти задумчивыми. — Мы прогнали практически всех харадримов. Леголас и его эльфы очень помогают нам в возрождении Итилиэна. Ты видела, как снова заросли берега Андуина? — Да, — кивает женщина. — Но ведь эльфы скоро уйдут. — И это не вопрос, утверждение. Скоро в Средиземье останутся лишь люди. Этот край станет лишь их. Гномы спустятся в свои глубокие пещеры, хоббиты и носа не кажут из Шира, а последние эльфы уплывут в Валинор. И на душе от чего-то становится грустно, пусть и грусть эта светлая. Не разнесется более по дальним уголкам мира напевный, переливчатый голос звуками синдарина, не заколышется воздух от верно пущенной стрелы. Эльфы уйдут, уйдет вместе с ними и магия. — Я должен вернуться, — Эовин поднимает голову и смотрит на своего мужа снизу вверх. Он протягивает ей руку, и женщина встает. — Вечером встречай меня у врат Эмин Арнена как княгиня и моя жена. — Можно мне попрощаться с тобой как женщине? — Она не ждет ответа. Встает на носочки, обхватывая мужскую шею ладонями и приникая к знакомым, теплым губам. Руки Фарамира горячие и ласковые. Целуются они долго. Когда Эовин открывает глаза, мужа перед ней больше нет. Лишь на губах горит его поцелуй, лишь ладони жжет от его прикосновений и ласки. Она проводит пальцами по тонкой коросте, покрывшей маленькие рубцы, и резко оборачивается. Где-то за воротами реет знакомый стяг. Князь Итилиэна возвращается домой.