Маки Эпинэ

Тонкая, пушистая жилка стебля, угольно-чёрное основание, головокружительно рдяные лепестки, подсвеченные гибким, пронзительным пламенем по краям. Алые бабочки в чёрных кудрях смотрелись бы восхитительно. Но из диких маков не сплести венок: хрупкие лепестки осыплются раньше, чем успеешь закончить. Живое чудо, которому жизни отпущено всего-то месяц, жаль даже рвать. Они и не рвут. Чтобы захмелеть маковой сказкой, достаточно смотреть, но не сверху вниз, как это обычно делают люди. И Марианна смотрит – лёжа на плаще Иноходца, сложив руки перед собой и опустив подбородок на руки. Смотрит так, будто пьёт взглядом полупрозрачную шёлковую дрожь с изнанки причудливых невесомых чашечек, и поит доверчивые цветы своим теплом. Смотрит, как смотрят астэры. И счастливые женщины. А Иноходец смотрит на неё, так смотреть он может долго – как на лес или на море, – просто смотреть и ни о чем не думать. Или долго – это в гостиной либо на приёме, при большом скоплении чопорной публики? – Знаешь, – женщина не отрывает взгляда от язычка живого пламени, с которым лениво играет тёплый полуденный ветер, но говорит всё же не цветку и не ветру. – Я с детства помню, что в начале Весенних Молний их бывает особенно много, но ещё тогда удивлялась. – Чему? – Пусть говорит. Смотреть и слышать – это даже лучше, чем просто смотреть. – Обо всех цветах есть какие-нибудь истории. О том, как эти цветы появились. И о деревьях. И даже о некоторых грибах. – Куриный сыр? – О да! Оба смеются. Кто же не знает о невезучей курице, на свою голову «закудакавшей» дорогу Анэму как раз тогда, когда легкомысленному богу совсем не хотелось, чтобы братья услышали, куда именно он направляется? Нет, в мирной жизни куры, конечно же, не несут яйца в великом множестве без пауз, да ещё и на бегу без остановок, но это – в мирной, когда их не гоняет впереди свиста разгневанный Повелитель Ветров. Правда, причём здесь сыр, предание умалчивает. А историй и в самом деле полным-полно. В Алате рассказывают про рябину, в Кагете – про «слёзы покинутой». Огромные сизоватые ели в Торке – «зимняя стража». Почему зимняя? Потому что выглядят зимой так же, как летом, а значит – не спят? Ромашки – «сонный снег», тот, что не успел выпасть зимой и снится лету. Кажется, только о маках ничего такого не говорят. На плечо Марианны, у самого края золотисто-сливочных кружев, присела бабочка, солнечно-оранжевая с кокетливым чёрным бархатом по кромке крыльев, и Иноходец успел позавидовать беспечной путешественнице до того, как она облюбовала себе другой цветок. – Но,.. – женщина жмурится и опускает голову на плечо. – Может быть, макам повезло, что о них нет историй. – Почему? – Тени завитков так дрожат на беззащитно открывшейся шее, что изъясняться длинными фразами Эпинэ уже не в состоянии. – Жёлтые одуванчики называют веснушками земли – мило и забавно, хотя жёлтых веснушек не бывает. А когда люди видят что-нибудь красное, то в первую очередь думают о крови. Лучше уж никаких сказок, чем очередная кровавая. Кровавых сказок с этой земли довольно, и кровавых былей – тоже. – Так значит, одуванчики – веснушки? – Охрипнуть на жаре? Что ж, бывает… – Тогда я знаю, что такое маки. И слова становятся лишними. К вечеру в замке ждут гостей. И Марианна сосредоточенно разыскивает в своём гардеробе то, чего в нём нет и быть не может – целомудренно закрытое платье. Не траурное. Нет, таковых точно не имеется. Значит, придётся обойтись накидкой – из густых, тёмных кружев, и чтобы закрывала до самого подбородка. Можно будет рассказать Франческе Савиньяк и Габриэлле, тоже Савиньяк, незапамятно древнюю историю о том, что маки – поцелуи солнца на проснувшейся тёплой земле. И что в Эпинэ то ли земля особенно хороша, то ли солнцу особенно неймётся. Рассказать можно, показывать не обязательно.