Спаянные

Я не особо люблю Бостон. Особенно зимний Бостон. Я привык больше к Канаде, где зима бывает разной: то спокойная, то дикая и необузданная, то ласковая и едва колющая… Зима в Бостоне отвратительно одинакова. И мне каждый раз требуется около тридцати минут, чтобы заставить себя вылезти из кровати. Уныние нового дня пробирается режущим морозом под кожу, на несколько секунд цепляя, казалось, самое сердце, отчего я неосознанно хватался за место, где оно ровно стучало. Я с отвращением смотрел в серый свет, блещущий из окна, и вспоминал свои прошлые дни, проведённые в других городах. Я отчего-то никак не могу найти себе место, которое могу назвать домом. Там, где я родился, было так же отвратительно, как и здесь (возможно, по этой причине я и остался в Бостоне на целых грёбанных полтора года, что он напоминает мне место, где я жил когда-то!). Поэтому чаще мне вспоминалась солнечная Флорида, где солнце ласково грело прохладную от воды кожу, где в воздухе витал запах свободы, надежды, какого-то светлого чувства. Это было поистине прекрасное место, в котором я провёл половину своей жизни. В Бостоне всё не так. Здесь я каждый день борюсь с желанием уехать. Однако вопреки своим мыслям, которые звучат в моей голове, не переставая, я остаюсь здесь…. Для чего? Для чего я остаюсь в этом сером и мрачном, бездушном городе? Кажется, только вчера я думал над этим. И пришёл к мысли, что я ищу какие-то ответы на свои вопросы. -«Я обязательно покину этот город!», - каждый день я внушаю себе эти мысли, чтобы банально встать и пойти на работу. Мне не хочется никуда идти. Мои ноги перестали чувствовать удовольствие от ходьбы. Меня постигла бездна, полная тьмы и отчаяния, одиночества и уныния. Я чёртов грешник…. - «Скука и уныние, бываемые с вами, не что иное, как брань монашеская, ко искусу вам посылаемая. Святые и великие мужи были сими бранями искушаемы, но еще не в такой мере, а непомерно сильнее, и сим показывалась их к Богу любовь; то и вы в посещении вас оными не пренемогайте, но мужественно стойте, терпя, и облак уныния разженется, и воссияет свет, тишина и спокойствие», - только вчера в церкви священник произносил эти слова, глубоко въевшиеся мне в память. -Нет, не могу…. Не могу, - прошептал я, обречённо стискивая пальцами голову. – Завтра уеду…. Но наступает завтра, а я никуда не уезжаю. Потому что не нашёл, мать их, грёбанных ответов…. Чего я искал? Правды? Справедливости? Любви? Сострадания? Чего я искал в этом сером городе, похожем на другие многочисленные крупные города Америки? С такими мыслями я вставал с прохудившейся кровати, брёл к умывальнику, брился, потом одевался и, не завтракая, шёл на работу, по пути покупая стаканчик кофе. Я работал на Бостонском разделочном мясокомбинате. Сами подумайте: такой парень как я, то есть, без высшего образования, без денег, без возможностей…. Ну куда ещё я мог податься, кроме как не на Бостонский разделочный мясокомбинат? К счастью, компания подобралась хорошая: мне под стать. Люди здесь вообще были добродушные, и никак не скажешь, чем они занимались, надевая белые халаты и фартуки. Видели бы вы, с каким остервенением и смехом одновременно, они отделяют лакомую свиную вырезку или телячьи медальоны, которые потом пойдут на прилавки магазинов. Люди там были порядочные, не такие, каких я наблюдал в других городах. Что, собственно, странно для такого унылого города как Бостон. Нанимаясь работником сюда, я думал, что меня ждут такие же серые лица, как и окружающий мир. Я с обречённым видом шёл на работу, понимая, что если помедлю день-другой, останусь и вовсе без денег! Но придя сюда, я ошибся. Да, мясокомбинат был каким-то собственным маленьким государством, где было всё совсем по-другому. Потихоньку, день за днём, я привыкал к этому месту и радовался тому, что могу перекинуться парой слов со своим соседом – Джеймсом Бёрком. «Джи-Би» - так звали мы этого крупного (не в смысле толстого, а большого, высокого) и веснушчатого парня, отличался весёлым и беззлобным нравом: язык у него был подвешен, да и за словом в карман он не лез. Но мы сработались с ним, и весьма неплохо. Впрочем, «Джи-Би» никогда не был моим приятелем, уж тем более, другом. Хотя, не спорю, мы помогали друг другу, иногда даже ходили куда-нибудь вечерком: в бар или там в кино. Но ничего личного я ему не доверял, он, как мне думается, тоже умалчивал многое о себе. И это было нашим негласным условием, нашей общей, несказанной, застрявшей на задворках разума, тайной: молчать о своём прошлом. Мы заботились друг о друге, как могли, и мне иногда этого было вполне достаточно. Мне вообще сложно назвать хоть одного человека своим другом, будь он из теперешней или прошлой жизни. Я старался держаться особняком, притворяясь задумчивым и мечтательным. На самом деле, так мне легче было наблюдать за людьми, потому что порой я утрачивал грань между реальностью и мечтой, и не понимал, действительно ли я слышу голоса людей, их смех, а не кто-то другой? Я старался со свойственной мне панической тягой запоминать их голоса, смех и излюбленные фразочки. Для чего? Не знаю…. Похоже, я всё ещё искал ответы на свои вопросы. Но для меня было важно сохранить в своей памяти лишь два образа… В нашей компании особо выделялись из всех два брата МакМанус: Коннор и Мерфи. Они были близнецами, но не такими, каких не можешь отличить друг от друга, а немного разными. К примеру, Коннор был посветлее и посерьёзнее Мерфи. Поэтому я стал считать, что Коннор родился первее Мерфи, и во всём над ним доминирует, хотя этого не было видно. Оба брата делали всё синхронно. И не потому, что они специально тренировались для этого. Вовсе нет. Я думаю, это был результат их мечты сплотиться в одно целое. Для меня они были людьми более высокого уровня, хотя они не блистали талантами, особыми знаниями или ещё чем-то. Но я чувствовал, что они особенные. И я силился понять, в чём их отличие от других. Коннор и Мерфи, как и все близнецы, были очень привязаны друг к другу. «Джи-Би» сказал, что поначалу, пока здешние не привыкли к этим ребятам, их называли «спаянные», потому что они ходили всё время вместе. Куда бы ты ни шёл, ты натыкался на этих двоих. Я не мог понять, что это за связь такая. Я рос в семье одним единственным ребёнком, и не понимал, что такое иметь брата или сестру, не говоря уже о близнецах. Я слышал, конечно, что близнецы тяжело переживают разлуку, если расстаются надолго. Но такого, как у братьев МакМанус, я ещё не видел. Они будто были одним целым, разделённым на две половины. Оба были ярыми противниками зла, кроме того, они были очень набожны (впрочем, это не мешало им драться, пить по-чёрному, и вообще жить на полную катушку). Каждый из них представлял индивидуальную и яркую личность. Они были как огонь и вода. Сейчас попробую это объяснить. Если рассматривать Мерфи, то я видел его огнём. Он был дикий и необузданный. И глядя на него, я часто вспоминал, как в детстве, будучи на ранчо друга моего отца, видел, как укрощают мустангов. Мне запомнился один пегий мустанг, более дикий, чем все остальные. Он так рвался к свободе, так сопротивлялся насилию людей, что, в конце концов, его застрелили. Глядя на Мерфи – растрёпанного, вечно усмехающегося, я думал, что он похож на того мустанга: в нём был огонь. Огонь свободы, веры, надежды, справедливости. Этот огонь помогал ему сопротивляться всему миру, помогал жить. Мерфи был очень болтливым, весёлым и буйным типом. Он не слушал никого. Даже Коннора. Из-за чего они частенько дрались, пытаясь доказать каждый свою истину. У Мерфи, как и у Коннора, было много татуировок, но больше меня привлекала татуировка на руке: какая-то надпись на неизвестном мне языке. Когда я спросил, что это значит, он удивлённо приподнял бровь и ответил в свойственной ему развязной манере: -Это латынь, приятель! Переводится как «справедливость». Я попросил его прочитать, потому что латынь для меня была всего лишь мёртвым языком. Я вообще не отличался способностью к языкам. И тогда Мерфи, растягивая слова, явно получая удовольствие от этого, произнёс: -Э-кви-тас. Я повторил, и он улыбнулся: -Ты толковый парень, Чакки-бой! С тех пор ко мне привязалось это дурацкое «Чакки-бой». Мерфи казался мне светом. Есть такая фраза (не знаю, кто из великих это сказал): «Если вокруг мрак, будь огнём». Так вот, это про Мерфи. Он был, может, сам того не осознавая, проводником. Он поддерживал отчаявшихся, и вообще считал важным помогать любому человеку. Он первым из всех заметил моё подавленное состояние, и пригласил пойти в этот же день с ним и Коннором в бар. Помню, мы тогда славно повеселились, потому что кутить с братьями МакМанус – это святое дело! Но перечить пьяному Мерфи не стоило. Это я понял из их драки с Коннором, с которым они дрались по поводу и без. Так вот, если Мерфи я считал огнём, то Коннора, как уже понятно, водой. С Коннором я общался меньше, чем с Мерфи. Потому что Коннор казался мне более мрачным, более таинственным, более сильным. Неосознанно понимая, что это биологическое чутьё, я старался лишний раз не заговаривать с ним, хоть Коннор производил приятное впечатление. В нём таилась действительно какая-то неясная мне мощь. Он казался мне морем или океаном: большую часть времени, что я видел его, он был тихим, спокойным, не сильно разговорчивым. Часто ведущую роль он уступал Мерфи, если дело касалось разговоров. Но я чувствовал, что он всё время контролирует любой шаг брата. И тот, я уверен, знал это, спокойно относился к подобному. На руке Коннора красовалась похожая татуировка, как и у Мерфи, но её значение я не знал. И когда спросил у Мерфи, что это означает, он, оглянувшись на брата, и ненадолго задержав на нём взгляд прищуренных серо-голубых глаз, улыбнулся со словами: -О, это, друг мой, переводится как «истина». Ве-ри-тас. Да, пожалуй, они представляли собой именно эти слова: «истину» и «справедливость». Я часто замечал, что они как-то упорно стремятся к тому, чтобы стать одним целым. Этого не было заметно с первого взгляда, я заметил это спустя лишь несколько месяцев, понаблюдав за братьями. Порой я видел тревожные взгляды Коннора, ищущего Мерфи. Порой я видел что-то такое неуловимое в его глазах, когда он трепал тёмную макушку своего брата. Что-то, от чего я впадал в ступор, и порой долго вспоминал тот взгляд, преисполненный неземного чувства. Я не мог понять, что это. Я замечал, как они смотрят друг на друга. Как будто разговаривают взглядами о том, что неизвестно никому. Мерфи частенько смотрел на своего брата восторженно. Так, как не смотрят младшие братья на старших. Так смотрят только те, кто безгранично любит. Но разве к такой любви можно отнести братскую любовь?.. Они страстно мечтали стать одним целым. И выражалось это не просто в прикасаниях, жестах, взглядах, в словах…. Нет, я чувствовал это уже на подсознательном уровне. Они оба страдали от того, что не могут быть одним целым. Они не показывали этого, или скрывали, или сами этого не понимали, но я видел. Видел, как это проявляется: помню, однажды в баре застал их пьяными вдрызг, когда они дрались, нещадно избивая друг друга. Я немо смотрел на них, на тех, кто днём бережно следил один за другим. И сейчас я видел разъярённых зверей, которые так же, как и я, страдали от непонимания происходящего. От того, что нет способа быть одним целым. Под конец драки я увидел, как братья схватились за руки, как будто пытаясь сломать каждый у другого запястье. Их пальцы, скользкие от крови, переплелись, и вот тогда я подумал, что они ненавидят себя за то, что у них одна кровь, разделившая их, и текущая в их жилах. Тогда, кажется, поняли это и они. Поэтому Коннор устало прислонился лбом к расшибленному лбу Мерфи, и тяжко выдохнул. Это был полный смертельного отчаяния выдох. Выдох жизненной веры. Если бы это сделал не Коннор, а Мерфи, я уверен, он тут же упал бы замертво, как тот мустанг, которого застрелили люди. Но Мерфи, не увидев, а скорее почувствовав, как выдохнул брат, яростно полыхнул глазами и снова врезал ему. И я понял, что Мерфи не разрешает сдаться Коннору. Что они и дальше, так же, как и я, будут искать ответы на свои вопросы. Тогда, не дождавшись их, я ушёл, озадаченный увиденным зрелищем. После этого мы всё так же продолжали общаться, и снова я видел уверенный и спокойный блеск в глазах Коннора, и такой же, только озорной, у Мерфи. Мы не раз ещё ходили в бар, но я больше не видел таких драк. Кроме того, я знал, что они живут на пятом этаже в старом доме в ирландском квартале. Сам я жил неподалёку, но мы никогда не ходили друг к другу. Просто потому что.… Не знаю, просто я чувствовал себя лишним, находясь рядом с ними. А между тем депрессия и чувство ненужности добивали меня, и я не понимал, что делать, как лечиться от этого (и возможно ли было вылечиться?). По ночам я долго не мог уснуть и всё вслушивался в шорохи ночи. И представлял, что где-то существует другая жизнь, более счастливая, более правильная…. И я чувствовал приближение чего-то глобального. Не просто для себя, для всего мира. -«Дела всех освободителей гибли из-за этого. Каждый из них, увлеченный своей благородной задачей, невольно рассматривает ее как окончательную победу над мировым злом. Но, как я уже говорил, когда исчезнет то, что зло сейчас, мгновенно наступит то, что зло — завтра. Этого не понимали все немудрые освободители и потому, добившись победы, впадали в маразм непонимания окружающей жизни!», - вспоминаю слова священника, которому я исповедовался. Я сказал ему тогда, что чувствую, как мир скоро освободится от оков. И что уверен, найдутся те, кто освободит мир от зла. На что он ответил мне именно так. Тогда я спросил его, ждёт ли мир Апокалипсис, и значат ли его слова, что надежды на счастливый мир нет? И он ответил так: -Сын мой. Бог всему начало, и Бог всему конец. И лишь один Он знает, когда наступит конец. До той поры ты должен верить. Верь и молись, сын мой. Стой на молитве прилежно и молись усердно, отвращаясь от попечений и рассуждений, овладевающих тобой. Ибо они приводят в замешательство и смущают тебя, чтобы ослабить силу твою. Я любил ходить на исповедь, чувствуя, как на душе становится легче. Возможно, просто мне некому было поведать обо всех своих мучениях и заботах. И, возможно, я продолжал искать ответы. Но, как ни странно, ответы я получил не от церкви и не от собственных самокопаний. Ответ я получил от братьев МакМанус. * * * Однажды я сильно отвлёкся к концу рабочего дня и, уходя, забыл связку ключей от квартиры в своём шкафчике. Вспомнил я об этом только тогда, когда дошёл до дома. Я жил примерно в двадцати минутах ходьбы от работы. Уже смеркалось, и мне не хотелось попасть в какую-нибудь злачную ситуацию. Поэтому я побежал на работу за связкой ключей. Слава Богу, охранник не закрыл пока все комнаты, и я радостно вздохнул, убедившись, что ключи на месте, схватил связку и кинулся домой. Но на пути к коридору, по которому я обычно иду, чтобы спуститься в крыло для сотрудников, я остановился, услышав какие-то голоса. Не знаю сейчас, что сподвигло меня тогда пойти и посмотреть, что случилось. Думаю, это просто сыграло человеческое участие и любопытство. Но я осторожно подошёл к приоткрытой двери, из-за которой мне было видно всё… Это была какая-то подсобка, где стояли железные столы для разделки мяса. И вот у одного из этих столов стояли братья. Рука у Мерфи была в крови. Коннор неодобрительно смотрел на брата. -Идиот! Зачем ты это сделал? Порез глубокий…. – он нахмурился и подошёл к брату, севшему на поверхность стола. -Ой, да брось! – отмахнулся тот. – Почти не больно даже. Нерв не задел, так что… Скоро перестанет течь. -Да тут зашивать надо! – воскликнул Коннор, рассматривая руку. -Окей! Не в этом суть. Смотри… - Мерфи прикоснулся губами к ране, отчего его губы стали красными, и тонкая струйка стекла к подбородку. Коннор заворожённо следил, как капля несётся вниз. -Поцелуй меня, - тихо попросил Мерфи, глядя в глаза брату. Я изумлённо раскрыл рот, увидев, как Коннор тут же обхватил рукой лицо Мерфи и прикоснулся губами к кровавым губам брата. Очевидно, братья делали это уже не первый раз, потому что Коннор яростно целовал Мерфи, пропуская язык вглубь его рта. Мерфи издал тихий стон, отрываясь от Коннора, и усмехаясь так порочно, как будто он был демоном или самим Дьяволом. В глазах Коннора сверкнул какой-то нехороший огонёк, он схватил тот же нож, которым порезался Мерфи, и сделал неглубокий надрез, чуть меньше, чем у брата, на ладони, зашипев от боли. Мерфи подавленно ахнул и тут же склонился над ладонью, сцеловывая проступившие капли крови. Он поднимался окровавленными губами вверх по руке, оставляя кровавые следы, затем переместился на шею, облизывая кадык, и тут же накрыл губами рот Коннора, который в это время поглаживал упругое тело брата, запустив ладонь здоровой руки под одежду. Они несколько минут продолжали лихорадочно целоваться, видимо, упиваясь происходящим. -Надо забинтовать твою руку… - выдохнул Коннор, отрываясь от губ Мерфи. Но тот недовольно обхватил его лицо руками, не позволяя никуда уйти. -Как ты можешь думать о чём-то другом в такой момент?! – прошептал он, снова целуя брата, правда, уже неглубоко. -Дурак… Я только о тебе и думаю, - выдавил Коннор в поцелуй, уже не заботясь о том, что пачкает кровью одежду брата (к слову, Мерфи даже не задумывался об этом, давно пытаясь расстегнуть пряжку на джинсах Коннора). Наконец, Мерфи сдался и протяжно застонал, как бы призывая брата к дальнейшим действиями. Коннор вжимался в брата, безжалостно кусая его шею, переходя на плечи, а затем, издав стон, он рывком стянул с Мерфи джемпер, продолжая исследовать худое и поджарое тело языком, поглаживая бока брата. Мерфи иногда вздрагивал и тихо смеялся, иногда закатывая глаза и запрокидывая голову назад. -Кон… - выдохнул он. Коннор моментально среагировал и шальным взглядом посмотрел на брата. Мерфи тут же обхватил его ногами, притягивая к себе для более страстного поцелуя. Они самозабвенно целовались, продолжая раздеваться. А я стоял под дверью, понимая, что не могу уйти. Не потому, что хотел проследить за ними. Но просто я чувствовал, что сейчас происходит что-то такое важное, чего нельзя пропускать. -О Боже, Мерф!.. – выдохнул Коннор, когда Мерфи, стянув с брата бельё, обхватил полустоявший член. Мерфи целовал шею брата, ритмично двигая рукой вверх-вниз, а Коннор, не в силах терпеть, оттолкнул Мерфи, нависая над ним и подтягивая к себе, хищно усмехаясь. Он ласково прошёлся руками по выступающим крыльям, размазывая свою кровь по коже брата, затем опустил одну руку ниже, к стоявшему члену, пробежался по всему стволу, отчего Мерфи вскрикнул, прогибая спину, а потом его рука исчезла за внутренней стороной бедра. И через несколько секунд я услышал протяжный стон Мерфи, который забился в руках Коннора как пойманная птица. Коннор растягивал брата, проникая в него двумя пальцами. -Тише…Тише, Мерф… - шептал Коннор, короткими поцелуями покрывая плечи и грудь брата. -Да к чёрту эту прелюдию! – прорычал Мерфи, притягивая ещё ближе Коннора, хотя, казалось, ближе уже некуда. Обхватив обеими руками его шею, он грубо поцеловал брата, но затем, когда Коннор, послушно смеясь в поцелуй, медленно толкнулся в родное тело, Мерфи вскрикнул и застонал в голос, отрываясь от брата. -Твою мать!.. – рвано выдохнул он, когда Коннор, сам застонав от переполнявших его ощущениях, снова приблизил своё лицо к лицу Мерфи. -Эй… - выдавил он, на мгновение останавливаясь и привыкая к новым ощущениям. – Это ты называл слиянием? -По-твоему, это…. Разве это не так? – прошептал Мерфи, целуя подбородок брата, а затем и губы. – По-твоему, разве мы сейчас не одно целое? Ты во мне…. Это просто кайф, Кон! Ты даже не представляешь, какое это чувство, когда ты во мне!.. -Я не возражал, - прохрипел Коннор, начиная двигаться в теле Мерфи, который распластался по всему столу, извиваясь как змея. Они продолжали заниматься любовью (именно любовью, а не сексом), сливаясь в единое целое. Коннор вбивался в тело Мерфи, меняя углы направления. Двигаясь то нарочно медленно, получая хныкающие возгласы брата, то быстро и хаотично, отчего Мерфи заливался благодарным стоном, пытаясь обхватить брата, принять его в себя глубже. Они целовались уже не так долго, и не так страстно: я видел, что оба уже на подходе к эйфории, что оба сейчас сорвутся и унесутся вдаль, что именно сейчас наступит момент, когда они будут всем и одновременно ничем. Они сорвались в сплошное безумие. Коннор схватил руку Мерфи и переплёл их пальцы, другой же поддерживая за талию брата, не давая ему одному впасть в сумасшествие. Мерфи терялся в чувствах: он продолжал метаться в объятиях брата, пытаясь насадиться на член Коннора ещё сильнее. И понимая, что не может ничего сделать, хныкал и просил Коннора войти в него резче и глубже. И Коннор, опрокидывая на стол худое тело брата, двигался ещё быстрее, яростно сжимая пальцами бёдра Мерфи, оставляя на них следы-полумесяцы. Мерфи стонал и совсем не заботился о том, что они не одни в этом здании. Впрочем, я уверен, им обоим было не до этого. Они наслаждались друг другом, своим слиянием. В этот момент, не столько тела, сколько их души сливались друг с другом. И я почти чувствовал шипение, которое образуется, когда вода тушит огонь. И я чувствовал, что этот пар вырывается из их глаз, ушей, из их ртов в виде криков, стонов, взглядов и движений. Это было слияние не просто физическое, это было за гранью понимания. Это было актом жизни, актом гармонии. И когда они оба замерли всего лишь на одно мгновение, будто их пронзил какой-то яркий, космический звёздный свет, они растворились в этом мире, и стоны их потонули в оглушающей вдруг наступившей тишине. Братья кончили одновременно, и теперь я видел, как серебрится живот Мерфи от пролитой им же спермы, и как рвано дышит загнанный и уставший Коннор, как по мощной спине его сползают прозрачные капли пота. Коннор навалился на Мерфи, целуя его в шею и прошептал: -Это просто космос, Мерф.… Это неописуемо.… Твою мать, это просто невъебенное чувство, Мерф, слиться, наконец, с тобой.… Пока мы вместе, мы – всё. Мерфи устало усмехнулся: было видно, что и секс его утомил, и что он устал. Он положил раненную руку (кровь действительно уже почти остановилась) на спину брата, закрывая глаза. -Я… Кон… Но Коннор поднял голову, нарочно целуя его в губы – медленно, сладостно тягуче, как патока. Я понимал, что Мерфи хотел сказать, и почему Коннор запретил ему говорить, целуя его. Просто это и так было ясно из всего, что я видел. Я почувствовал, что с меня спало наваждение, и поплёлся на ватных ногах домой, оставив позади братьев, приходящих в себя. Я шёл домой, глупо улыбаясь, чувствуя себя счастливо в первый раз за много лет. Я наконец-то ответил на один, мать его, грёбанный вопрос. Всё дело не просто в земной любви, какой её видят люди, а в том неземном чувстве, в котором находились сейчас братья. Всё дело в спаянности, в слиянии. Только благодаря слиянию рождается жизненная энергия, жизненная сила. Вот, что помогает братьям идти вперёд, жить…. И вот почему я лишь существую: у меня нет того, с кем бы я мог вот так же, как они, раствориться. Я посмотрел в зимнее небо. Оно было затянуто серыми облаками. Холодало. Становилось всё мрачнее. Но на душей моей, как ни странно, было светло. И когда я пришёл домой, то первое, что подумал, неплохо было бы перебраться в другой город. Я впервые за долгое время был готов продолжить жизненный путь. И покидая Бостон, я знал отчего-то, что всё будет хорошо. Что бы ни происходило дальше, всё будет в порядке. Я смотрел на исчезающий мясокомбинат из окна автобуса, который увозил меня в неизвестном направлении, и думал, что смог понять братьев МакМанус, которые открыли мне истинность жизни. И на ум пришли строки из Ветхого Завета… «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Я улыбнулся и закрыл глаза, прошептав про себя: -Пока они вместе, они – всё.