... И меркнет свет

Карл Лысый считал себя добрым королём. Увеличение территории своих владений и, как следствие, благоденствие и процветание подданных было главной и единственной целью его правления. Досадуя на нерадивого своего папеньку, который произвёл на свет многочисленное потомство, не озаботившись оставить каждому хороший кусок доходной земли, Карл пребывал в постоянных распрях со своими близкими родственниками. Ему было труднее всех остальных в этой несправедливой борьбе, поскольку Карл был поздним и самым последним ребёнком в целой ораве отпрысков Людовика Благочестивого. Шарло привыкли считать маленьким мальчиком, но именно ему досталась вся амбициозность и жажда власти рода Каролингов. Старшие братья, по совершенно непонятной Лысому причине, не хотели уступать ни пяди с трудом отвоёванного наследства, и жизнь короля проходила в постоянных военных походах. Вдобавок король был чрезвычайно зол на придворного ювелира. Застарелое недовольство и раздражение не сходили от времени на нет. Старый придурок Этьен только из желания угодить своему сюзерену сделал новую корону: особенную, очень красивую и внушительную. Но эта внушительность и массивность оказали решающее значение на всю жизнь несчастного Карла. Корона была в пору, но слишком велика по объёму, и сидела на царственной макушке таким образом, что кроме светлого лика его величества не было видно ничего. Вот отсюда и пошло совершенно несправедливое и незаслуженное, а в чём-то даже обидное для самого Карла прозвище — Лысый*. Когда король обнаружил, что имея довольно густую шевелюру, он прозывается в народе такой непотребной кличкой — его возмущению не было предела. Однако ничего не попишешь, дело сделано, и она приклеилась к Карлу намертво. Но вскоре всё должно было измениться самым кардинальным образом, чему не помешает ни позорное прозвище, ни козни старших братьев. Ничто не будет иметь значение, потому что Карл Второй вознамерился стать императором. Его владения простирались от Испанской марки до Германии, от Северного моря до благословенных берегов Адриатики и обширность созданного королевства давала ему право, как он самодовольно полагал, на императорский титул. Это было бы хорошим укреплением трона и власти. Народ должен быть горд и счастлив, что у него есть правитель, приумножающий государство, которое в скором времени станет великой Западной империей. День перевалил за середину, солнце стояло в самом зените, и король после скромной трапезы сидел в своём роскошном походном шатре, полог которого вышивали искусные монахини из Лиона. Синий королевский цвет полотна**, яркий и глубокий, изящно сочетался с узорами из карминово-красного шёлка, кое-где оправленного золотом. Вообще, особой страстью к излишнему украшательству Карл не страдал, но положение обязывало. Обозы, доставившие ведущие силы королевской армии на предполагаемое место решающей схватки с варварами, содержали лишь огромные палатки, в которых предстояло временно обитать храбрым воинам под знаменем Сен-Дени, походную утварь, необходимые припасы и оружие. Королевский кузнец и оружейники — то самое необходимое, что взял в первую очередь Карл. Он даже отказался от такой почести, как карета с кроватью и печью, слишком громоздкое сооружение она собой представляла. Король ехал по-простому — верхом на славном гнедом Бернаре, изрядно насмехаясь над своим дражайшим братцем Пипином, который не покидал дворец без шитой серебром пижамы и позолоченного ночного горшка. Но королевский шатер был устроен и украшен со всем необходимым величием. Он был разделён на несколько покоев тяжёлыми гобеленами, на которых изображались святые и герои рыцарских легенд; столы для письма и обеда, низкие сиденья с мягкими подушками, складная кровать и внушительное кресло с высокой спинкой, дабы подчеркнуть высокое положение царственной особы во время советов и провозглашения воли государя. Вот на этом троне и восседал после обеда Карл, задумчиво подперев рукой безбородую щёку и близоруко щуря серые глаза на приоткрытый полог в передние пределы временного обиталища. Его одолевали восторженные мечтания о своём будущем, о возвышении Франкской империи, о победе, а как иначе, над шайкой северных разбойников и о славе, которой он, несомненно, покроет своё имя. Это было одно из двух условий, которые поставил перед ним Папа Иоанн Восьмой во время их содержательной беседы о нуждах и чаяниях короля франков. Победа над норманнами. Со вторым условием было куда как труднее, и Карл скрипнул зубами, чувствуя раздражение и протест против укрощения собственной воли. Кто бы мог подумать, что его тайные, тщательно скрываемые пристрастия станут достоянием огласки! От пронырливых придворных и шпионов святого престола не было спасения нигде, даже в собственной спальне. Из досадливых мыслей его вырвал странный для этого времени дня шум за полотняной стеной шатра. *** Сир Шпекардт легко ударил сжатым кулаком в железный нагрудник кирасы пехотинца и повторил свой вопрос: — Разве так следует обращаться к старшим по званию? Кто начальник дозора, я тебя спрашиваю, свинья? У новобранца Руанского полка немедленно затряслись поджилки и пересохло в горле. Мало того, что это чучело в обносках, заросшее по самый нос чёрной бородой, вынырнуло из леса и сунулось прямо под копьё. Странное создание говорило на чистейшем парижском наречии, вело себя с гонором прирождённого дворянина, да ещё требовало ответа на свои наглые вопросы. Опомнился несчастный пехотинец только тогда, когда его скрутили крепкими руками в бараний рог и повели прямо в расположение франкской армии, пиная для надёжности под зад. На опушке леса их уже встречали встревоженные необычной вознёй гвардейцы. Но нерадивый солдат, оплошавший на посту, рано обрадовался своему избавлению от позорного пленения, потому что обступившие их воины внезапно загалдели, как тетёрки, и принялись кричать во всю дурь: — Сир Флориан! Монсеньор, вы живы! Капитан Шпекардт, мы уж не чаяли свидеться с вами! Флориан осмотрелся вокруг, и, словно очнувшись, увидел приветствующих его собратьев, вгляделся в круглые лица с весёлыми карими глазами, характерными для его родины, услышал родную речь, цветистую и резкую. Сир Шпекардт втянул носом ветер, разносящий по лагерю запах тушёного лука и острого сыра. Сейчас, в эту самую минуту, он невольно почувствовал радость, вернувшись, наконец-то, домой. Запахи и звуки, цвет синих знамён и игривое ржание холёных коней — всё это была его родина, бесконечно любимая Франция, которой он верно служил все эти годы. Где-то там, за поникшими было плечами, остались суровые бородатые лица и неспешная, грубая речь. Непонятные законы и суеверия, гордые красавцы-корабли на тихой воде. И Михаэль с окаменевшим от разлуки сердцем. Мгновенно окунувшемуся в привычный с детства мир, из которого его так внезапно вырвали, Флориану показалось всё случившееся недавно сном. Он оставил позади то, что произошло с ним, и был несказанно рад снова очутиться среди знакомых и близких. Его сбежались поприветствовать все. Несколько солдат его кавалерии, которые по разным причинам отсутствовали в коннице в страшный час и поэтому оставшиеся в живых, едва не падали на колени от восторга. Флориан не успевал пожимать протянутые руки и отвечать на многочисленные вопросы. Наконец, кто-то сердито прикрикнул на неуёмную орду благожелателей, приказывая дать отдохнуть уставшему и голодному человеку, который чудом спасся из страшного плена. Сира Шпекардта повели к навесу возле разожжённого огня, намереваясь устроить там со всеми удобствами. Подняв глаза от вытоптанной травы в центре лагеря, по которой он шёл, цепляясь одеревеневшими ногами, Флориан внезапно замер как вкопанный. Немного поодаль, около огромной палатки из серого холста, стоял епископ Савойский, приторно улыбаясь и прищурив свои мерзкие, змеиные глаза. Маленький, тощий, в неизменной чёрной сутане и лицемерно навесивший грубо выпиленное деревянное распятие на впалую грудь, он слишком старательно радовался встрече с потерянным было земляком. Сир Шпекардт хорошо помнил, насколько коварен и силён на самом деле этот мелкотравчатый ублюдок. Действуя исподволь и невзначай, епископ всегда держал руку на пульсе и разворачивал ситуацию в сторону, угодную Папе. Настоящий злобный пёс на страже хранителя ключей святого Петра. Именно он нашёптывал в уши королю насколько греховна и низка его потаённая страсть к мужчинам, именно епископ Савойский обещал когда-то всяческие милости государю за то, что он откажется от пагубного влечения, и именно его Карл прогнал, не желая укрощать свою сластолюбивую натуру. Епископ сложил тонкие, изломанные подагрой пальцы поверх сутаны, и точно отмеренным кивком поприветствовал Флориана. Его взглядом в этот момент можно было с лёгкостью пробивать каменные стены, и это тоже было тщательно взвешено и подано. Сир Шпекардт уже был готов ответить ему обычной придворной вежливостью, как его осенила оглушающая догадка. Всё то время, что он находился у викингов, Флориан задавал себе один и тот же вопрос: почему Карл не стал выкупать его из плена? Почему предоставленных доказательств не хватило, чтобы король не ринулся тут же на выручку своему любовнику? Едва юный отпрыск знатного рода поступил на королевскую службу, он привлёк внимание его величества и Карл Лысый приложил все усилия, чтобы темнокудрый красавец оказался в его постели. Сиру Шпекардту не было нужды отказывать королю, потому что он и сам не чувствовал в себе влечения к женщинам. Всё сложилось по обоюдному согласию и любовники получали удовольствие от тайных рандеву до тех пор, пока война и интриги не развели их по разным углам жизненных граней. И теперь, как только Флориан увидел вблизи Карла этого престарелого прохвоста, больше похожего на почерневший ствол мёртвого дерева на болоте, так все части разбитой и неразрешимой доселе мозаики сошлись воедино. Король принял предложение святого престола и отдал взамен его жизнь. Жизнь Флориана. Как бы не было ему горько сейчас, стало только горше и противней. Вся низость и раболепие короля перед мнимым величием власти словно выплыла наружу в единый миг, и все его полночные клятвы на измятых шёлковых простынях не стоили на самом деле и ломаного экю. Кулаки сжались до хруста и веки, казалось, шелестели, отказываясь закрывать сухие, горячие глаза. Теперь ему хотелось только одного — посмотреть в лицо своего лживого короля и спросить, на что он обменял его жизнь и честь. Он рывком освободил свой локоть от дружеских объятий сослуживца и ринулся широкими шагами прямо под полог центрального шатра. За ним побежали, не слишком усердно взывая к приличиям. Все, кто не был посвящён в тонкости подковёрной папской дипломатии, думали, что король будет рад увидеть одного из своих славных подданных. Флориан же, не останавливаясь и не замечая свирепых взглядов епископа себе в спину, ворвался в покой шатра, с укрытым ковром полом и невысоким троном посередине. *** Король даже не успел возмутиться, почему его отдых нарушен самым неподобающим образом, как узорчатый гобелен распахнулся, пропуская длинноволосого, бородатого человека, одетого в простую, холщовую одежду. Карл взмахнул рукой, открыл было рот, намереваясь гаркнуть со всей злостью на нарушителя, как его глаза внезапно широко распахнулись и узнавание пронзило до самого сердца. — Фло… мальчик мой! Ты жив?! — короля вмиг смело с трона и он шагнул навстречу своему утерянному сокровищу, мало напоминая сейчас царственную особу. Карл остановился в шаге от рыцаря и только присутствие за спиной вошедшего стражников с копьями помешало ему тут же броситься на шею сиру Шпекардту. Охраняющие королевские покои копьеносцы благоразумно удалились, сам король всплеснул руками, прижав ладони к раскрасневшимся от удовольствия щекам. Вот только на лице вошедшего рыцаря не было заметно ни радости встречи, ни восторга от освобождения. Тёмные глаза Флориана метали молнии, грозная складка сошлась на переносице и он всем своим видом олицетворял обвинение. Молча сжав зубы, он разглядывал неверного любовника и друга, как он считал до некоторых пор, и не раздумывая больше ни секунды, спросил прямо: — Что пообещал тебе его преосвященство в обмен на мою жизнь, Шарло? Почём у нас нынче честное имя дворянина и слово короля? — его затрясло от негодования, и в памяти всплыла сегодняшняя ночь. Светлые глаза, смотрящие на него с неподдельным испугом и неуверенностью: «Давай сбежим, Флориан. Далеко-далеко на север», — и собственный восторг перед неизведанной пропастью самоотречения, самоотдачи, невзирая на последствия. Михаэлю в этом мире не нужно было ничего, кроме него самого. Свирепый северный воин с пронзительным взглядом, вмиг укрощающий своих врагов, готов был отказаться от земных почестей, от мирской славы, даже от своей жизни, лишь бы ему, Флориану, было уютно и удобно рядом с ним. Хорошо одетый в шелка и бархат, сытый и спокойный Карл не думал и сотой доли секунды перед тем, как променять его на очередной надел плодородной земли для удовлетворения своей ненасытной жажды власти. И теперь, в растерянности стоя перед пропахшим костром и запылённым в дороге Флорианом, требующим от него ответа, Карл перебирал складку на рукаве, бессильно пытаясь найти мало-мальски достойный ответ. Да, он был очень рад увидеть сира Шпекардта в добром здравии, но не ожидал совершенно такой случайности. Епископ Савойский уверял его, что никто из попавших в плен к норманнам, живым оттуда не возвращается, и если отказаться выкупить своего вассала, то его казнят на месте. Не желая держать при себе лишних людей. Королю было больно и горько, он по-настоящему был привязан к своему молодому, нежному любовнику, но отказавшись от него, Карл получал императорскую корону из рук самого Папы. Это и было второе условие святого престола. Положение дел не оставляло властолюбивому и амбициозному королю никакой свободы выбора. Сладкие поцелуи в ночи звучат гораздо тише, чем громкий титул — император Запада. Побелевшие губы и испуг, мелькнувший в серых глазах растерявшегося короля, дали знать Флориану, что он совершенно прав в своих подозрениях. — Так что, мой король? Я недостоин даже простого ответа? — рыцарь уже был готов подойти вплотную к бессовестному сюзерену и встряхнуть его хорошенько за покатые плечи, как сзади раздался вкрадчивый, бесцветный голос. — Не стоит требовать ответа на наглые речи, недостойные дворянина столь высокого положения. — Неслышно, как и полагается настоящей змее, сзади подошёл епископ. Сир Шпекардт отступил, поворачиваясь лицом к новому собеседнику. — Вы слишком юны, мой дорогой граф, и совершаете слишком много необдуманных действий, — на бледной, словно обескровленной, физиономии епископа не дрогнул ни единый мускул, — вы не понимаете, сир Шпекардт, что интересы государства превыше всего! — Значит, в интересах государства я должен был сдохнуть от меча норманна? — Флориан прищурился, его дыхание с трудом приходило в норму, и он почувствовал в себе силы потягаться с этим бездушным выродком. — Если изволите — то да! В таком случае императорская корона беспрепятственно досталась бы вашему… королю. — Его пауза перед последним словом была бесподобна, как и змеиный шелест тихой усмешки после неё. Епископ слегка наклонился, делая вид, что обращается только к Флориану, поведя при этом рукой в безотчётно повелительном жесте. — Мой вам совет: не мешайте его величеству! Иначе варварский плен покажется вам лёгкой прогулкой по чудным садам Парижа, — небрежный кивок головой, и святой отец неслышно скрылся, посеяв за собой ещё больше разочарования в душах и сердцах. Карл досадливо поморщился. Если бы не откровения епископа, которого он и сам побаивался в глубине души, то у него был бы маленький шанс оправдаться. Он бы заговорил о страхе перед наступлением, о нуждах армии, о смуте, творящейся в умах, о чём угодно, можно было бы оправдаться любым доступным способом. Но теперь, после такого заявления епископа, у Карла не оставалось ни малейшей надежды на прощение. Он знал о кристальной честности и пылкости своего бывшего возлюбленного и понимал, что дороги назад уже нет. А Флориан стоял, как одеревеневший, лишившись всех чувств и сил в один момент. «Вот, значит, в чём дело! Карл в одночасье решил променять меня на императорский титул, в то время как Михаэль хотел отказаться ради меня от своей жизни!» Вся усталость разом навалилась на него, опустошение и безысходность последних суетливых часов опустились на голову сира Шпекардта. Он лишь едва шевельнул губами, понимая глупость своего последнего вопроса: — Это правда, Шарло? — Ах, Фло! Ну, конечно же, нет! — Карл с воодушевлением уцепился за единственную соломинк, предоставленную ему судьбой. — Это всё для вида, понимаешь? Я так сказал, чтобы уберечь себя и тебя, ведь всё могло быть куда хуже! Король говорил и говорил, и чем больше он распалялся, тем меньше его слушал Флориан. Он прошёл в его покои, подхватил со стола кувшин с вином и опустошил его одним глотком. Утёр рот рукавом, заставив Карла замолкнуть на секунду своими варварскими выходками, и устало перебил пламенную речь, адресованную ему. — Мне нужно умыться и поспать, ваше величество, — король снова нервно затеребил истерзанный рукав, — у меня нет сил выслушивать ваши лживые отговорки. Сир Шпекардт умышленно перешёл на отстранёно-вежливый тон, сообщая бессмысленной беседе официальность и закругляя её так скоро. Он устал так, как может только устать человек лишившийся всего и не представляющий, как ему поступать и действовать дальше. Ему нужна была передышка. За свою жизнь он сейчас не опасался, епископ был слишком умным человеком, чтобы зарезать его во сне, даже в угоду Папе. Его не тронут, но выждав время и собрав достаточно сил, непременно ринутся в атаку, когда он меньше всего будет этого ожидать. А король будет только рад избавиться от него, ненужного и неугодного теперь. Однако всё это перестало иметь для Флориана хоть какое-то значение. Только огромная усталость от человеческого предательства в родных стенах, от тленности собственного существования, от невозможности вернуться назад, на солнечный берег холодной реки, где он был так счастлив, к тёплым, заботливым объятьям, в которых он был так спокоен и силён. Карл понял, что прямо сейчас он не добьётся от Флориана ничего, и, тихонько отойдя к стене, звякнул в маленький колокольчик. На зов прибежал слуга, раскланялся, разразился очередными радостными излияниями восторга и поздравлений и увёл сира Шпекардта с собой. Снимая с себя грязную куртку, погружая руки по локоть в горячую воду, Флориан медленно расслаблялся. Надо было смыть с себя всю ту грязь, которая налипла на него не в пути, а по прибытии в лагерь. Сбривая отросшую бороду и подстригаясь с помощью личного цирюльника короля, он искал в себе хоть немного ненависти к бывшему любовнику, хоть какое-то презрение к малодушному поступку. Но всё тщетно. Его не занимали мысли и чувства других, его не беспокоило незримое присутствие везде и всюду следящего за каждым его шагом епископа. Ничего в этой жизни он уже не боялся и не любил. Отведённый ему угол в королевском шатре навевал мысли о очередной попытке извинений со стороны короля, но Флориан опять пропустил это мимо своего сознания и с облегчением устроил свою гудящую, тяжёлую голову на подушку, набитую гусиным пухом. Приторный запах богатых тканей, благовонная отдушка толстых свечей, ровным светом заполняющих увешенное гобеленами пространство, мягкость и забытый уют — всё окружение его способствовало отдыху, и Флориан, наконец, смежил веки. Последнее, что он увидел перед благословенным забытьём сна — это бог знает откуда взявшийся штандарт с собственным гербом: золотой рыкающий лев, вставший на дыбы на красном поле. … Несметное море сверкающих звёзд проносилось мимо, сливаясь в пылающие линии, почти недоступные глазу. Уши заложило и лёгкий гул от бешеной скорости — единственное, что было доступно слуху. Внезапно его понесло вниз и Флориан больно шлёпнулся всем своим весом о плоскую твердь. Раскрыл глаза и осмотрелся вокруг. Прямые стволы незнакомых деревьев поднимались ввысь, затмевая пушистыми кронами солнечный свет. Полумрак царил в лесу, наполненном тишиной и сизым туманом, на земле не было ни травинки, ни листочка, только хорошо утоптанная земляная поверхность. Такая же ровная, тёмная и гладкая, как кора деревьев в сумрачном лесу. Сзади послышался шум, неотвратимый и нарастающий постепенно, внушающий ужас своей неизвестностью. Флориан вскочил на ноги и понёсся прочь от источника звука, но бежать ему было неудобно и странно. Опустив глаза вниз он, вместо своих ног с ужасом увидел две золотистые лапы с мягкими подушечками, скрывающими смертоносные когти. Остановившись в испуге, рыцарь обнаружил за спиной другую пару лап и длинный хвост, оканчивающийся кисточкой. Пока он стоял, с удивлением осматривая свою новую сущность, совсем близко раздался грохот и его сбили с ног. Перекатившись через спину он вскочил на все четыре лапы и издал потрясающе громкий рык, инстинктивно рассчитывая напугать противника. Боль в правом плече не имела сейчас значения, он увидел перед собой копыта, нацеленные прямо ему в голову, и резво отпрыгнул в сторону. Развернувшись для манёвра, Флориан увидел, наконец, нападавшего и замер в нерешительности. Белоснежный единорог свирепо мёл спутанным хвостом землю под собой, глаза животного разъярённо сверкали, а из ноздрей, казалось, валил пар ярости. Угрожающе прекрасное существо выгнуло шею и, нацелив на него свой витой рог, снова ринулось в атаку. Лев, коим был сейчас Флориан, вновь отпрыгнул в сторону, взмахнул лапой, оставив на блестящей шерсти четыре ровные царапины. Единорог взревел, поднявшись на дыбы, а лев скользнул за ближайшее дерево, стремясь избежать следующего удара безжалостных копыт. Послышался удар, всё замерло на миг, и лишь жалобный звук, похожий на ржание, разрезал тишь леса. С опаской выглянув из-за укрытия, лев увидел неподвижно стоящего единорога, который опустил голову и зло смотрел себе под ноги. Выйдя на ровное пространство, Флориан понял, что произошло: нападая, зверь не рассчитал расстояние и его рог намертво застрял в крепком стволе дерева. Единорог не двигался, лишь косился на льва удивительно знакомыми голубыми глазами с неукротимой жаждой жизни в них. Вновь что-то дрогнуло в глубине леса, словно сам воздух был возмущён незавидным положением проигравшего схватку. Пойманный зверь нетерпеливо переступил копытами, словно подгоняя скорую и неминуемую развязку, но Флориан подошёл к нему и, шумно фыркая, обнюхал длинную, красивую морду. Поскрёб когтями дерево, выгрыз щепку, вздыбленную ударом и, поднявшись на задние лапы, вцепился зубами в рог, вытягивая его наружу. И тут же услышал голос, словно внутри себя: «Зачем ты это делаешь? Я чуть не убил тебя, а ты хочешь спасти своего убийцу?» Рог со скрипом вышел из древесины, голубые, изумлённые глаза зверя оказались так близко. Белоснежная шкура на миг коснулась золотистой шерсти и Флориана словно молния пронзила. Михаэль! Туман упал на глаза, и вот уже ни леса, ни львов с единорогами, лишь нетерпеливые, горячие губы в непроглядной темноте душной ночи. Жар любимого тела, ласкающие руки, острая боль и наслаждение. Ты не забыл меня, ты ворвался в мой сон причудливым видением, чтобы напомнить мне, что я потерял самого себя, расставшись с тобой…*** Флориан проснулся, крича от невыносимой боли, словно его терзали тысячи отравленных стрел. Замолкнув и утерев со лба капли едкого ночного пота, рыцарь уставился на свой герб, с трудом соображая, каким образом он превратился во сне в льва, и что всё это значит в конечном счёте. Ведь Михаэль рассказывал ему о своём сне, где он был единорогом, а теперь сам Флориан стал львом. Не было сил разгадывать загадки в ночной тиши, и франк свернулся в клубок под тёплым одеялом, намереваясь поспать ещё немного. Ему не давал покоя неведомо откуда взявшийся холод, пронизывающий до костей, окутывающий его даже в прогретом помещении.