Дивные ночи

Насколько сложно нам найти самих себя в пустоте? Насколько сложно найти себя в толпе? А когда нас больше нет... Когда мы исчезаем из нашего мира и сливаемся с другим... Что происходит? Неужели, мы перестаем существовать для обоих миров? Я не знаю. Но стоит нам потерять самих себя – неважно, где и как - нас не спасти. Потерянность, забвение, черная вечность, пустота... И нас нет. Это хуже смерти, думаю. Но этого не изменить. После событий той длиной ночи я замкнулась, погрузилась в себя и отказалась как-либо взаимодействовать с миром, замолчала. Я умерла для своего времени и не знала, реальна ли сейчас, в этом месте, в это время. Я искала причину, ждала объяснений, но все тщетно. Каждую ночь из меня будто выходил демон: я задыхалась в беззвучном крике и сотрясалась в безмолвной истерике. Каждую ночь одно и то же. Я уже не была собой. Депрессия поглотила меня и не оставила шанса на правильный ответ. От мысли, что теперь ничего не будет прежним, я пыталась вызвать реальность. Тогда и появились первые царапины и раны. Ногти почернели от застывшей крови, тело покрылось шрамами. Самоповреждение заставляло меня чувствовать связь с телом. Не самый лучший выход, но мне не из чего выбирать. На тот момент я отказалась от мира, а мир отказался от меня. Единственным мостом для меня был Эрнест. Его голос, так тихо шепчущий неразборчивые слова мне на ухо, его призрачные прикосновения. Он отмывал мое тело от крови, обрабатывал раны. Это длилось недолго, к сожалению. Я снова сорвалась и прогнала его. Без слов, просто он понял, что нужно уйти. Хотела ли я, чтоб он ушел? Нет. Но я не хотела, чтобы он видел меня такой беспомощной и разбитой. А собраться не было сил и нервов. Через несколько дней после его ухода я перестала есть. Тогда на помощь приходила Адель. Хрупкая на вид девушка насильно запихивала в меня еду, пока Эрнест связывал меня. Истерики усилились, я причиняла себе больший вред. Мне казалось, что по моим венам течет боль, тогда и захотелось ее высвободить. Но даже после этого боль не утихла. Ее стало больше, как и слез, которые лились реками. Я ненавидела себя за эту слабость, но ничего не могла с собой поделать. С каждым днем становилось хуже. Через пять месяцев после моего «ухода» произошла первая попытка уйти из этого мира насовсем. Все было словно в тумане, я помнила только горечь и боль, безысходность. Свой тихий шепот в пустоту: «Дай мне уйти», запах крови и... Тишина. Впервые за столько времени я почувствовала прикосновение тишины. Оно было мягким и обволакивающим, словно море. Я была рада успокоению. Что-то вытянуло меня обратно. Я не успела раствориться до конца. Мне не дали. Не хотелось обратно, не хотелось вновь чувствовать. Но пришлось открыть глаза. Сейчас я думаю, что было бы, если бы я не открыла их? Первое, что я увидела — его глаза. В них читались мольба и боль, страх, смешанный с горем. Сколько чувственности было в глазах этого мужчины! Мне захотелось закричать и заплакать от того, что я увидела. Он видел мою боль все это время. Не входил в мою комнату, но чувствовал меня на расстоянии. Я попыталась дотянуться до него рукой, но у меня не вышло. Повернув голову, я с ужасом посмотрела на свое запястье: перебинтовано. Руки привязаны к изголовью кровати. Я любила эту решетку с металлическими розам, а теперь она пленила меня. Снова переведя взгляд на Эрнеста, застыла в безмолвном вопросе. - Так нужно было, - тихим голосом начал он. - Ты пойми, нельзя иначе. Господи, как я скучала! Его низкий бас, легкая хрипота. Этот голос невозможно не любить. - Все зашло слишком далеко, моя маленькая... Я не дам тебе уйти, ты же обещала остаться со мной. Злись, кричи, тебе не вырваться. Он провел пальцами по моему плечу, затем к шее и остановился на щеке. Хотелось коснуться его руки, обнять и рассказать все, что было внутри. Проблема состояла в том, что не было возможности вымолвить ни слова. Я посмотрела ему в глаза снова. По телу пробежал холодок, началась мелкая дрожь. - Нет, все будет в порядке, тебя выпустят, когда станет лучше, если… «- Если лучше когда-нибудь станет», - продолжила я за него внутри. Он принес какое-то умиротворение. - Мне стоит рассказать тебе все, да? - Я медленно кивнула, не сводя с мужчины глаз. - Сейчас уже ночь, Эллена. Я бы хотел, чтобы ты поспала. Я протестующе замотала головой, но это ничего не изменило. Хемингуэй поднялся со стула и сделал несколько шагов к двери. Мои попытки вырваться потерпели фиаско. Внезапно все тело напряглось, я чувствовала натяжение каждого мускула. В один момент тело выгнулось дугой. Мужчина бросился к кровати и уложил меня обратно, шепча успокаивающие слова. - Тише, маленькая, тише, я останусь, ладно? Ты только не двигайся. Я буду с тобой, - Хемингуэй присел на край моей кровати и положил руку на мой живот. Его ладонь была очень теплой, а само касание - легким. На моем лице промелькнула улыбка. - Ты большая умница, уже улыбаешься. Что-то тихо простонала в ответ, закрыла глаза. Пятнадцать, да? Ей пятнадцать лет. Голова болела, но не так сильно, как я могла ожидать. Не сводя с мужчины глаз, я облизала пересохшие губы и, наконец, вдохнула полной грудью. Писатель встал и открыл окно. Я слышала сверчков, тихое шуршание листвы на ветру, вдохнула этот запах свежести. Листья и тонкие ветки с листвой, которые можно было увидеть из окна, беспрерывно колеблются, прозрачный тюль развевается. В воздухе застыл немой вопрос. Кажется, Хемингуэй уловил его суть. Осторожно опустившись на кровать, он с мягким рокотом известил меня о нашем местонахождении. - 74 rue du Cardinal Lemoine près de la Contrescarpe carré². "Люблю твой французский, мой дорогой. Жаль, ничего не поняла", - пронеслось у меня в голове. - Ты все узнаешь постепенно. Не спеши. Адель принесет чаю. Тебе надо возвращаться к нормальной жизни, Эллена. Мне оставалось лишь послушно кивнуть. Я рассматривала его лицо, не видела его так давно... Три свежих пореза на щеках и подбородке. Свежевыбритый, без парфюма, значит, сам брился, без помощи цирюльника. Будет очень жаль, что виной всему - затраты на мое лечение... Мой новоиспеченный брат в своей привычной одежде. На нем моя любимая льняная рубашка с металлическими пуговицами. Двух пуговиц у самой шеи не хватает. Я помню, как он оставил рубашку на стуле в этой комнате. Тогда я забрала ее себе и отказывалась отдавать. Обнимала и вдыхала запах мужчины, который так бережно ко мне относился, перебирала мальчиками пуговицы, следовала линии узора. Плоская пуговица, пять звезд, размещенных по кругу. Затем выпуклый шарик. Любила проводить пальцами по контуру каждую звездочек, пересчитывать, все ли на месте, хотя куда звезды могли деться? Но я была не в себе, а это занятие успокаивало. Бог мой, я вспомнила! Я вспомнила, как играла с его рубашкой! Память возвращается, видимо, действие снотворного прошло. Я вдруг почувствовала себя жутко грязной. Попыталась произнести хоть слово. - Хо-ч... Хо-чу, - по слогам, но все же удалось! Я задрожала от радости. Мужчина удивленно смотрел на меня, а затем бросился сверху - хоть не раздавил - крепко сжал в объятьях и засмеялся. - Что, малыш, чего ты хочешь? Ну?! Давай, маленькая, еще слово! Я собралась с силами и выдавила из себя целую фразу: - Хочу… Лю-бить, Эрнест.