И индульгенцию здесь не купишь

Есть такие люди, у которых устав кажется впечатанным в каждый позвонок. Прямая спина, уверенно расправленные плечи, строгий взгляд, сурово поджатые губы, отглаженная форма без пятнышка на медных пуговицах и пряжках … ни дать ни взять - идеальный офицер. Идеальный представитель церковной власти. Таков он – инспектор Говард Линк. Под ногами чавкала влажная листва, на сапоги налипали комки грязи, стопы немели, как в колодках, а до полноценного привала оставалось идти еще не меньше часа и почти все время – в гору. Мадарао шел замыкающим связку, посматривал выжидающе на свежеприсланного штабного. Когда запросится сбавить темп? Не просился. К фляге с водой прикладывался чуть чаще, чем следовало бы, поскользнулся раз или два – а передышки так и не запросил. Хотя мог бы. Имел на то полное право, все-таки статус и командира не погладят по голове за то, что так сразу загонял наблюдателя… Позже, на привале, когда Линк с легкой, недоуменной брезгливостью смотрел на черный от грязи платок, которым только что вытер пот с лица, Мадарао все ещё ожидал от него какой-то словесной реакции. Зря. Кажется, мальчишка желал быть идеальным во всем. Это злило. Заставляло придумывать дополнительные сложности. Кто бы вообще остался равнодушным к подобному раздражителю рядом? Есть такие люди, в которых с первого взгляда узнаешь лидеров маленьких, но очень крепких группок. Скупость и четкость движений, оружие всегда наготове, опасная грация, твердый взгляд, уверенный громкий голос – ничего лишнего. Отлаженный механизм его действий вызывает ужас врагов и восхищение подчиненных, доходящее почти до фанатизма и неприятное тем, кто вне их отряда. Таков он – командир Мадарао Фей. Дождь лился с неба, не переставая уже почти неделю. Сталь ржавела, спокойствие разъедала скука. Вынужденное бездействие дразнило. Курьеры застревали где-то в джунглях – то ли их тигры съедали, то ли вражеские пули догоняли, хрен поймешь и мучаешься неизвестностью. Линк почти не замечал этой неизвестности, заполнял путевой дневник, читал прихваченный с собой томик стихов, любовался исподтишка на перебирающего револьвер командира. Нервы у того сдаваться не собирались, но раздражение уже сквозило в привычных движениях. Вот сейчас войдет кто-нибудь из ребят, доложит, что связь восстановить все еще не удалось, и раскатает Фей несчастного в тонкий блин на дощатом полу… Даже голоса не повысил. Спасибо, свободен, отдохните и продолжайте дальше. По правилам сейчас бы стоило его поддержать разговором, развлечь. Рассказать пару анекдотов о начальстве, поглядеть на реакцию. Но Говард совершенно не умел рассказывать анекдоты. Он вообще не умел поддерживать непринужденные разговоры, даже когда требовалось вызнать больше об объекте наблюдения. Терпеть этого не мог. Зато умел читать стихи. Карие глаза - песок, осень, волчья степь, охота, скачка, вся на волосок от паденья и полета… Осени эти края никогда не знали. Равно как и весны. Для них существовало только два времени года – сухой сезон и сезон дождей. Второе – это когда ты дышишь водой, даже когда она не падает с неба, даже когда светит солнце – ты мечтаешь отрастить себе жабры, чтобы пережить жуткую влажность. Под москитной сеткой душно, невозможно заснуть. Оглушительно орут цикады, а за окном – белая полоса через все небо. Звездные буйволицы не донесли молоко, разлили – так, кажется, говорят? Да вы романтик, инспектор. Все еще - романтик. Слишком молод, слишком мало видел, вы намекаете? А вслух - нет, это просто хорошая память на легенды и сказки, ведь в них всегда можно отыскать намеки на тайну, скрытую в глубине непознанного… Снять его прохладную руку с плеча, прикоснуться к нему было плохой идеей. Как угря электрического ловить в мутной воде, так током тряхнуло – не оклематься. А ему хоть бы хны. Спать пора, сказал, завтра дальше идти придется. О Господи, затми тщетой мятущийся наш взор, чтоб слепо шли мы на убой и слепо на костер... Призрачное видение стояло перед глазами. Будоражило воображение. Белое гибкое тело, упругая кожа под ладонями, кончик языка, жадно облизывающий горячие и сухие, как у лихорадочного больного, губы. Он, в самом деле, болен. Смертельно. И смертельно грешен этим видением. И индульгенции здесь не купишь. А разве этот поход не приравнен к походу в Святую Землю? Во славу Господа, с Именем его на устах? Может и так, только Имя, раз за разом срывавшееся с губ, поминалось всуе, подстегивало жаркое, жадное дыхание, заставляло закрывать рот то поцелуем, то ладонью. Вновь и вновь пробовать на вкус соленые капельки пота, сбегавшие по шее, по груди, по животу, запутавшиеся в золотистых волосках в паху. Сминать липнущую к телу ткань спальника, скручивать почти узлом, непроизвольно, непредумышленно – просто иначе никак. А с неба опять лился дождь, тарахтел каплями по широким листьям навеса, заглушал шепот, прятал тихие стоны. Будто и не было ничего... Твердость веры. Требовательность к себе – более чем к другим. Способность защищать даже то, что нельзя понять. Легкая улыбка, прячущаяся на дне зрачков. Такой он – Говард Линк. Надежность и обязательность. Ответственность за каждого из своих людей, вбитая в подкорку мозга. Почти звериное чутье на опасности. Теплая нежность шершавых рук. Такой он – Мадарао Фей. Иных тогда и не надо было.