Еще одна дождливая ночь в солнечной Калифорнии

Еще одна дождливая ночь в солнечной Калифорнии давно вступила в свои права. Небо было серым как пегий подшерсток мертвого кролика. Оно было таким до тех пор, пока усталый взгляд не поднимался к нему. А когда Фелпс это делал, слегка приподнимая край шляпы и вглядываясь в разрисованный и искаженный каплями верх лобового стекла, его потемневшим глазам представлялся целый рассадник из огромных пепельных роз. Все оттенки звездно-черного и воробьино-серого гонялись верховным ветром, скручивались в спирали и поднимались, громоздились ввысь. Даже немного странно было осознавать, что это все еще наше, калифорнийское небо — уж слишком высокое . Облачные пирамиды и скалы терялись в тумане стратосферы. Не было звезд, не было луны, был только дождь. Его посверкивающие длинные росчерки в свете фар немного слепили. Дождь подпрыгивал на асфальте и тянулся обратно к небу. Но каждый раз был отвергнут и брошен в преисподнии коллекторов и сливных решеток. Фелпс был на дежурстве. Чертовски долгом дежурстве. Когда-то давно, кажется, в прошлой жизни он в пятый раз посмотрел на наручные часы и убедился, что они остановились. Ровно в полночи (или ровно в полдень?) Когда Коул проследил за линиями стрелок, ему вспомнилось или просто показалось, что в полночь произошло что-то значительное. Оттого часы и остановились. Оттого циферблат треснул и оттого этот бесконечный дождь, как голливудские грезы, все падал и падал. Может, Фелпс поймал не того? Убил преступника, когда тот готов был бросить оружие? Или упустил жизненно важную улику? Что-то было нет так. Коулу всюду виделись расстрелянные и утопленные розы в темноте ночных переулков. А по радио пелись неузнаваемые песни. Женские осипшие голоса выводили мотивы о душевных страданиях и просили не оставлять их гореть в одиночестве. Фелпс думал об Эльзе. Он несколько раз, бессчетное количество раз подъезжал к ее дому. В ее окне горел неяркий свет. Цветы на ее подоконнике поникли и сбились в клубок. Все было черно-серым из-за дождя. Коул был близок к тому, чтобы выйти из сухого и теплого, как корзинка, в которой родились котята, салона машины и пройти некоторое количество ярдов. Точно так же, как он это сделал несколькими месяцами ранее. Той ночью не было дождя, но той ночью было так же темно. Солнечная Калифорния еще никогда не была такой мучительной. Фелпс едва не разорвался там, у двери Эльзы. Зачем он все-таки к ней пошел? Разве он влюбился в нее? Разве такой блестящий следователь, герой войны, служитель закона и неуязвимый убийца мог в кого-то влюбиться? На поверхности ответа не было. Может быть, он был где-то глубже. Фелпс не знал. До сих пор не знал. Зачем пришел тогда к Эльзе. Зачем постучал в ее дверь с выражением отчаянной неразрешимости на лице. И зачем она его пустила. Нет, с ней все ясно. Это не ее вина. Но и себя Коул обвинить не хотел. А потому ему оставалось только принимать в свое каменное сердце еще один повод для терзаний. Но тяжелее всего было то, что чувство, тот инстинкт, что привел его к Эльзе, теперь, именно в эту дождливую ночь снова копошился внутри у Фелпса, раздирая когтями стенки желудка. Это и есть дождь ночью. Результат слишком долгого дежурства в компании муравьиного неразборчивого стрекота рации и чувства незавершенности. Когда бог создал время, он создал его достаточно. Но для Коула этой ночью — слишком много. И поэтому Фелпс не мог понять, как справиться с этим временем. Постоять в переулке? Продолжить ехать мимо зеленеющих светофоров? Врезаться на полном ходу в трамвай, чтобы проверить, можно ли его снести с рельс? Нет. Нужно поехать к Джеку. Да, к Джеку Келсо. С ним нужно поговорить. Необходимо обсудить все. Все, что произошло между ними, и все, что последует дальше. А что будет дальше? После того, как Джек рискнул всем ради Коула и Эльзы? После того как Джек лишился работы, приобрел другую, едва не погиб, убил много людей, поймал локтем пулю, пошел против полиции всего города, выследил поджигателя, спас Эльзу. Спас самого Фелпса. Спас, успев в последнюю секунду поймать его руку и вытащить из трубы, которую с ревом заполнял поток смертоносной, холодной как ад сточной воды. Что теперь будет? Келсо продолжит работать на Питерсена в качестве следователя в прокуратуре? Ну да, наверное. Продолжит жить в этом городе, ездить на своей машине и возвращаться в свою квартиру. Но что-то подсказывало Фелпсу, что они с ним встретятся еще не раз. Не раз будут ехать в одном автомобиле, преследовать одних преступников, красться по одним карнизам и вспугивать одних голубей. Они будут встречаться не только по работе. Потому что они станут друзьями. Перед этим они проговорят эпохи минут по телефону, при этом устало прижимая трубку к уху и остановившись глазами на тридцатом числе осеннего календаря. Они будут сидеть напротив друг друга в каком-нибудь кафе, при этом сверля друг друга тяжелыми, испытывающими и презрительными взглядами. Они будут много часов ругаться и обвинять друг друга в убитых японцах, погибших американцах, несправедливо принятых решениях и несправедливо полученных наградах. Они будут швыряться словами, словно камнями, будут уходить с желанием больше никогда не видеться... Но это пройдет. Ведь они будут так нужны друг другу. Ведь никто не отменит того, что Джек десятки раз спасал Коула от смерти, а Коул слишком красивый и особенный, чтобы кто-то просто выкинул его из своей жизни. Однажды золотым, туманным и сырым сентябрьским утром они окажутся сидящими на скамейке перед городским прудом. И в то утро выяснится, наконец, что им не из-за чего больше сражаться друг с другом. Больше никаких обманов, претензий и обид. Станет реальностью то, что с сорок четвертого было очевидным фактом. Они должны быть друзьями. Лучшими друзьями. И они станут ими. Разговоры по телефону участятся до каждого вечера. Встречи по работе станут носить регулярный характер. Они будут вместе вести дела, помогая друг другу в том или ином расследовании просто потому, что им нравится быть в обществе друг друга. Они будут вместе отстреливаться от бандитов в каких-нибудь гулких переулках. И Фелпсу будет казаться, что его прикрывает своей защитой, словно бронебойным крылом, большая степная пустельга. А Джеку будет казаться, что рядом выискивает улики и идет в нужном направлении с точностью компаса проницательный коричневый лис. Вместе они раскроют немало громких преступлений. Конечно, слава будет доставаться либо одному, либо другому. Чаще всего — как всегда Фелпсу. Джек будет достаточно терпелив и благороден, чтобы это сносить. Начальство будет их понимать и не будет против такого сотрудничества двух департаментов. А может быть, через год-другой самого Джека Келсо возьмут на работу в полицию. Коул сможет это устроить. Коул ведь к тому времени уладит все свои проблемы, разведется с женой, получив себе право видеться с дочерьми, снова завоюет что-то похожее на благожелательность начальства. Как этого не заслужить, когда Фелпс такой великолепный, настоящий детектив со стопроцентной раскрываемостью? Вот только... К тому времени Коул расстанется с Эльзой. Может быть, ему не будет давать покоя мысль, что его отношения с ней слишком ненадежны. Может быть, сама Эльза его бросит и уедет в свою рождающуюся заново Германию. Может быть, Фелпс ее оставит, еще раз подтверждая постулат о своей непредсказуемости и легкой ненормальности. Так или иначе, рано или поздно Коул окажется в квартире Джека. Просто потому, что пойти некуда. А зачем идти в мотель, если есть лучший друг? Лучший друг, такой сильный, такой благородный, такой синеглазый. Коул и сам не поймет, что случилось, когда с выражением все тех же мучительных сомнений на гладко выбритом лице подойдет к его кровати и разбудит еще одной дождливой ночью. Все их ночи будут дождливыми. Джек все сразу поймет. Джек всегда был лучшим психологом. Плохо слушающейся простреленной рукой Джек притянет голову Фелпса к своей и прижмется своим лбом к его. Шумно вздохнет и скажет, что никогда его не любил. А Коул ответит, что никогда не ненавидел. Фелпс будет чувствовать то же самое, как когда стучался в дверь к Эльзе. Нерешительность и опаску. Страх не из-за боязни, что прогонят, а от понимания, что и в самом деле пустят. Пустят в свою квартиру, как в свое сердце. Бери и пользуйся, кавалер Серебряной Звезды. Обратного пути уже не будет. Коул будет любить Джека до боли в неразгибающихся пальцах. Будет любить, как только сумасшедшие умеют. И все это будет морем внутри. Снаружи лишь каждодневная холодность, строгий голос, уверенно-вальяжные движения и геройское пренебрежение. И редко, лишь по утрам или на старте дождливой ночи — радостная, похожая на детскую улыбка. Такая редкая и оттого такая ценная. Коул будет улыбаться так, прежде чем Джек, преодолев положенное сопротивление, его поцелует. Джек ведь тоже будет любить его. По-своему. Будет прощать все отвратительные поступки и гадостный эгоистичный характер. Будет отдавать ему всю славу и всю их одну на двоих свободу. Будет оставаться вторым после первого. Будет позволять Фелпсу говорить, а сам слушать. Просто потому, что наоборот Фелпс не сможет. А Джек сможет. Смотреть на его идеальный профиль на фоне заката. Смотреть на его аккуратные пальцы, проходящиеся по острому краю газетной бумаги. Смотреть на его обручальное кольцо, которое Фелпс так никогда и не снимет. Зато у Джека будет привилегия видеть самую драгоценную улыбку по утрам. Гладить рукой светлые волосы и ласково царапать тронутую загаром кожу. И обладать этим особенным человеком, как обладают слуги своими хозяевами. Обладать на основе знания каждой крапинки в радужке глаза, каждой черты поведения, каждого предпочтения в еде и каждого слова любимых песен... А что будет потом? Коул так далеко не заглядывал. Ему достаточно было туманного «все будет хорошо». Предавшись всем этим размышлениям о будущем, Фелпс уже минут пять стоял, припарковавшись и заглушив мотор у дома Джека. Эта дождливая ночь была слишком долгой. Хватит. Коул поднял воротник пиджака и вышел из-под сухого прикрытия автомобиля. Стараясь не убыстрять шагов, Коул дошел до двери, вошел в холл дома. На улице было так мало света, что и в здании все выглядело темным и черно-серым. Лампы горели, но как-то страшно блекло и тускло. Коул вызвал лифт и доехал до нужного этажа. Он хотел начать налаживание своей дружбы с Джеком прямо сейчас. В голове крутилось то, что он ему скажет. «Я никогда не был тебе врагом. Я всегда хотел быть твоим другом». Джек поймет, Джек все поймет и пригласит его войти, Коул в этом не сомневался. Но еще больше он не сомневался в другом. Что когда постучит, дверь откроется. Синие глаза глянут на него в приветливой прохладе дождливой ночи. Без единого слова и объяснения его впустят. Именно так и будет. Коул сотню раз это проходил. Дверь в квартиру Джека была совсем черной. По темным просыревшим стенам скользили тени дождя. Лампочка на потолке еле-еле тлела. Коул хоть и пытался зачем-то, не мог изобразить на лице того же сражения защищающихся чувств, что были на нем написаны, когда он пришел к Эльзе. Все-таки сейчас он был более уверен в том, что все будет хорошо. Ведь терять-то больше нечего, верно? В коридоре было слишком темно. Слишком громко стучал калифорнийский ливень по водостокам. Даже громче, чем стук побелевших костяшек неразгибающихся пальцев по деревянной поверхности двери. Дверь открылась не сразу. Открылась чуть-чуть, обдавая майским теплом. За дверью был только свет. Поразительно яркий, прямо слепящий. Цвета оперения цыплят и солнца. Свет разрастался и облеплял Фелпса, словно тополиный пух. Где-то там, по другую сторону света стоял Джек Келсо. Стоял усталый и измученный, изъевший свое сердце изнутри, впервые за много лет напившийся. Он стоял в полурасстегнутой рубашке, со встрепанными волосами и не стершимися с лица шрамами от побоев. Его рука все еще болела. Его чувство вины все еще скакало в его голове, как больной кролик в клетке. Джек приоткрыл дверь пошире. Ему показалось. Показалось, что кто-то стучал? Ну конечно, ему это послышалось. Кто может прийти к нему в такой час? За окнами дождь как из ведра, чертова ночь бежит быстро.... Джек выглянул в коридор. Никого. Только потрескивает, шпаря по глазам, нестерпимо яркая лампочка. Джек вздохнул и закрыл дверь. Он хотел лечь спать и ничего больше не чувствовать. Он и так почувствовал слишком много. Сегодня утром, когда присутствовал на похоронах Коула Фелпса.