***
Лорд смотрит на меня, но создается впечатление, что куда-то сквозь. Водит мочалкой по моим плечам, груди, спине, в общем, везде, до куда достают его ловкие руки. Мы сидим. Я — потому что Лорду так удобнее, а он в силу того, что иначе не может. Взгляд у него сосредоточенный, серьезный, без тени смущения или неприязни. Напрямую в глаза он мне не смотрит, да и заговорить не пытается. Я тоже не спешу завязать диалог. Сегодня я проснулся на удивление поздно: вчерашние пьяные посиделки дали о себе знать. Четвертая пустовала, только Лорд на другом конце кровати читал книгу. Заметив мое пробуждение, он кивнул вместо приветствия и любезно пояснил, что Лэри свалился со стремянки Стервятника и загремел в Могильник, что объясняло пустующее помещение. Я не стал спрашивать, что Лэри делал на стремянке и почему Лорд не ушел со всеми его навестить. Наверное, все эти вопросы слишком ярко отразились на моем лице. — Что он делал у Стервятника — лучше не спрашивай, — хмыкнул Лорд, откладывая книгу в сторону. — А я здесь из-за тебя. Я сказал, что в няньке не нуждаюсь, но, как оказалось, ошибся. Да и Лорд успел за утро переделать все, что только можно, не хуже Македонского. «Может же, когда захочет», — думал я, пока Золотоголовый без лишних слов уже заталкивал меня в кабинку. Джинсы его наверняка промокли насквозь, как и рубашка, которую он, правда, все же снял. — Знаешь, — нарушаю тишину я. — Я никогда не спрашивал, почему ты здесь. Лорд наконец поднимает на меня взгляд. Ничего не выражающий, про такой говорят — «пустой». Я-то знаю, что он не пустой, просто завуалированный напускным безразличием. Откуда, спрашивается, знаю? Лорд с нами не так давно, но не в наших правилах лезть кому-то в душу. Он пришел, сразу же показал свой характер, и с тех пор мы его по пустяками не трогаем. Дом принял Лорда, как и мы. — Не самый подходящий момент для таких разговоров, — выдавливает он. Я боюсь, что уже «разбудил в нем дракона», как выражается Табаки. Со злым Лордом шутки плохи, особенно если ты вместе с ним в тесной душевой кабине. Затолкает мыло в рот и поминай как звали. Но ничего подобного не следует, Лорд отстраненно улыбается, продолжая водить мочалкой по моему прессу. Мне кажется, что он вот-вот протрет там дырку, и все внутренности вывалятся на пол. Наверное, сейчас мы оба должны чувствовать себя неловко или что-то вроде того, но Дом стирает все ограничения и неловкости. Дом — это минимум личного пространства. Что уж говорить о таких понятиях как «интимность», «неприязнь» и прочее-прочее. Я раздумываю над тем, что Лорду в пору поменяться с Македонским местами. Мак бы целыми днями ругался на всех, читал книги и носил чистые рубашки, Лорд — трудился на благо общественности, таскал растянутый длинный свитер или, может, какой-нибудь костюм горничной. Кажется, с утра моя фантазия работает куда лучше и я, не удержавшись, громко хмыкаю. Лорд недовольно смотрит на меня. Его лицо оказывается прямо напротив моего, и я, поддавшись какому-то внутреннему зову (наверное, все еще пьяному и плохо соображающему), неуклюже подаюсь вперед, мягко касаясь губ Лорда. Они у него влажные, скользкие, поэтому я и не успеваю «войти во вкус». Это даже поцелуем назвать трудно. Чувствую, как Лордовы губы быстро ускользают из зоны досягаемости, хочу удержать, но — какая ирония — нечем. Блондин вжимается в стену, смотрит странно, но молчит. — Вставай, — наконец говорит он, отбрасывая с лица мокрые волосы. Я встаю и жду, пока остатки мыла смоет вода, а Лорд, тем временем, плавно выскальзывает из кабинки. Я почти сразу же выхожу следом. Он кивает на раковину, и я послушно сажусь на край, наблюдая за тем, как Лорд приподнимается на руках, опираясь на сушилку. По отработанное схеме я обхватываю его коленями, надежно фиксируя на месте и тем самым не давая упасть. Золотоголовый накидывает на меня сразу несколько полотенец, он сосредоточенный и серьезный. Я вдруг начинаю улыбаться совсем по-идиотски, просто потому что хочется. Наверное, улыбка на моем лице смотрится слишком не к месту, непривычно и вообще странно. — В следующий раз пей поменьше, — цедит сквозь зубы Лорд, откладывая в сторону полотенце и нашаривая рукой мои джинсы. Я принимаю его совет к сведению. В конце концов, это может испортить мою репутацию мудрого Сфинкса. — Ну тебе хоть понравилось? — смеюсь я, удовлетворенно наблюдая за окаменевшим Лордом. — Я могу сказать, что мне не понравилось, — холодно отвечает он, чересчур сильно затягивая ремень на моих джинсах. Я сдавленно охаю, резко лишившись воздуха в легких. — Ой. Извини, — эльф обезоруживающе улыбается своей безумной улыбкой, и я начинаю подозревать, что нажил себе врага в лице оскорбленного Лорда.***
В комнате душно и жарко, даже распахнутые настежь окна не спасают. В четвертой непривычно тихо и молчаливо, лишь изредка кто-нибудь перекинется парой ленивых фраз. Мы с Табаки играем в шахматы, но даже вечно оптимистично настроенный Шакал приуныл, озадаченно глядя на доску. Слепой спит, или делает вид, что спит, положив голову мне на колено. Лэри где-то пропадает с самого утра, Горбач тихо играет на флейте, но отчего-то постоянно сбивается. Черный как обычно уткнулся в книгу, нахлобучив на голову нелепую панаму. Его кровать, единственная в комнате, освещена солнцем. Но сочувствия я не испытываю, лишь злорадство. Лорд курит, и курит уже долго, дым от его сигарет витает в воздухе, но никто не жалуется — принюхались и привыкли, что одежда насквозь пропитана запахом табака. — Шах и мат, — улыбаюсь я, сдвигая граблезубцем белого короля. Табаки качает головой, кидает мне под ноги проигранную упаковку сигарет и обещает непременно отыграться. Раздается звонок на обед. Уходят все, кроме Македонского и Лорда, продолжавшего выкуривать одну сигарету за другой. Я не лезу с расспросами и молча выхожу вслед за всеми. В столовой тоже душно. Даже Крысы сегодня ведут себя подозрительно тихо, без галдежа и драк. Табаки, вздыхая, лениво ковыряет вилкой котлету. — Отвратительный день, — снова вздыхает он, бросая укоризненный взгляд на меня и Слепого, словно бы мы в этом виноваты. Слепому, конечно, все равно, кто там и как на него смотрит, а вот я почему-то теряюсь. Натыкаюсь взглядом на Стервятника, он вяло кивает мне в ответ. Птицы всегда такие, так что в их апатии нет ничего удивительного. Слепой и Чёрный почти одновременно встают из-за стола и уходят, Горбач собирает для Нанетты остатки обеда в пакетик. Табаки почти не глядя пихает ложку с кашей в рот Толстому, который выглядит вполне довольным жизнью. Я поднимаюсь из-за стола и тоже медленно бреду к выходу. Решаю заглянуть в Кофейник просто от нечего делать, но уже на полпути к нему слышу чьи-то вопли и спешу к месту событий. Крысы, которые в столовой вели себя чересчур тихо, все-таки исполнили свой долг. Вокруг удивительно быстро собралось куча народу, и я так и не смог разобрать, кто с кем дерется. Рядом из ниоткуда материализовался Табаки, кричащий что-то ободряющее и подзадоривающее. Мы все привыкли к подобного рода потасовкам, но кое-что все же бросилось мне в глаза. Дрались Крысы не как обычно. Не просто размахивая кулаками во все стороны, а я бы даже сказал, что красиво и... эффектно? Как в каком-нибудь боевике. Публике это нравилось. Вокруг собралось куча народу, но, как оказалось, большинство здесь вовсе не из-за мордобоя Крысят. Поле боя полностью загораживало проход и фактически никто не мог попасть ни к себе в комнаты, ни в Кофейник. Я ввязываться не хочу, но спустя какое-то время мне это чертовски надоедает. Удивляюсь тому, что никто из воспитателей не объявился и не разогнал их. В конце концов, моё драгоценное терпение подходит к концу, и я, расталкивая орущий народ, пробираюсь к стайке Псов. Доходчиво объясняю им, что представление пора заканчивать. Они немного огорченно кивают, выскакивают в эпицентр событий и довольно-таки быстро разнимают Крыс. Те особо не сопротивляются и, как мне показалось, даже выглядят вполне довольными собой. Я хмурюсь, но на ум никакие идеи не приходят. Народ расходится, кто-то помогает подбитым Крысам доковылять до своих комнат. В Кофейник идти уже не хочется, я выискиваю в толпе состайников и, так никого не найдя, иду в четвертую в одиночестве. Задумываюсь над тем, что надо было бы прихватить чего-нибудь из столовой для Лорда и Македонского, но возвращаться уже поздно. По пути разглядываю изрисованные и исписанные стены, выискивая взглядом новые надписи. Единственная из свежих, запомнившаяся мне, гласила: «берегись стекол». Написано коряво, размашистым почерком, но разборчиво. Я проговорил фразу про себя несколько раз, вдумчиво и медленно, но никакого скрытого смысла не обнаружил. Наверное, автор намекал на настоящие стекла и вполне реальные проблемы, которые могут возникнуть. Я не привык к таким прямолинейным посланиям. Обычно домовский народ старался привнести в свою почеркушку побольше таинственности, так, что порой мозг взрывался от попыток разобраться в том, что же этим хотел сказать автор. Четвертая почти пустовала. Первым я увидел Македонского, сидевшего на кровати и остервенело кусавшего ногти. Чёрный спал, что-то бормоча во сне. Я решил тоже вздремнуть, но вовремя спохватился — нигде не было Лорда. На вопрос, где он, Македонский затравленно кивнул на дверь ванной. Я молчу. И тут же срываюсь с места. Впечатываю металлический кулак в дверь. Протез, как и дверь, жалобно скрипит. — Лорд! — кричу. — Лорд, открой! И сразу же представляю, как распахивается дверь, и он с недовольной рожей выкатывает из комнаты, с полотенцем на голове, смотрит на меня как на психа и крутит пальцем у виска. Но дверь по-прежнему закрыта, а за ней — пугающая тишина. Я со всей силы впечатываюсь плечом в дверь. Плечо отзывается болью, дверь стоит. Бросаюсь на дверь еще и еще, пока она наконец не слетает с петель. Первое, что вижу — стёкла. Битые стекла повсюду на кафельном полу, вместо зеркал — пустующие ниши. В эпицентре всего этого лежит Лорд. В крови. Я уже стою на коленях, притягивая его к себе. Выбиваю осколок из его холодных пальцев, нашариваю где-то полотенце, неловко громыхая протезами. Пытаюсь остановить кровь. В комнату вбегает Мак, судорожно вдыхает воздух. — Позови кого-нибудь, — говорю я совсем чужим голосом. Парень испаряется. Что-то острое впивается в колени, боль немного приводит в чувство. Крепко, насколько позволяют грабли, держу Лорда. Его сердце бьется тихо и едва-едва, словно бы с неохотой, в отличие от моего. Я весь в чужой крови, я чувствую ее запах и вкус. Как будто окунулся с головой в целое кровавое море. Золотые волосы Лорда тоже испачканы, но все еще сияют, переливаясь на свету от электрической лампы. Он, кажется, смотрит на меня из-под опущенных ресниц. Смотрит укоризненно, холодно, и я начинаю вслух просить прощения. За всё. Я говорю, говорю, говорю, покачиваюсь из стороны в сторону, словно бы пытаясь убаюкать Лорда. Но знаю, что от этого сна он может никогда не проснуться. Прошла всего пара минут, а мне кажется, что целая вечность. Вечность с живым-мертвым Принцем у меня на руках. Всё вокруг ужасающе медленно, как под водой. Пытаюсь сфокусировать взгляд на Лорде, и мне кажется, что я вижу, как шевелятся его посиневшие губы. Я не могу вспомнить и сейчас, что происходит дальше, но в какой-то момент явственно чувствую чужие губы, холодные и непослушные. После вижу Слепого, кричу, что тут повсюду стекла, и он замирает. Вбегают два Ящика, Паук, Чёрный и Ральф. Пытаются забрать у меня Лорда. Я не отпускаю. Они заберут его туда, откуда нет выхода, я точно-точно знаю. Мертвой хваткой цепляюсь за — кого? — и не могу вспомнить. Чёрный хватает меня за плечи и оттаскивает к стене, а я помутневшим взглядом наблюдаю за тем, как человека с золотыми кудрями спешно укладывают на носилки и торопливо уносят. Я закрываю глаза. Чёрный рядом что-то говорит, Слепой все еще стоит в дверях. Меня выволакивают из туалета, и я слышу гул со стороны коридора. Да уж, слухами земля полнится. Даже как-то слишком быстро. Я со всей дури пинаю входную дверь, захлопывая ее перед носами любопытного серодомного народа. Успеваю заметить только чьи-то удивленно округлившиеся глаза. Почти вся четвертая в сборе. Бледный как полотно Горбач, притихший Табаки, Слепой где-то за спиной слишком шумно дышит, а Чёрный все еще держит меня за плечо. Я скидываю его руку, падаю на кровать, наверняка запачкав ее. Вот оно, самое ужасное молчание. У меня в голове пусто и гуляет ветер, отскакивая от стенок черепа, а спустя мгновение — уже тысячи мыслей-голосов. И я отчаянно хочу от них избавиться.***
Ночью приходят Рыжий и Стервятник с бутылкой. Алкоголь приносит долгожданное забвение и пустоту, и это лучше, чем боль, стучащая в виски и пульсирующая под кожей. Этой ночью никто не задает вопросов, понимая друг друга без слов. Неведение — тоже хорошее лекарство. Я готов поверить в ложь, чем услышать правду утром. Сегодня Ночь Молчания.***
Утром я и Слепой идем в Могильник. Оттуда информация в руки логов не поступает. — Ты как? — спрашивает у меня Слепой бесцветным голосом. Я многозначительно молчу. Потому что не знаю, как я. Как будто ночью кто-то потянул за невидимый рычаг, выкачивая из меня всё, что только можно и нельзя. Чем ближе мы к Могильнику, тем труднее дается каждый шаг. Я беззвучно взываю к Дому, единственному известному мне божеству, и прошу, чтобы он не забирал его себе. Лорд нужен нам здесь. Чуть позже понимаю, что заберет его Лес. А Лес — это к Слепому. — Бледный, — шепчу я, с трудом ворочая языком. — Лес, он ведь… Лорд… — Знаю, — кивает тот, и я понимаю, что он догадался раньше меня и наверняка сделал всё, что в его силах. Ночью Слепого с нами не было. Мы переступаем порог лазарета, и у меня подкашиваются ноги. Слепой подставляет плечо. Янус, едва завидев нас, сразу же протестующе машет руками и говорит, что к Лорду нас не пустит, потому что наши опухшие рожи только напугают его. Мое сердце пропускает пару ударов, и я смеюсь. Истерично, безумно и, наверное, счастливо. — Господи Иисусе, — шепчет Паук и втаскивает меня в свой кабинет. В стакан с водой слетают две капли успокоительного и, чуть погодя, в жидкости растворяется третья. Слепой сидит прямо на полу где-то рядом с моим стулом. Я залпом осушаю стакан. Прочищаю горло, откашлявшись, и холодно заявляю, что если нас не пустят к Лорду, я разнесу лазарет к чертовой матери. Янус сопротивляется еще немного. — Десять минут, не больше! — наконец сдается он и ведет нас к палате Лорда. Я несколько секунд топчусь перед дверью и наконец захожу вслед за Слепым. Янус тыкает пальцем в сторону спящего Лорда, потом на нас и проводит этим же пальцем вдоль горла, намекая, что в случае чего путь к Лорду для нас закрыт. Как только дверь за ним захлопывается, Лорд открывает глаза и смотрит сначала на Слепого, а затем на меня. Я обхожу его кровать и усаживаюсь на соседнюю. Слепой все еще стоит. — Чего надо? — наконец заговаривает Лорд. — Предупреждаю, ни на какие вопросы я отвечать не намерен. Его руки по самый локоть туго забинтованы. Ниточка от руки тянется к капельнице. — Мы не за тем пришли, — глухо отзывается Бледный. — Все переживают. — «Все» — это кто? — кривит губы Золотоголовый, сощурив глаза. — Все — это все, — встреваю я. Лорд зыркает на меня со злостью, и я тут же замолкаю. Интересно, что он помнит? — Мы можем уйти, Лорд. Только скажи, — тихо говорит Слепой. — Но учти, я, как вожак, не потерплю, если это повторится, — он делает паузу. — Только не в моей стае. Лорд молчит, стиснув зубы и глядя в одну точку. Бледный в два шага пересекает комнату, наклоняется к парню и, ухватив за подбородок, разворачивает лицо Лорда к себе. — Я не шучу, Золотоголовый. Запомни и заруби себе на носу, что здесь проблемы так не решаются. Он еще несколько секунд не отводит руку. Я не вижу лица Лорда, но слышу его шумное дыхание. Слепой делает шаг назад. — Выздоравливай. И когда я вернусь, будь добр, оставайся живым. Наш вожак разворачивается и бесшумно покидает палату. Я всё еще молчу, разом разучившись говорить. Украдкой рассматриваю Лорда в белой больничной рубашке, сливающейся с наволочкой и одеялом. На длинных волосах ни следа крови, осунувшийся, серые глаза смотрят безучастно, куда-то мимо меня. Я разглядываю его лицо, красивое, даже когда опечаленное и усталое. Сам себя ругаю за то, что любуюсь чужой болью. Он резко переводит взгляд на меня, а я не успеваю сделать вид, что смотрю куда-то еще. — Ты нужен нам, Лорд, — говорю, пытаясь оправдаться. — Вчера ты говорил так же. — Много ты помнишь? Лорд досадливо качает головой. — Только тебя, какие-то обрывки фраз и… всё, — он замолкает, а после скороговоркой, совсем не в своем стиле, добавляет: — Ты говорил, что не отпустишь меня. И знаешь, я тебе поверил. Я молчу, а он продолжает. — Вот только зачем? Почему ты не позволил мне спокойно умереть? — Да потому что друзьями не разбрасываются. И тем более не дают им умереть в вонючей ванной в чёртовом Доме, где и так полегла куча народу, — зло выплевываю я, не сдержавшись. — Нынче в комплекте с красотой мозги не выдают? Ты хоть понимаешь, что здесь даже умереть нормально не сможешь? Лорд сжимает и разжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладонь. Сдерживает слезы. — И ты даже не удосужился оставить хотя бы записку, где мог бы объяснить, какого хрена вдруг захотел умереть! — я все еще сижу и попутно кричу о том, что Лорд — беспросветный тупица, если не понимает, что нужен здесь. Нужен нам. — Уходи, у меня от тебя голова болит. Я встаю, отряхиваю с колен несуществующую пыль и покидаю палату.***
Все вопросы насчет Лорда, конечно, адресуются мне, поскольку Слепой молчит. Как всегда. Чуть что, так вот тебе, Сфинкс, работенка. Среагируй на их вопросы за меня, пожалуйста, тебе ведь несложно? Но что я должен им сказать? Что третий день подряд хожу к Лорду и молча сижу рядом? Наш больной упрямо делает вид, что меня вообще не существует. Я уже и сам начинаю в это верить, если бы не обращенные ко мне взгляды состайников. Вот и спасай после такого людям жизни. Завязываю с работой супергероя. — Идите к нему сами, если так интересно, — не выдерживаю я. — Вас ждет теплый прием, уж поверьте. Никто не верит. А я, по старой традиции, отдуваюсь, потому что уже через минуту оказываюсь в коридоре и бреду в Могильник. Который, к слову, ненавижу. Но кого это вообще волнует? Продолжаю мысленно сетовать на жизнь, попутно ловя на себе заинтересованные взгляды, пока, наконец, не оказываюсь у дверей лазарета. Паучихи уже не обращают на меня никакого внимания, безразлично смотрят куда-то сквозь и занимаются своими делами, а Янус не высказывает недовольства и претензий, его вообще сегодня нигде не видно. Я без всяких проблем подхожу к палате Лорда. Даже как-то обидно. Вхожу, по привычке, без стука. Сразу же натыкаюсь на колючий взгляд состайника. Наверное, слышал как я пришел, а может даже ждал. — Опять ты, — сухо говорит он, и мои надежды разбиваются о чугунную поверхность реальности. — Долг есть долг, — не подумав, брякаю я и тут же жалею об этом. — Не надо мне делать одолжения, — ядовито шипит он. Я со вздохом сажусь на краешек больничной койки и изучаю трещину на стене. — Я могу уйти, — говорю. — Посижу где-нибудь. — Где-нибудь? — с неохотой переспрашивает Лорд. — Ну да. По мнению наших опытных аналитиков, я должен пастись здесь, но в этом явно нет никакого смысла, верно? Пациент молчит. Я смотрю на него через плечо, наблюдая за тем, как красивое лицо мрачнеет. Парень задумчиво сдвигает светлые брови, размышляя. Ожидаю приговора. — Можешь остаться, — наконец милостиво соглашается он, благосклонно качнув златоволосой головой. — Ура, — невесело сообщаю я. Что хорошего в молчании? Правильно, ничего. Лучшее уж ругаться и брызгать слюной, чем терпеть этот молчаливый протест. Только чувствуешь себя виноватым. И, спрашивается, в чем? В спасении жизни друга? Настроение ухудшается. — Все еще ждешь благодарности? — тихо интересуется Лорд. Его голос эхом отзывается в моей голове. — Конечно. — Шутишь? — А я вообще люблю шутить, не заметил? Еще бы я не ждал. Благодарность от Лорда — звучит как что-то нереальное. Если серьезно, то, конечно, к черту всё. Я просто рад, что этот псих жив. — Спасибо, — как снег на голову. Мелодично и медленно, словно бы пробуя это слово на вкус. Будет что детям рассказать. Хочу сказать об этом вслух, но боюсь что-то сломать в этом моменте. И, недолго думая, опускаюсь рядом с Лордом. Это либо принесет победу, либо полный провал, но я рискую. Он открывает рот, возмущенно выпячивает глаза и хочет что-то сказать, но я прошу его подвинуться и не бухтеть. Уклоняюсь от изящной руки, норовящей выцарапать мне глаз. Эльф наконец успокаивается, но все еще что-то бурчит себе под нос. Я перекидываю металлическую руку через подушку, касаясь кончиками искусственных пальцев золотистых волос Лорда. И вдруг становится очень обидно, что я не могу нормально дотронуться до них, погладить. Последний раз такое чувство меня посещало года два назад, во время очередной стычки с Чёрным. В остальном я давно привык и не парился. Моя хмурая рожа наверняка о многом повествует проницательному Лорду. Я прикрываю глаза и представляю, как мои невидимые пальцы перебирают локоны Лорда, поглаживая и легонько дергая, притягивая поближе… Раньше я часто представлял себе что-нибудь подобное, но всегда — с неживыми предметами. А Лорд более чем живой, и я почти уже чувствую, как золотые пряди просачиваются сквозь пальцы… Слишком реально. Я распахиваю глаза, смотрю на Лорда, неловко касающегося щекой моей ненастоящей руки. Пытаюсь сосредоточить взгляд на его лице и безуспешных попытках заставить мой неодушевленный протез почувствовать… что? — Повернись ко мне, — тихо и серьезно прошу я. Лорд, с не присущей ему послушностью, поворачивается на другой бок и поудобнее укладывается на моем плече, ближе к шее. Оправдываю это тем, что он еще не совсем здоров и вообще Могильник плохо на него влияет. — Удобно? — хмыкаю я, пристраивая голову на макушке Лорда. — Вполне, — сонно отзывается он. — Ты ночью спал? — Нет. Неудивительно, что он почти сразу же задремал. Я стараюсь не шевелиться и вообще не дышать, боясь потревожить чуткий сон Лорда. Его ровное теплое дыхание приятно щекочет шею, даже убаюкивает. Еще несколько минут я держусь, но усталость все же берет верх. Просыпаюсь я то ли от непонятного шороха, то ли от пристального взгляда. А может, от того, и другого. В комнате холодно, а за окном уже темно. Лорд сидит под боком, опираясь на локоть. Его профиль, четко выделяющийся на фоне окна, кажется застывшим и умиротворенным, поэтому когда он резко поворачивает ко мне голову и пялится своими ненормальными-волшебными глазами, я слегка трушу. — Слышишь? — спрашивает он. В темноте я почти не вижу его лица, но угадываю выражение по интонации. — Просто крыса, — равнодушно пожимаю я плечами, но тоже прислушиваюсь — Крыса? Что им здесь делать на ночь глядя? До меня не сразу доходит о чем он говорит. — Я имею в виду обычную крысу. Грызуна, — поясняю я. — У тебя паранойя, Лорд. Он вздыхает и плюхается обратно на меня, словно бы разом лишается всех костей. Утыкается лицом куда-то в область ключиц и бормочет нечто нечленораздельное. — Ребра переломаешь, — делано возмущаюсь я, поудобнее устраиваясь. Лорд явно меня не слышит, только тяжело дышит и временами сдувает со лба челку. За окном громко и монотонно ухает сова. Я вижу ее тень, перебирающуюся с одной ветки на другую. Пока я любуюсь невидимым в темноте пейзажем, Лорд умудряется почти полностью перекатиться на меня. Он складывает руки у меня на груди, утыкается в них подбородком и исподлобья смотрит на меня. И еще долго сморит, пока я наконец не выдерживаю и не говорю, что еще немного, и его глаза вываляться из орбит. — Я думаю, — отвечает он так, словно бы это всё объясняет. Я выдаю многозначительное «ясно», а чуть позже все-таки интересуюсь, о чем его величество так усердно размышляет. Лорд недовольно морщится. — От тебя много шума, Сфинкс, — поясняет он. — Думаю, что с этим делать. Я возмущенно заявляю, что от меня шума меньше, чем от Македонского и что он, Лорд, — неблагодарный эгоист. Во мне просыпается дар рассказчика Табаки, потому что я никак не могу заткнуться и вслух размышляю о плюсах и минусах эгоизма. Лорд смотрит на меня серьезным взглядом и не предпринимает попыток заткнуть. — … Ни на что не годится тот, кто годится только для самого себя*, — завершив свой монолог, я довольно улыбаюсь и сдуваю прядь волос со лба Лорда. — Шакал может гордиться тобой, — фыркает он, демонстративно зевнув. Я не сразу замечаю, как он оказывается слишком близко к моему лицу. Лорд вообще из тех людей, которые в любой неловкой ситуации выглядят абсолютно невинно, тем самым перекладывая всю ответственность на других. В данной ситуации, на меня. Как будто бы это я сейчас лежал сам на себе, обдавая теплым дыханием и изучая каждый миллиметр лица. — У тебя глаза зеленые, — задумчиво бубнит Лорд, сонно хлопая ресницами. — Да что ты говоришь? — ухмыляюсь я. — А я и не знал. — Как трава летом, — продолжает Лорд, и мне кажется, что еще пара слов о моих глазах и меня самого можно будет забирать в Могильник. — Когда я жил в Наружности, мать часто возила меня куда-то, уже и не помню куда именно, где много-много ярких цветов и растений. А на одном из полей только трава, зеленая и сочная, только местами попадались ромашки… Я слушаю его, раскрыв рот, ловя каждое слово. Лорд редко (а точнее, никогда) рассказывал о своей жизни до Дома. Здесь так не принято. Одно лишь слово «наружность» вгоняет некоторых в депрессию. — Они ведь верят, что там ничего нет, — в продолжение моих мыслей говорит Лорд. — Но я жил в этом «несуществующем» мире. Я помню. — Хочешь вернуться? — осторожно интересуюсь я. — Нет, — немного поразмыслив, отвечает он. — Мне там не место. Лорд говорит «там», хотя Наружность здесь, за окном. И это еще один отличительный признак домовцев — Здесь есть здесь, а Там — другой мир, в который лучше не высовываться. Признаться, я и сам в это верил. Слишком долго пробыл в Доме, чтобы размышлять о том, что где-то за оградой существует мир со всеми его бедами, катаклизмами и прочим. Безусловно, я знал, в отличие от большинства, что жизнь там есть, и она полна красок и событий. Как плохих, так и, конечно же, хороших. Когда-нибудь я увижу это своими глазами. — О чем думаешь? — любопытствует Лорд, наблюдая за изменениями на моем лице. — О Наружности, — честно отвечаю я. — Что еще ты помнишь о ней? — Мало, — морщится Лорд. — Словно бы переступил порог Дома и сразу забыл. Забыл небо, запах воздуха в разные сезоны года, шум машин и, прежде всего, людей, окружавших меня, — он замолкает, а чуть погодя намного тише добавляет: — Лицо матери тоже. Только общие черты, никаких деталей… Но раньше, давным-давно, мне говорили, что я очень на нее похож. Это означает лишь одно — Дом забрал его. Сделал своим, заменив всё прочее лишь собой. Я не говорю об этом вслух, потому что Лорд и сам знает. Молчу и пытаюсь вспомнить лицо своей матери. Я редко ее вспоминаю, как и всё то, что находится за пределами Дома. Лорд ежится от холода, подминает руки под мою спину, греясь. Я улыбаюсь уголками губ. Его рука проскальзывает в карман моих джинсов, вытягивая пачку сигарет и зажигалку. Вспыхнувший огонь отражается в его глазах, придавая Лордовой внешности еще больше загадочности. Он с удовольствием затягивается, довольно зажмурив глаза. В палату входит Паучиха, застывает на пороге и недовольно смотрит на курящего Лорда, полулежащего на мне. Потом на меня, но куда более недовольно и даже с неприязнью. Казалось, вот-вот она обзовет меня извращенцем и выставит за дверь, но огорчать больного ей явно не хочется так же сильно. Она проходит мимо нас к тумбочке, оставляет поднос и, продолжая буравить меня недовольным взглядом, направляется обратно к двери. Мне, в общем-то, наплевать. Лорду тоже. Может, он уже заснул. Сестра наконец-то удаляется из палаты, бурча себе под нос что-то про испорченную молодежь, и я вскоре забываю об этом, погружаясь в куда более мрачные мысли. Отстраненно думаю о том, что делать с Лордом, когда его выпишут. Само собой, глаз с него не спускать, но вечно это продолжаться не может. Я должен помочь ему. Да, Дом, ты ведь этого хочешь? Стены молчат, и я принимаю это, как согласие. Лорд тушит сигарету, удобнее укладывается и закрывает глаза. — Спокойной ночи, Сфинкс, — тихо шепчет он. Я желаю ему того же и радуюсь, что Лорд не видит моего лица.***
Золотоголовый сидит на кровати, смотрит в одну точку и выкуривает третью сигарету за полчаса. — По-моему, ты чересчур усердно… — Горбач замолкает, пытаясь подобрать нужное слово. — Помогаешь ему. Я невесело ухмыляюсь. Помогаю. Горбач хмурится, говорит, что это «как-то слишком». — Ты единственный, кто так считает, — холодно говорю я. Вижу, что он хочет сказать что-то еще. Жестом прошу его не продолжать и отворачиваюсь к стене. Горбач гуманист, что тут скажешь? И, пожалуй, единственный здравомыслящий здесь человек, но этот факт я стараюсь пропустить. Я должен. Должен. Неужели он не понимает? Меня передергивает, я с отвращением думаю о том, что действительно верю в то, что должен. Тошнит от самого себя.***
Лорд стискивает зубы, зло шипит. Руки его дрожат, лицо покрылось испариной. Разъяренный и, чёрт, прекрасный в гневе. Корчащийся от боли. — Не останавливайся, — холодный, резкий, как хлыст, голос. Звуки шагов. Лорд думает о том, что похож на животное, заслышавшее шаги хозяина. Почуявшее приближающуюся боль и, поддаваясь инстинктам, двинувшееся дальше. Так, как надо. Так, как ему велели. Ногти на руках обломались, впиваясь в кожу и и царапая и без того покрытые ранками ладони. Лорд оставляет за собой красный след. Руки болят, болят ужасающе, словно пропуская сквозь себя разряды тока, мышцы скручивает, сжимает, разрывает изнутри. Золотоголовый останавливается, судорожно выдыхает, шепчет, что больше не может. Боль в ногах, приглушенная, но ощутимая. Парень шипит яростно, сдерживая слезы злости. Сфинкс, другой Сфинкс, не тот, которого знает Лорд, наклоняется к самому его уху, впиваясь железными пальцами в загривок, подтаскивает к себе. — Ты знаешь, что делать, Лорд. Не останавливайся. — Ненавижу тебя, — слова сами по себе рвутся наружу, ядом отравляя всё вокруг. Сфинкс кивает, словно бы только этих слов и ждал. Зеленые глаза смотрят внимательно, а тонкие губы беззвучно двигаются в знакомой фразе. Она звучит в голове тысячей голосов, а в глазах всё мутнеет от боли и подступившей к горлу тошноте. «Ненавижу-ненавижу-ненавижу» сопровождает каждый бросок вперед. В конечном итоге уже забываешь, кого так яростно ненавидишь и вспомнишь лишь завидев черные ботинки на уровне глаз. Уже не существует Сфинкса, только его голос и ноги. Только боль, заставляющая ползти дальше. Лорд, устроившись в самом углу, среди стекол и мусора, растирает ладонью икры. Из царапин на руках сочится кровь, но он старается не обращать на это внимания. Сфинкс стоит, прислонившись спиной к стене, курит и мрачно наблюдает за Золотоголовым. — Болит? — спрашивает он, внимательно разглядывая состайника. — Не все ли равно? — вопросом на вопрос отвечает тот. — Несколько минут назад тебя это не волновало. Сфинкс не отвечает, отлипает от стены и в два шага преодолевает расстояние между ними. Лорд невольно вздрагивает, затравленно смотрит на него. Затравленно, но зло, дико. Парень опускается перед ним, металлическими пальцами сжимает воротник, придвигая к себе. Лорд упирается ладонями в его грудь, шипит, точно злая кошка, отталкивает со всей силой, на какую способны ослабевшие и усталые руки. Коридор пуст, и стены эхом отражают и приумножают звуки борьбы. Лорда бросает в жар, кровь бешено стучит в висках, почти в такт сердцу. Железные, колкие протезы Сфинкса упираются в ребра, сжимают с силой. Зеленые кошачьи глаза — злые, горящие безумием, а губы — властные и жесткие, кусающие до боли, в конечном итоге ставшей сладкой и почти желанной. Лорд сжимает рубашку Сфинкса, стискивая в кулаке ткань и пытаясь не сдвинуться с места. В итоге все равно больно ударяется затылком о стену, шипит и шлет проклятья в пустоту. Никто и никогда не услышит его слов, не увидит искаженное то ли злостью, то ли наслаждением лицо. И каждый такой час отпечатается болезненным клеймом в и без того поврежденном рассудке. У каждого человека две стороны, в одну из которых мы отказываемся верить и видеть не хотим. Но это вовсе не означает, что ее не существует.***
Дракон поглаживает яркие синяки не выступающих косточках, чуть надавливает и морщится. — Сильно болит? — подает голос Македонский, выжимая из рубашки воду. — Нет, — качает головой блондин, но после нехотя добавляет: — Ну, болит, конечно, но уже не так сильно. — Может, вы прекратите… всё это? — Мак, обычно не вмешивающийся в чужие дела, замирает на месте и внимательно смотрит на него. Лорду кажется, что Македонский имеет в виду не только тренировки, но старается не думать об этом. — Так надо, — вкрадчиво поясняет он, сам не очень-то веря своим словам. — Это делает меня сильнее. — Или наоборот. Золотоголовый предпочитает промолчать, замазывая мазью особенно яркий фингал на бедре. Голоса в голове нестройным хором распевают «лакримозу», вперемешку с обрывками фраз, нарытых в глубинах памяти. Таблетка никак не действует, что жутко нервирует. Лорд, пока Македонский выкручивает белье, украдкой выпивает еще две и размышляет над тем, чтобы добровольно сдаться в Могильник.***
Жухлые листья шуршат под колесами. Лорд колесит по двору, нарезая круги вокруг Сфинкса и деревьев. Цветастый шарф развевается на ветру, хвостом мчась вслед за хозяином. Сфинкс задирает голову к небу, вдыхая полной грудью осенний воздух. Желто-красные листья кружатся в хороводе, мчатся на перегонки с ветром и путаются в золотых волосах Лорда. Он и рад бы их смахнуть, но листочки слишком юркие, в отличие от его негнущихся металлических пальцев. Лорд улыбается, кружится вместе с листопадом, выглядит счастливым и… обычным. Обычным человеком, который несказанно рад осени. И Сфинкс тоже счастлив, наблюдая за ним. Иногда он придерживает ручку лордовской коляски, не давая перевернуться, и сбивает из-под колёс носком ботинка самые большие камни. На миг он представляет, что они где-то далеко за пределами Дома, свободные и ничьи, как птицы в небе. Захотел — взлетел в небо, навстречу солнцу и неизведанному. Только пожелай. И Сфинкс летит, как совсем не полагается кошкам, смотрит вниз насмешливыми зелеными глазами. Где-то под боком мелькают белоснежные, покрытые чешуей, крылья. — Сфинкс, — голос Лорда возвращает на землю бренную. Парень недовольно приоткрывает один глаз, глядя вслед Лорду, подъезжающему к кустам. — Здесь кто-то… Он недоговаривает, свешивается с коляски, шарит руками, обтянутыми черными перчатками, по траве. Сфинкс подходит поближе и замирает. Лорд выуживает из кустов фырчащего ежа. Тот оттопыривает колючки, перебирает лапками и шмыгает мокрым носом. Золотоголовый ойкает, но держит крепко, успокаивающе поглаживая барахтающееся животное. Еж наконец успокаивается, пристраивается на коленях Лорда, уткнувшись носом ему в ладонь. Рассветный Эльф смотрит на свою добычу с нескрываемым восторгом. Сфинкс опускается на корточки перед коляской, разглядывая ловкие руки Лорда, щекочущие пушистый живот ежика. — Дашь ему кличку? — интересуется он, пристраивая подбородок на коленке состайника, в опасной близости от колючего клубочка. — Не кличку, — Лорд морщится как от зубной боли. — Больше никаких кличек. У него будет имя. — Хорошо, пускай так, — легко соглашается Сфинкс. — Какое? Лорд закусывает губу, перебирает в уме известные ему имена, покачивая головой туда-сюда. Глаза-льдинки смотрят на ежа удивительно тепло, нежно. Сфинкс даже чуточку завидует. — Кай, — довольно выдает он. — Ты будешь Каем, дружок. — Где же его Герда? — пытается пошутить Сфинкс, от чего-то сразу представляя себя оленем, а Лорда — Снежной Королевой. — А зачем она ему? — искренне удивляется блондин. — Не у каждого Кая должна быть своя Герда, что за стереотипы? Сфинкс не спорит, только улыбается. Действительно, кому нужна Герда, когда ты сидишь на коленях Снежной Королевы?***
— Где Лорд? — бодро интересуюсь я, свешиваясь с кровати. Македонский быстро зашнуровывает мои ботинки. — В Клетке, — недовольно ворчит Горбач, зло смотря на меня со своей кровати. — Раны залечивает. Я немного сникаю, но виду не подаю. — От тебя, садиста, отдохнет, — не успокаивается Горбач. Я радуюсь, что в комнате только мы и Македонский. А ещё, я, кажется, проспал завтрак. Подхожу к окну, разглядывая узоры на окне — первые заморозки дают о себе знать. Я люблю зиму. Люблю наблюдать за снежными боями из окна, хоть и сам в них поучаствовать никогда не смогу. Радость домовского народа передается и мне, заражая всеобщим счастливым возбуждением. Уже скоро. С первым выпавшим снегом придет и наше счастье, розовощекое и хитрое, но с лучистыми, мудрыми глазами на детском лице. Македонский ныряет мне под локоть, вставляет в зажим протеза сигарету. Оставляет на подоконнике пепельницу и снова исчезает. Я открываю форточку, давая выход сизому дыму и наблюдаю за тем, как он стремительно растворяется в холодном воздухе. Мой взгляд падает на подоконник, и я замечаю тонкую книжку в мягком переплете. Лорда. Зажимаю сигарету губами, цепляю пальцем закладку в книжке, раскрывая на нужной странице. Закладка картонная, но прочная, расшитая бисером и нитками, с приделанными к ним бусинками в виде белых лилий. Сборник стихотворений. «Решусь — пора освободиться От мрачной горести моей, Вздохнуть в последний раз, проститься С любовью, с памятью твоей! Забот и света я чуждался И не для них был создан я, Теперь же с радостью расстался, Каким бедам страшить меня?» * На полях пара каких-то заметок, написанных почерком Лорда, но даже я разобрать их не в силах. Никогда бы не подумал, что Лорд любит стихи. Да еще такие. — Он всегда таскает с собой эту книгу, — вслух размышляю я. — А сегодня забыл здесь. Подумываю над тем, чтобы сбегать до Клетки, вот только кто пустит? Верчу в руках потрепанную книжку, разглядывая изрисованную узорами обложку. Внутренний голос настойчиво твердит, что нужно снести ее хозяину, скучающему в Клетке без любимого фолианта. Я, как человек привыкший доверять интуиции (ну или голосам в моей безумной голове), решительно разворачиваюсь и шагаю к дверному проему. Горбач наблюдает за моими манипуляциями с жалостью. — Плохая идея, — мрачно заявляет он. — Оставь человека в покое. Может хоть кто-нибудь в этой чертовой стае побыть в одиночестве? Он еще что-то говорит мне вслед, но я успеваю выскользнуть за дверь. Мне не стыдно, ведь я знаю, что Горбач говорит всё это просто потому, что надо. Слова, ничего не значащие. Я все равно сделаю по-своему, но Горбач не Горбач, если не попробует отговорить меня от какой-нибудь дурной затеи. Я же никогда не видел в своих идеях ничего плохого, поэтому сейчас уверенно шагаю к Клетке, зажав книгу подмышкой. Главная проблема — ключ от Клетки. Впрочем, любую проблему можно решить. А любую дверь — открыть, если есть подходящий ключ. Я улыбаюсь своим мыслям, сворачивая к дверям третьей. Ради приличия барабаню граблей по двери. Почти сразу же оттуда высовывается Дорогуша, интересуясь, чего я тут забыл. — Позови Стервятника, будь другом, — улыбаюсь я. Дорогуша ворчит что-то невнятное и исчезает за дверью. Минуты через две оттуда, прихрамывая, оттуда выскакивает сам Папа Птиц. — Привет, дружище, — я улыбаюсь самой своей приветливой улыбкой, помахав граблей. Стервятник хмыкает, заподозрив неладное. — Ох, Сфинкс, не нравится мне твоя рожа, — честно говорит он, изучая меня своими желтыми глазами. — Чем могу помочь? — Ключом от Клетки. Стервятник цокает языком, качает головой и скрывается за дверью комнаты. Я жду, прислонившись плечом к разрисованной стене. Минут через пять Стервятник снова материализуется рядом со мной, перекатывая меж крючковатых пальцев ключ. — Уж не знаю, зачем он тебе, но отказать не в силах, сам знаешь, — он кладет ключ мне в карман. — Спасибо, — выдыхаю я. — За мной должок. Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но Желтоглазый останавливает меня, подцепив тростью за капюшон толстовки. — Там ведь сейчас Лорд, если меня не подводит память? — Ага. Больше он ничего не спрашивает, отцепив трость. Я спешу дальше по коридору, еще долго ощущая его преследующий взгляд. К моему счастью, коридор около Клетки пустует. Я воровато оглядываюсь, вставляя ключ в скважину. Чертыхаясь, ворочаю его во все стороны, пока дверь наконец не поддается. Осторожно толкаю ее плечом, заглядывая внутрь. Лорд сидит в углу комнаты, пялясь на меня круглыми от удивления глазами. — Какого… — он приподнимается на руках, подминая под себя что-то. Мне хватает ума догадаться, что именно. Он смотрит на меня красными глазами, шевелит сухими губами и шарит руками по мягкому полу. — Придурок, — вырывается у меня, пока я пересекаю Клетку и мертвой хваткой цепляюсь за ворот его рубашки, приподняв над полом. Лорд почти не сопротивляется, только вяло хватается побелевшими пальцами за мои протезы, царапая их сломанными ногтями. Со всех карманов его джинсов сыпятся разноцветные медикаменты. Ярко поблескивают красными боками капсулы, белеют круглые таблетки, запечатанные в прозрачные пакетики. Я злюсь и готов прибить Лорда прямо здесь, а затем и того, кто нарыл столько яда. Лорд понимает это без слов. — Себя лучше убей, — выплевывает он с отвращением. Я с ужасом разглядываю его осунувшееся лицо и впалые щеки. Трещинки на губах и ссадины на шее. Неужели это я сделал? Опускаю Лорда на пол, он выпутывает воротник рубашки из металлической хватки протеза и отодвигается подальше от меня. Я смотрю на место, где он только что сидел. Оно усеяно все теми же пачками и пакетиками с так называемыми лекарствами. Состайник мрачно наблюдает за тем, как я топчу его богатство. Зло растираю таблетки в пестрый порошок, размазывая по полу, обитому мягкой губкой. — Это всё ты, — откуда-то доносится голос Лорда. — Ты, ты, ты. Он повторяет и повторят это ужасное «ты», зло и отчаянно. Я. Соглашаюсь просто и без лишних слов. Тысячу раз я. Не успеваю заметить, как ноги несут меня к Лорду. Слышу его вскрик, замечаю яркую кляксу крови, растекающуюся по искусственной ладони. Лорд, рыча, бросается на меня и мы катаемся по — слава Богу — мягкому полу. Он царапает мне лицо обломками ногтей и шарахает по губе. Солоноватый привкус крови во рту заставляет скривиться. Я откатываюсь в сторону, сбросив с себя разъяренного Лорда. Он лежит и больше не предпринимает попыток меня убить. Я замираю на месте, прислушиваясь к своему телу. Губа и глаз горят, но это не так уж страшно. Поднимаюсь с пола, расставив ноги пошире, в голове шумит. Я наклоняюсь к Лорду так, что бы он не мог достать меня руками. Под его глазом наливается синим свежий синяк. Он немного портит вид, но, на самом деле, Лорда мало что может испортить или изуродовать. Мы молчим, как и подобает обстановке. Наконец он нашаривает где-то на полу пачку сигарет и зажигалку. Закуриваем молча. — Можешь ненавидеть меня сколько влезет, — тихо говорю я. — Но пока я не выбью из тебя мысли о суициде и прочую хрень, даже не рассчитывай от меня избавиться. Наш Эльф молчит, погруженный в свои мысли. В Клетке холодно и темно. Я пытаюсь стащить с себя джемпер, но получается из рук вон плохо. А точнее вообще без рук. Лорд тушит сигарету, подползает ближе и помогает снять. Без слов понимает, зачем мне приспичило от него избавляться. Отбросив волосы с лица, он быстро натягивает мой свитер. Широковат в плечах, но в целом как раз. Золотоголовый втягивает голову в плечи, растягивает рукава до самых кончиков пальцев, согревая руки. Я пытаюсь найти ключ, но в темноте это практически нереально. Просить фонарик у задремавшего Лорда не хочется, поэтому я, наплевав на чертов ключ, пододвигаюсь поближе к состайнику и засыпаю у него под боком.***
Перекись больно жжется, я не сдерживаю себя и вою, как мне кажется, подобно подбитому волку. Лорд фыркает и говорит, что это более походит на стоны тюленя или моржа. Я делаю вид, что обиделся и больше не издаю ни звука. Лорд тщательно обрабатывает нанесенные им же травмы. Я виновато смотрю на его глаз, он замечает это и отворачивается, роясь в карманах чудо-куртки Горбача. Ключ я еще не нашел, да и не пытался искать. Времени более чем достаточно. К тому же, я не собирался уходить, не проведя с Лордом воспитательную беседу. Золотоголовый вертит в руках книгу, которая, по сути, спасла ему жизнь. — Зря я ее отставил, уже давно бы…— он запинается, натыкаясь на мой взгляд, и молча открывает страницу, в которую была вложена закладка. — …Здесь в мире брошен я тобою Ничто уж ты — и все ничто…***
Выпиваем еще разок в третий подход, за мир во всем мире, разумеется. Пойло Стервятника уже не кажется нам таким поганым. Мы с Шакалом, не сговариваясь, дружно запеваем. — Мальчики, не верьте, что в раю нет деревьев и шишек… — Не веееерьтеее… Горланим так, что у нас самих уши закладывает. Слепой тренькает на гитаре, Лэри выступает в качестве бэк вокала, Горбач лупит по книжкам кулаками, имитируя барабаны. Лорд напоминает мне бомбу замедленного действия. Он недобро смотрит из своего угла, кажется, мысленно уже распихивая наши тела в черные пакеты. Не выдерживает по моими подсчетам на третьей минуте выступления, громко обзывая нас извращенцами. — Если мы извращенцы, детка, то ты у нас высококвалифицированный маньяк-психопат, — хихикает Шакал, выдерживая уничтожающие взгляды Лорда. Золотоголовый взбирается на подоконник, смотря оттуда на нас, смертных, с плохо скрываемым раздражением. Я наконец ловлю его взгляд на себе, пьяно улыбаюсь и призывно развожу грабли в стороны. Лорд мрачно показывает фигу, всем своим видом крича «протрезвей, Сфинкс» и отворачивается к окну. Я вдыхаю глубже воздух, такой же хмельной, как и мы сами. Мне хорошо и весело, как это обычно и бывает после бутылки крепкого спиртного. Закрываю глаза, блаженно улыбаюсь, откидываясь на мягкие подушки. Лежу и мурлыкаю себе под нос старую песенку. — Сфинксу больше не наливать, — весело сообщает Табаки, курящий кальян. Перед глазами мелькает лицо Лорда. Он склоняется надо мной, разглядывает, поджав тонкие губы. Его волосы щекочут шею, и я, не удержавшись, хихикаю. В голову лезет всякий бред, рвется наружу словами и даже целыми бессмысленными словосочетаниями. — Идиот, — выносит диагноз Лорд, принимая из рук Македонского мокрую тряпку и нахлобучивая мне на лоб. Чуть погодя накрывает прохладной ладонью мои горящие щеки, присвистывая. Ветер врывается в окно, по-хозяйски разбрасывая наши вещи. Лорд просит Лэри прикрывать окно, «чтобы этот идиот не простудился». По всей видимости, идиот — это я. Лог послушно ползет к окну. Мне мерещится, что у Лорда эльфийские уши, длинные и заостренные. Табаки тоже с ушами и клыками настоящего шакала, а Македонский едва заметно покачивает крыльями. Смотрю на свои ноги и вижу хвост, обвивающий их. Скорее всего, мой. Даже пробую им пошевелить. — Эй, эй, — Лорд трясет меня за плечи. — Ты здесь? Не смей прыгать, нас же за тобой потянет! Я обиженно говорю, что и не собирался никуда прыгать. Хочу потрогать уши Лорда, поднимая вполне настоящую, на мой взгляд, руку. Эльф ловко уклоняется. — Руки не распускать! — рявкает он, а я смеюсь. Потому что уши ему ну очень идут. — Было бы что распускать, — с сожалением говорю, рассматривая металлические пальцы. Лорд извиняется, тоже смотрит. Шакал и Лэри запевают куплет новой песни. — И как я еще не помер тут с вами? — вздыхает Золотоголовый, переворачивая тряпку у меня на лбу. Я поднимаю голову и трусь носом о его ладонь. Лорд говорит, что у меня нос холодный, как у собаки. Мне становится совсем уж хорошо, и я, как поистине верная собака, пытаюсь вылизать руки хозяина. Ну или в крайнем случае просто дотронуться губами. Лорд одергивает руку, смотрит на меня укоризненно. — Ну что ты, в самом деле? — говорит он, с опаской озираясь. Шакал, краем глаза наблюдавший за нами, давится словами песни и дымом, но быстро восстанавливает дыхание. — Пить хочешь? — озабоченно интересуется у меня Лорд. Я киваю, потому что в горле пересохло. Эльф ползает по кровати в поисках графина и стакана. Дым от кальяна Табаки пробирается мне в ноздри, от чего я захожусь кашлем. Македонский хлопает меня по спине, выбивая дым из легких. Как раз вовремя рядом оказывается Лорд. Одной рукой придерживая за затылок, вливает воду мне в рот, я послушно выпиваю весь стакан. Лорд вертится вокруг как курица-наседка, взбивая подушки и укутывая мои ноги пледом. В комнате царит полумрак, кто-то присоединяется к Шакалу и Лэри. Судя по голосу, Рыжий, но я не уверен в этом на все сто процентов. Лорд сидит надо мной, с кем-то разговаривает, а я рассматриваю его шею и подбородок. Мне кажется, что они обвиты чем-то длинным и зеленым, с листочками. Дышать становится легче. Дымом не пахнет. — Стой, — приказывает спокойный голос. Я стою, а может и лежу. Слепой проносится мимо меня, мелькнув облезлым хвостом перед самым носом. — Сфинкс! — Лорд отвешивает мне пощечину. Щека горит. Я не понимаю, что происходит, и растерянно хлопаю ресницами. Пять пар глаз смотрят на меня. Спрашиваю, что случилось и какого хрена они пялятся. Лорд отстранено шепчет «спи», набрасывая мне на глаза тряпку. Я успеваю услышать голос Курильщика. — Что это было? — спрашивает он, и я представляю его удивленное лицо. Лорд шикает, а дальше ничего разобрать нельзя. Успеваю подумать о том, что, может, они все-таки убили несчастного Курильщика. Мне снятся остроухие эльфы, мохнатые шакалы и оборотни, ангелы и ведьмы… Всё это сливается в один бешеный водоворот, затягивая меня в самую пучину. Ласковые, прохладные руки бережно вытягивают из странного сна, не давая сорваться в бездну. Я цепляюсь за эти руки изо всех сил и просыпаюсь, но тут же засыпаю снова. В этот раз мне ничего не снится и приходит долгожданный покой.***
Чердак в отсутствие Химеры кажется пустым и чересчур тихим. Никто не ругается и не ворчит. Лорд полулежит на подоконнике и считает бегавших по двору Крыс. Только тех, кто одет в красные куртки. Сфинкс — в синие. На чердаке холодно, ветер проникает в любую, даже самую маленькую, щель. Лорд греет ладони о чашку, внимательно смотря во двор и стараясь ничего не упустить. — Пятнадцать, — торжественно объявляет он, отхлебывая еще кофе. — По-моему, ты пропустил того, что вертится около крыльца, — замечает Сфинкс. Лорд чертыхается и уверяет, что его куртка не красная, а малиновая. Они еще немного спорят об оттенках красного, пока, наконец, это не надоедает. Зологоловый тянется за кофейником, плеснув себе и Сфинксу еще горячего напитка. Сфинкс отодвигает кружку, сгребает Лорда в охапку, усаживая перед собой. — Здесь холодно, — невозмутимо заявляет он. Лорд ворчит что-то о надоедливых лысых кошках, но продолжает сидеть, устроив затылок на груди Сфинкса. Проказник-ветер запускает в форточку горсть снежинок, виртуозно устроившихся в волосах Лорда. Сфинкс жалеет, что у него нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть такую красоту. «Красота» витиевато ругается, брезгливо смахивая снег с волос и плеч. Сфинкс чуть наклонятся, ищет губами оставшиеся снежинки на лице Лорда, от чего даже холодное сердце Золотоголового тает, заставляя смущенно покраснеть и пробормотать что-то невнятное, пока шершавый язык без тени стеснения выискивает на чужих губах холодные льдинки. — Не хочу, чтобы ты замерз, — поясняет Сфинкс, не отрываясь от дела. Лорд думает о том, что, быть может, зима не так уж плоха, особенно если провести ее на чердаке.***
Лорд взбудоражен, глаза горят, как у ненормального. Я так и говорю, но вовремя спохватываюсь и добавляю, что он и есть псих. Лорд не обращает на мои слова никакого внимания, погруженный в свои мысли. Я рассматриваю его заметно отросшие волосы и радуюсь этому. А еще тому, что он снова ведет себя как ненормальный. Наш родной психованный состайник. Впрочем, может, это временно. Пока он чем-то заинтересован. — Всё по кругу, — шепчет он. — Заново. Второй шанс, понимаешь? Я понимаю. Даже больше, чем он сам. — Лорд, послушай, второй шанс не всегда… Он цыкает на меня, замахав руками. Я молчу, нервно выкуривая сигарету. Еще ничего толком не произошло, а у меня уже как будто в груди дырку выжгли. В животе что-то неприятно скручивает от волнения, и я еле сдерживаюсь от того, чтобы заклеить рот Лорду. Он замечает мой хмурый взгляд и на всякий случай отодвигается подальше. — Ты же здесь куда дольше меня, — укоризненно замечает Золотоголовый. Можно подумать, я по доброй воле выбрал это. — Не нужен нам никакой второй шанс, — вкрадчиво говорю я. Сейчас Лорд напоминает мне Русалку с ее чертовым упрямством. Он точно так же качает головой, не соглашаясь. Я запрокидываю голову и пытаюсь досчитать до ста. Не получается. Хватаю подушку зубами и швыряю ее в Лорда. Она рвется уже на полпути. Лорд рассеянно выколупывает из волос перышки, даже не наорав на меня. Я никак не могу привыкнуть к этому его спокойствию, чувствуя себя маленьким капризным ребенком. Очередное доказательство того, что Наружность меняет людей. Хорошо это или плохо — не мне решать. В первый день его возвращения я даже нарадоваться не успел, потому что, признаться, струсил не по-детски. — Лорд, ответь мне, чей ты? — заглядываю в его синие глаза. Лорд, непривычно спокойный, неуверенно смотрит на меня и едва слышно шепчет «твой?». Я отрицательно качаю головой, хотя сердце предательски ёкает. — Ты принадлежишь только себе, — странно говорить Лорду его же фразу. — Только себе. Никто не в праве приручать тебя. С тех пор прошло чуть больше недели. Всё постепенно возвращается в привычное русло. Если, конечно, не брать в счет стремительно приближающийся день выпуска. Выпуска боятся все. Даже Курильщик, имевший об этом событии крайне смутные представления. Я понимаю, что всё решено за нас уже очень давно. Впрочем, не всё, конечно… Но об этом я стараюсь пока что не думать и помалкивать. Кто знает, как среагирует Лорд, Слепой и все остальные, узнав, что я решил поступить иначе? Не теряю надежды по поводу Лорда, а Слепой… Он пока рядом, спокойный и родной, но я уже точно знаю, что потерял его. На душе становится как-то совсем погано. Лорд замечает это, как всегда удивительно тонко чувствуя все мои перемены настроения. Не разучился. Придвигается ко мне поближе, обнимая своими невозможными, родными руками, и я чувствую тепло, исходящее от его тела. Прикрываю глаза, полностью отдаваясь этому теплу, и предпочитаю ни о чем больше не думать. У нас еще есть время.***
Вхожу в комнату и сразу же натыкаюсь взглядом на Русалку. Она сидит рядом с Лордом, о чем-то самозабвенно повествующем, и Рыжей, лежащей на его коленях. Идиллия. — О чем болтаем? — интересуюсь я, прислонившись плечом к шкафу. Русалка улыбается и говорит, что Лорд рассказывает ей о том, как я однажды чуть не утонул в душе. — Класс, — говорю. — Вот только почему я об этом ничего не помню? — Потому что ты был пьян, идиот, — фыркает Лорд. — Мы тебя еле вытащили… Я сообщаю, что очень рад и безмерно благодарен. — И еще, — он переходит на шепот, обращаясь к Русалке. — Наш Сфинкс не везде лысый. Та краснеет, а Лорд хохочет. — Отвали от моей девушки, — прошу я. — Ей от твоих историй кошмары будут сниться. Золотоголовый никак не может успокоиться, смахивая слезы из уголков глаз. Рыжей передается его веселье, и они ржут в унисон. Лорд давится дымом. — Отлично смотритесь, — хмыкаю я, поворачиваюсь к Русалке. — Идём отсюда. Она кивает, прощается с Лордом и Рыжей, бьющей его по спине. Я вывожу Русалку из комнаты, подальше от ее «кумиров». — Мне нравится Лорд, — наконец говорит она, положив голову мне на плечо. — Мне тоже, — хмыкаю я, но тут же прикусываю язык. — Психи все обаятельные. Особенно если живешь с ними в одной комнате. Русалка улыбается, наматывая на палец прядь волос. Я провожаю ее до лестницы, где она совершенно по-детски просит ее поцеловать, пока никто не видит. Я ласково улыбаюсь. От ее искренности становится очень тепло на душе. В пустующей четвертой воркуют Лорд и Рыжая. Я стою в дверях, пялясь в потолок, и жду пока они закончат. Рыжик на прощание машет мне рукой и наконец выходит из комнаты. Лорд выбрасывает окурок. — Странные они, — задумчиво говорит он, подразумевая девушек. — Это ты странный, а они нормальные, — ухмыляюсь я, опускаясь рядом с ним. Золотоголовый пожимает плечами, давая понять, что не исключает и такой вариант. Закуривает, попутно вставляя сигарету в зажим моего протеза. Я перебираюсь поближе к состайнику, перехватывая затяжки. — Признай же, что со мной легче, — вдруг говорит Лорд, нахально улыбаясь. Я ничего признавать не хочу, поэтому молчу. Эльф удовлетворенно кивает, что-то решив для себя. Мы перебираемся на подоконник. Золотоголовый открывает окно, едва не вывалившись из него сам. Я на всякий случай обхватываю его ноги коленями. Он устраивает пепельницы где-то посередине, в сплетении наших ног. С ним действительно легче, глупо это отрицать. — Нравится мне твоя Русалка, — подает голос Лорд, задумчиво разглядывая божью коровку, спикировавшую на его колено. — Спокойная… — Она тоже самое о тебе говорит, — фыркаю. — И я не в восторге от этих ваших взаимных симпатий. Лорд смеется, запрокинув голову. Невпопад сообщает о том, что все-таки вид отсюда отличный. Я соглашаюсь, думая совсем не о пейзажах.***
Лорд злится, но не очень громко, чтобы не разбудить Курильщика. Я понимаю, что ему хочется поорать, поэтому вытягиваю из комнаты. В коридоре пусто и одиноко. Меня ужасно трясет, ноги предательски подкашиваются, а в легких категорически мало воздуха. — Дыши, — мрачно приказывает Лорд, стукнув меня по спине. Как ни странно, дышать становится легче. Лорд ковыляет на костылях туда-сюда, в основном в поле моей видимости. В глазах начинает рябить, но я не пытаюсь его остановить. Руки Лорда дрожат, как и мои, но костыли не дают ему упасть. И я тоже не дам, в случае чего. Эльф судорожно вдыхает воздух, зыркает на меня злым взглядом. — Почему вы не можете понять меня? — не выдерживаю я. — Ни ты, ни Слепой. Лорд задыхается от возмущения и орет, что это я их не слушаю и веду себя по-свински. Действительно орет, громко и надрывно. Бетонные стены, противно выбеленные перед выпуском, эхом приумножают его вопли. Я устало интересуюсь, с каких это пор желание жить нормально считается свинством. Лорда распирает от злости, он швыряет в меня костыль, но нарочно мимо. Прислоняется к стене плечом, опираясь на один-единственный костыль. Я пытаюсь помочь, но он мотает головой, угрожающе выставляя перед собой руку. Я остаюсь на месте, с замиранием сердца наблюдая за ним. Того гляди инфаркт схватит, в ночь выпуска. Меня тошнит от волнения, но я держусь. — Я не хочу всю жизнь провести на костылях или, того хуже, в коляске, — говорит он то, что я и так прекрасно знаю. Большинство здесь именно потому и выбирают Изнанку, уходя прочь из мира, который, как им кажется, ненавидит их. — Но ты же будешь не один, — говорю ему то же, что сказал Слепому пару часов назад. Единственным отличием от Слепого становятся слёзы, застывшие в холодных глазах наподобие льда. Злится. На меня или на себя? — Мне говорили, что каждому в жизни дается два выпуска. Свой и чужой. В чужом главное — запомнить и не повторить чужих ошибок, — не знаю, зачем я это говорю. — После нас уже никого не будет. Некому учиться на наших ошибках, и, может, оно и к лучшему. Ни одна душа больше не заблудится здесь. Не прольется больше кровавых слез. Как и не прозвучит счастливый смех, эхом раскатывающийся по коридору. Никогда больше не появится новый рисунок на стене, и новое послание не оповестит о чем-то важном. И я не знаю, что хуже — видеть кровавые ручьи, растекающиеся по полу, или слезы друзей, градом катящиеся по щекам. Я думаю о том, как многое я не успел сказать и сделать, но время вспять не повернуть. Я удивляюсь своей выдержке. Тому, как еще не упал на колени прямо здесь, в коридоре, давно успевшим стать родным. Не захлебнулся собственным бессилием. Я стараюсь не смотреть на Лорда, как и он на меня. Неужели так? Здесь? Я осознаю, что, наверное, вижу его последний раз в своей жизни, поэтому жадно пялюсь на Лорда, наверняка зная, как расширяются мои зрачки. Глаза болят от его красоты даже у меня, человека, прожившего с Лордом бок о бок около трех лет. Я мечтаю лишь о том, чтобы на минуту мои невидимые руки стали наконец-то видимыми, и я мог по-настоящему дотронуться до него. А ведь на Изнанке смог бы. Сердце ноет по-настоящему, как будто его сдавили изнутри стальными тисками. Слишком много прощаний для одной ночи. Лучше бы мы перебили друг друга, следуя примеру прошлого выпуска. Лорд отлипает от стены, упираясь лбом в мою грудь. Я не могу помочь ему устоять на месте, поэтому толкаю обратно к стене, зажимая между собой и бетоном. Я не вижу его лица, но оно и так всегда в моей памяти. Вдыхаю поглубже, зарываюсь носом в его все еще непривычно короткие волосы. Не могу до конца осознать, что скоро этого человека вообще не будет рядом. В этом измерении точно. Меня бросает в жар. Сложно понять и принять, но это неизбежно. И это убивает. Прошу Лорда посмотреть на меня. Он послушно поднимает влажные глаза. — Представь, что нам все-таки дан второй шанс, — тихо говорю, не отрывая от него взгляда. — Начать всё с чистого листа. Чтобы ты хотел сделать? — Я… Я не знаю, — бессильно выдыхает Лорд, путаясь в своих мыслях и словах. — Я тоже, — улыбаюсь я. — Зато я знаю, чего хочу сейчас. Золотоголовый хватается за меня руками, как за последнюю опору в своей жизни. — Назови мне свое имя. * Лорд смотрит на меня неотрывно, а я — на его губы, беззвучно шепчущие имя.***
Утром его уже не было. Ни его, ни Слепого, ни Рыжей с Толстым, Табаки, Горбача, Македонского и еще много кого. Всех тех людей, кто был моей жизнью. Они ушли навсегда, забрав и частичку моей души с собой. Курильщик сидит рядом и выглядит подавленным. — Я слышал, как ругался Лорд, — тихо говорит он, уставившись в окно. — Потому что ты остался? Я киваю. Мозг уже не так болезненно отзывается на каждое упоминание. Но содрать с себя кожу или напиться по-прежнему хочется очень даже сильно. У Курильщика на лице написано явное непонимание, но спрашивать что-либо он не решается. Я и так все знаю. Он думает о том, почему мы, уже взрослые люди, не можем уступить друг другу. Почему я не могу уйти вслед за Бледным или Золотоголовым, а они не могут остаться ради меня. Курильщик никогда не копает глубоко, пытаясь отыскать ответ на поверхности. Я завидую ему и его непониманию, потому что сам предпочел бы не знать всего этого. — Мне жаль, — Курильщик теребит край одеяла, как когда-то Лорд в Могильнике, пока я рассказывал ему о ходоках. Как когда-то Слепой, во время рассказа о том, как выглядят облака. Я чертыхаюсь, отгоняя наваждение. Курильщик принимает это на свой счет и быстро извиняется. Я успокаиваю его, сказав, что он ни в чем не виноват. Открытость и искренность Курильщика приносят спокойствие, и я наслаждаюсь им. Возможно, в последний раз ощущаю это чувство. Или в последний раз вообще чувствую.***
Я хожу по улице, в отдалении от группки людей, ждущих, когда за ними приедут. Я тоже жду. Разглядываю небо, вдыхаю воздух, уже почему-то пахнущий осенью. Наверное, только для меня. Персональная осень. А в следующий миг ощущаю холодные снежинки на губах. Хочется спрятаться за собачьей будкой, как я делал это в детстве, спрятаться ото всех, а потом убежать в Дом, где в директорском кабинете будут ждать дорогие и любящие люди. И сидеть на подоконнике, смотреть на улицу, зная, что у тебя всё впереди. Что всё только начинается и будет еще много всего, много встреч, новых знакомств и счастья… Белоснежные облака плывут надо мной. Огромные, ватные, похожие на дирижабли. Где же ты, моя лестница в небо? ****
Смотрю из окна автомобиля на стремительно удаляющийся Дом. Дом, в котором меня будут ждать и любить всегда.***
Изнанка. Сфинкс шагал по тропинке, настороженно вслушиваясь в звуки Леса. Дерево над ним хрустнуло, выругалось и на руки Сфинксу свалилось белокурое чудо. Лорд приветливо улыбнулся, хлопнув ресницами. — Караулил, что ли? — хмыкнул Сфинкс, плотнее стискивая Лорда в руках. — Нет, случайно по дереву гулял и тут смотрю — Сфинкс собственной персоной. Дай, думаю, спущусь, а потом оступился и все такое… — тараторит Зологоловый, закидывая изящные руки на шею Сфинкса. Он продолжает своей путь с Эльфом, болтающим ногами в воздухе, на руках и с ухмылкой выслушивает увлекательную историю о времяпровождении Принца. — Красиво, — шепчет Лорд, безуспешно пытаясь сосчитать звезды на небе. Сфинкс смотрит на него, а не на звезды, но все равно кивает. Перебирает золотистые локоны Эльфа, с удовольствием пропуская их меж пальцев, зарываясь глубже и поглаживая. Лорд хитро улыбается, изворачивается и кусает его за палец. Не сильно, но ощутимо. Сфинкс ухмыляется, проводит этим же пальцем по мягким губам, наклоняется, чтобы дотронуться уже не пальцем, но Лорд вскакивает на ноги, хохочет и со всех ног бросается прочь через поле. Сфинкс хмыкает, тоже поднимается и бежит вслед за ним. Так, что ветер свистит в ушах. Лорд бежит быстро, но не быстрее, чем Сфинкс. Он точно знает, что его догонят и вряд ли отпустят, но ведь на самом-то деле большего и не надо… А сейчас бежать, пока бежится, и смеяться, пока смеется, до того самого момента, пока настоящие сильные руки не заключат в крепкие объятья.***
Маленький незрячий мальчик цепляется за руки еще молодого, но абсолютно лысого мужчины, с морщинками в уголках ярко-зеленых глаз. — Сейчас осень, — говорит он мальчику, положив на его ладонь сухой листик. — Листва желтеет и опадает. Мальчик сжал ладонь, и листик рассыпался сухим порошком, который тут же подхватил ветер. — Это, наверное, грустно, — неуверенно шепчет малыш. Сфинкс подходит к самому краю большого озера, раскинувшегося в городском парке. — Иногда. Но для меня это очень красиво. Он подносит ладонь маленького Слепого к глади воды. — Холодная, — тот одергивает руку. — Это пока. Летом станет теплая, — Сфинкс рассматривает свое отражение. — Вода вообще штука очень странная. В ней можно увидеть себя настоящего, в отличие от зеркал. — Жаль, что я никогда не увижу, — бормочет незрячий, плотнее стискивая ладонь Сфинкса. — Я знал красивейшего человека, но он никогда не смотрелся в зеркало, — вдруг говорит зеленоглазый. В небе пролетает стая птиц, громко прощаясь с родными краями. — Почему? — А? — рассеянно отзывается Сфинкс, все еще глядя в небо. — Почему не смотрелся? — Не знаю и вряд ли когда-нибудь узнаю. Слепой вздыхает, давая увести себя прочь от воды. Они садятся на скамейку, смахнув с нее листву. — Расскажи сказку, — просит мальчик, пристраиваясь под боком и кутаясь в серое пальтишко. Сфинкс вдыхает осенний воздух, по привычке глядя в небо. — Жил на свете один дракон… — Настоящий? — с сомнением уточняет слушатель. — Самый настоящий из всех мною виденных, — заверяет его Сфинкс. — С белоснежной чешуей, твердой, как камень, и синими глазами, прожигающими насквозь. Дикий, злой, но всегда грациозный, он вселяет ужасах в жителей долины, где стоит его замок. По ночам он вновь превращается в человека, сидит в своем огромном замке и очень редко опускает мост… — Он и сейчас там живет? — Конечно. — И ни один рыцарь не смог его одолеть? Сфинкс хрипло смеется, по старой привычке ищет в кармане пачку сигарет, но вспоминает, что давно бросил. Вздыхает и возвращается к рассказу. — Этого Дракона нельзя убить и уже тем более приручить. Он — самый свободный из всех драконов в мире. — Бедный, — вздыхает мальчик, ковыряя носком ботинка асфальт. — Почему? — растерянно отзывается Сфинкс, глядя на своего подопечного. — Ну, он, наверное, очень одинокий, раз живет один в большом замке… Сфинкс снова вздыхает, устало прикрывает глаза и пытается вспомнить, как он и Дракон летали по небу. — Не грусти, малыш. Дракон любит быть один. К тому же, я думаю, рыжая колдунья позаботится о нем… Мальчик недоверчиво интересуется, кто эта рыжая колдунья и можно ли ей верить. Сфинкс улыбается и говорит, что, можно, конечно, но главное не злить, а иначе она превратит тебя в чайку. — Ты дружил с драконом? — грустно шепчет малыш-Слепой. — Да. Сфинкс протягивает ему припрятанный бутерброд. В кустах за скамейкой что-то тихо шуршит, Сфинкс хмурится, перегибаясь через край скамьи, и кое-как вытягивает из кустов ежа, зажав его между металлических ладоней. Сажает на коленки длинноволосого мальчика. — Кто это? — испуганно спрашивает он. Сфинкс берет его ладонь и аккуратно, чтобы не уколоть, поглаживает ежа. Тот вскоре привыкает к рукам и больше не фырчит. — Скучаешь по Королеве, Кай? — тихо спрашивает Сфинкс, неловко поглаживая животное металлическими пальцами. Кай шмыгает мокрым носом, наверное, соглашаясь. — Я тоже, — грустно вздыхает зеленоглазый, откидываясь на спинку лавки. Мальчик слушает их односторонний разговор, но ничего не спрашивает. Он понимает, что его друг скучает по Дракону, а одинокий Дракон, в свою очередь, томится в одиночестве в своем неприступном замке. К ним стремительно подбегает собака, взявшаяся из ниоткуда и, разбрызгивая вокруг слюни, громко лает, норовя сцапать ежа с колен. Тот сворачивается клубочком и больше не показывается. Сфинкс отгоняет собаку подальше, в тот самый момент, когда является ее запыхавшаяся хозяйка. Девушка извиняется и оправдывается, хватая собаку за поводок и оттаскивая от парня. — Ничего, — вежливо улыбается Сфинкс, опускаясь обратно на скамейку. Девушка неловко переминается с ноги на ногу. — Я Алиса, — приветливо говорит она, протягивая руку. Сфинкс громыхает протезом, давая понять, что данный жест ему дается с трудом. Девушка охает и тараторит извинения. Сфинкс кое-как успокаивает ее. Алиса, старающаяся, видимо, загладить свою вину, подсаживается к ним на скамейку и знакомится с маленьким Слепым. Мальчику она нравится, и он просит рассказать ей сказку про дракона. — Мне было бы очень интересно послушать, — улыбается Алиса, поправляя сползающий на глаза берет. Сфинкс начинает рассказ. Алиса слушает, раскрыв рот, и думает о том, что этот парень абсолютно верит в то, о чем говорит. Она и сама начинает верить, уже видя перед собой белоснежного дракона с глазами-льдинками, и рыжую колдунью, превращающую людей в чаек, и загадочного оборотня, рыскающего по Лесу… — …и когда-нибудь, я надеюсь, Дракон опустит мост и выйдет из замка. Тогда, возможно, в награду он получит свой второй шанс, — почти шепотом заканчивает рассказчик. Алиса смотрит на его опечаленное лицо, и ей становится не по себе. — М-мне пора, извините, — бормочет она, подзывая собаку. — Удачи вам… И дракону… Девушка запинается, плотнее завязывает шарф на шее и быстро удаляется прочь от молодого парня с глазами старика, и от слепого мальчика, смотрящего внимательнее зрячих. Алиса думает о том, что не дай Бог ей снова встретить человека с океанами тоски вместо глаз.***
Лорд листает книгу, хмурится на особо волнительных моментах, быстро пробегаясь взглядом по строчкам рассказа. За окном во дворе творится самый настоящий летний переполох. Домовцы, совсем обезумевшие и слетевшие с катушек от жары, с воплями обрызгивают друг друга холодной водой из шланга, и Сфинкс с улыбкой наблюдает за ними из окна, выискивая взглядом состайников. Вопли Табаки не спутаешь ни с чем другим. Лорд недовольно морщится и говорит, что без него некому заткнуть Шакала. — Бездари, — хихикает Сфинкс, наконец разыскав в толпе мокрого состайника. В качестве бонуса на глаза попадается непривычно довольный Слепой, сидящий вместе с Горбачом и Македонским под дубом. Сфинксу кажется, что Слепой тоже видит его и улыбается волчьим оскалом, обнажая острые зубы. — Вот-вот, — подтверждает Эльф, сосредоточенно пялясь в книжку. Сфинкс, по-прежнему улыбаясь чеширской улыбкой, наклоняется к нему и быстро вырывает книгу из рук Лорда, сцапав зубами. Золотоголовый возмущенно ахает, кричит что-то про свинское отношение к старинному фолианту, уже вылетающему из распахнутого окна. Переплет рвется, отпуская пожелтевшие от времени страницы в воздушное плаванье. — Даже дочитать не дал, — просто ради приличия ворчит Лорд, благосклонно давая себя обнять, притянув к себе, и даже ничего не имеет против влажных губ, накрывающих его собственные. Во дворе по-прежнему творится что-то невообразимое. Серодомному народу нет дела до чужого счастья — он упивается своим собственным. Но все-таки любой, способный оторваться от происходившего у него под носом и посмотреть сейчас в небо, сможет увидеть бесконечный вальс страниц недочитанной истории на фоне голубого неба, раскинувшегося над головами бесконечно счастливых людей.***
Курильщик просыпается удивительно рано. Сонно оглядывается и тихо, чтобы не разбудить Черного, сползает с кровати прямо на коляску. Черный спит сном младенца, негромко похрапывая. Эрик выезжает из спальни в свою мастерскую, удовлетворенно обнаруживая на мольберте чистый холст. Руки всё делают за него, порхают над листом, вырисовывают детали, а закончив с наброском хватаются за кисти и краски. Эрик почти не моргает, его пальцы целиком и полностью обмазаны гуашью, но ему абсолютно плевать. Парень поглощен творческим процессом, упиваясь нахлынувшим вдохновением. Чёрный, лохматый, в одних пижамных штанах, незаметно подкрадывается сзади, молча наблюдая за Курильщиком. Эрик обессиленно отбрасывает кисть в сторону, трет глаза грязными пальцами. — Инфекцию занесешь, — укоризненно замечает Черный. Эрик вздрагивает, оборачивается и смущенно смотрит на него из-под темных ресниц. Черный загорелый, только светлые полоски, оставшиеся от лямок майки, выделяются на фоне смуглой кожи. Голубые глаза тоже не особо сочетаются с загаром, смотрят чуточку насмешливо и в то же время серьезно. — Доброе утро. Я тебя разбудил? Черный отрицательно качает головой, подходя поближе к картине. Кусочек дома, серая стена с множеством трещин, крыша щетинится проводами и антеннами. В окне — два темных силуэта. Самое большое пространство занимает ярко голубое небо с пушистыми облаками, плывущими по нему точно огромные дирижабли. — Как настоящее, — восторженно тянет Чёрный. — А это кто? — он кивает на окно. — Понятия не имею, — честно отвечает Эрик. — Но явно кто-то очень счастливый. Спортсмен улыбается каким-то своим мыслям, разбираясь в происходящем на полотне куда лучше автора. Курильщик хочет возмутиться и спросить, чему это он улыбается, но Чёрный не дает ему такой возможности. Подхватывает Эрика на руки и шагает прочь из комнаты. — Я мог бы и сам, — замечает Курильщик. — Знаю, как ты «сам», — ворчит в ответ Чёрный. — Ты весишь меньше моей собаки, Эрик. По-твоему, это нормально? Они спорят о том, что стоит приготовить на ужин, чтобы молодой художник перестал выглядеть как скелет. — Знаешь что, внеси в список и эту картину, — задумчиво произносит Курильщик, ковыряя вилкой яичницу. — Хочу, чтобы она тоже была на выставке. Черный смотрит странно, но не спорит.***
Эрик наблюдает за Сфинксом, уже полчаса неотрывно разглядывающим его картину. Подъехать не решается, хотя выставка-то его и гость вовсе не сам Курильщик. Он набирает в легкие побольше воздуха и окликает друга, медленно подъехав к нему. Сфинкс прячет влажные глаза, неуклюже достает из кармана платок, прижимая его к лицу. Эрик не сразу замечает вышитую на платке белую лилию. — Привет, Курильщик, — Сфинкс все еще называет его старой кличкой. — Как ты? — Я-то хорошо, а вот ты, дружище, хреново выглядишь. Сфинкс хрипло смеется, и спрашивает, есть ли у Эрика сигареты. Тот кивает, доставая пачку из кармана и боязливо оборачиваясь. — От Чёрного скрываешься? — хмыкает Сфинкс, и Эрик почему-то краснеет. — Я вот завязал, но иногда прошлое берет свое. Курильщик надеется, что пожарная сигнализация не сработает. — Спасибо тебе, — тихо говорит зеленоглазый, не отводя взгляда от полотна. — За что? — За надежду. Курильщик думает о том, что некоторые привычки не меняются с годами. Из Сфинкса по-прежнему надо всё вытаскивать клещами. — Надежду на то, что у другого меня есть шанс, — поясняет Сфинкс. И Эрик понимает его, к своему же удивлению. Всё становится так очевидно, что он еле сдерживается от истеричного смеха. — Какой же я дурак… Тут подоспевает менеджер в лице Черного, несколько секунд смотрит то на Эрика, то на Сфинкса, предсказуемо орет на последнего. — Смотри до чего ты его довел!.. Эрик дергает его за рукав пиджака, уверяя, что Сфинкс совершенно тут не при чем. — Мало того, что этот чертов Дом его не отпускает и снится, так еще и ты… Сфинкс извиняется, хлопает Черного по плечу, машет Эрику, еще раз шепчет «спасибо» и уходит, чуть ссутулившись, чтобы пальто не соскользнуло с плеч. — Надо будет упаковать эту картину, — задумчиво говорит Курильщик. — Кое-кому она нужна куда больше, чем нам.***
— Остановите здесь, пожалуйста, — говорю я, протягивая водителю купюру и выскакивая из автомобиля. Топчусь перед громоздкими воротами, поросшими плющом, скрывающим металлические лилии. Ворота не заперты, можно спокойно пройти внутрь двора. Особняк выглядит современно, но слегка запущенно. Как и всё вокруг. Видно, что когда-то за садом и домом следили, но в один не самый прекрасный день всем стало наплевать на его благоустройство. Я медленно иду по дорожке, огибаю неработающий фонтан, но на ступеньки не поднимаюсь. Иду дальше по тропинке, ведущей в сад. На скамейке, спиной ко мне, сидит белокурая женщина. Неловко переминаюсь с ноги на ногу, не решаясь подойти поближе. — Здравствуй, — не оборачиваясь, говорит она. — Садись. И я послушно опускаюсь на край скамьи. Блондинка разворачивается лицом, и у меня перехватывает дыхание. Они с Лордом похожи настолько, насколько это вообще возможно. Конечно, его черты лица грубее и мужественнее, но сути это не меняет. Такие же медовые волосы, овал лица, губы, скулы, даже манера держаться. Лишь глаза и нос немного другие. У матери Лорда глаза ореховые, а у него серо-синие, отцовские. И едва заметная горбинка на носу, тоже доставшаяся от отца. — Я друг Ло… — запинаюсь, забывая о том, что только для меня Лорд — это Лорд. — Я поняла, — спокойно отзывается женщина. — Зачем ты пришел? Да я и сам не знаю, поэтому молчу. Рассказать ей о сыне, исчезнувшим без следа? Не могу представить себе этот разговор. — Ты ведь знаешь, где мой сын, — задумчиво говорит она. — С ним всё в порядке? — Да, — немного поразмыслив, отвечаю я. — Он там, где хочет быть. Это его выбор. Удовлетворительный кивок. — Приятно осознавать, что он хоть где-то счастлив, — неожиданно говорит женщина. — Я никогда не была хорошей матерью. Вечно погруженная в свои проблемы, мне казалось, что он обеспечен всем самым необходимым… И не заметила, как он с каждым разом отдалялся от меня все больше и больше. Ни один человек не сможет любить кого-то вечно, так и не получив взамен хоть что-то. Она не обращается напрямую ко мне, просто говорит куда-то в пустоту. Слушаю внимательно, не перебивая. — Мой мальчик расхлебывает чужие грехи. Так не должно быть, — она сокрушенно качает головой. Я вижу перед собой не просто гордую и сильную женщину, а в первую очередь мать, потерявшую своего ребенка. — Не вините себя, — говорю. — От этого ничего не изменится. — Ты прав, — кивает она. — Жаль, что мы признаем свои ошибки слишком поздно. Она вытаскивает из кармана пальто фотографию. Я вытягиваю шею и вижу знакомое лицо. На фото Лорду лет шестнадцать. Уже в Доме, но до Изнанки и психбольницы. Лорд смотрит куда-то в сторону. Медовые локоны струятся по плечам, глаза без какого-либо намека на темные круги или покраснения. Лицо юношеское, нежное. Таким мать запомнила своего сына. И ей лучше не знать, каким видел его в последний раз я. Безусловно, таким же красивым, но куда более взрослым и измученным бесконечным ожиданием. Мы молча рассматриваем фото. Женщина грустно улыбается, разворачивается и кладет фотографию в карман моего пальто. — Спасибо, — выдыхаю я, наблюдая, как она снимает с шеи цепочку, на которой висит кольцо. Перевешивает мне на шею, наклоняясь ближе. Я вдыхаю запах дорогого парфюма, зажмурив глаза. Металлическая цепь и кольцо приятно холодят кожу. Я цепляю его граблезубцем, подношу поближе к лицу. На перстне вырезан дракон, держащий в лапах лилию. На внутренней стороне нацарапаны инициалы. Оно выглядит безумно богатым, но я думаю о том, что без хозяина ему грош цена. Мать Золотоголового, видимо, того же мнения. — Забыл, когда был здесь в последний раз, — говорит она, кивая на кольцо. Мы снова молчим, а я украдкой разглядываю ее. Наверное, в молодости эта женщина была еще красивее, хотя это сложно представить. — Мне пора, — неуверенно говорю я, радуясь, что все-таки решился на этой разговор. — Не хочу вам надоедать. — Я знаю, что дома тебя ждут, — улыбается она. Чувствую, как от ее ослепительной улыбки бегут мурашки вдоль позвоночника. — Иди. Сохрани сердце моего сына, хорошо? И будь счастлив. Лорд хотел бы этого. Я не успеваю удивиться тому, что она, оказывается, знает о кличке сына, потому что прохладные руки мягко обхватывают мое лицо. Ласково, тепло, как и полагается настоящей маме. Я закрываю глаза, думая о том, что уже давно позабыл, какие они — материнские руки со всей их добротой и нежностью. Когда открываю глаза, рядом уже никого нет. Она идет по аллее, стройная, с идеальной осанкой, изящная и величественная, как и подобает матери Дракона. Я встаю, и ноги сами несут меня прочь из сада. По пути разглядываю каменные стены поместья, задерживаю взгляд на одном из решетчатых окон. Потому что там, за стеклом и решеткой, сидит Лорд. В белой полосатой пижаме, с взъерошенными волосами, желтым облачком обрамлявшими личико. Смотрит куда-то вниз, улыбается, машет руками и рисует на запотевшем стекле непонятные узоры. Совсем еще ребенок. С замиранием сердца отслеживаю его взгляд. Под окнами скачет мальчишка, что-то кричит и тоже улыбается. Теплой и доброй улыбкой. Светлые волосы кажутся рыжими, озаренные закатным солнцем. Пустые рукава его рубашки развеваются на ветру, но он не обращает на это никакого внимания. Я быстро разворачиваюсь и спешу прочь от этого места. Главное не оборачиваться. Только отбежав на приличное расстояние, даю себе передохнуть. С ветки ближайшего дерева слетает ворона, опускаясь на мое плечо. — Что мне делать с сердцем Дракона? — тихо спрашиваю я у Нанетты. — Вдруг я не справлюсь? Она смотрит на меня своими глазами-бусинками. Как мне кажется, смотрит насмешливо. Может, все-таки верит в то, что я не до конца безнадежен. Склоняет голову набок, а я повторяю за ней, тоже прислушиваясь к своему сердцу, бьющемуся в два раза быстрее.