Сенат и граждане Рима

Я привыкла к лагерю неожиданно быстро: к шумной жизни улиц с длинными названиями на латыни, к каждодневным тренировкам на Марсовом поле и к масштабным играм на нем же, к весу доспехов и кинжала в руке, к обычаям и режиму дня с ранним подъемом и отбоем, к дежурством по расписанию на башнях, к извечному и совершенно справедливому уважению к преторам и центурионам и смешкам за спиной авгура, и от этого было почему-то противно. Я стала полноправным членом легиона и солдатом третьей когорты, что называется – ни туда и ни сюда. Плечо мое горело пламенем от татуировки только первое время, а то, что через месяц под ней будет одна насечка – целый год, проведенный в лагере - стало настоящей гордостью. Хилла бы меня не поняла. От нее вестей не было уже около шести месяцев. Я не думала об этом днем, когда дел наваливалось по обыкновению сверх того, что можно было переделать, и когда время летело нарочно быстро, но под вечер мысли о сестре неизменно приходили в голову. Жива ли, где она и как у нее дела? Я потеряла ее след. Я потеряла ее, и это стало неизменным ночным кошмаром. Все мои попытки связаться с ней заканчивались однообразным ничем. Ночь выдалась теплой для начала мая. Прохлада почти не оседала на плечи, и ветер не проникал под одежду так рьяно, лишь стукался о металл доспехов и выбивал пряди волос из неаккуратной вчерашней косы. Горизонт вдалеке красно-желтой полоской просыпался. Лучи предрассветного солнца яркой полоской наметили очертания холмов в долине, затемнили и без того молчаливо мрачную дубовую рощу. Линия света ползла сонно, смывая черные краски неба чудно снизу вверх, прогоняя блики звезд. Холодная луна, спрятав один бок от взгляда за мутным кудрявым облаком, единственная оставалась в серебре. Тибр тек размеренно и гордо, преобразившись от случайных листьев-лодок, упавших с деревьев окрашенными. Вода в нем в предрассветных лучах виделась черно-красною, а редкие блики на гребнях крошечных волн казались копьями. Долина спала. Из казарм ни скрипа, ни звука не доносилось. Огни, обычно пляшущие в окнах домов Нового Рима, молчали. Только мерный стук шагов и сопровождающие их удары меча не в такт слышались откуда-то снизу, от ворот. Видимо, караульные там ходьбой разгоняли сон. Напарник мой часа два назад сдался в плен сну практически без боя. Он согнулся над низкой стеной в три погибели, но все же положил локти на нее, на руки – голову. Я знала его эту привычку засыпать на посту и никогда не сдавала его начальству, то ли из жалости, то ли из соображений, что он и был начальством, в какой-то степени. Центурион пятой когорты, Дакота, над ним смеялись все из первой, второй и даже из моей родной третьей. Кроме меня, я уважала его так же слепо, как и любого такого старожила в лагере, Октавиана, тот его просто ненавидел, и нынешнего центуриона первой когорты Джейсона, считавшего смех над ним дикой несправедливостью. Глаза у меня слипались, но установка «не спать» действовала безотказно – я не закрывала глаз. С прохладой было бы легче… Я облокотилась на край башни, не боясь ни высоты, ни чего бы то ни было еще, глядя на самый высокий из дубов в роще. Я отсчитывала секунды только потому, что нужно было хоть чего-нибудь делать, до того момента, как солнце зальет его нижние ветви. В дубовой роще мелькнуло что-то по правую руку. Сощурившись, я посмотрела в ту сторону. Дубы стояли ровно, плотно друг к другу, сбегая по склонам и вздымаясь тяжело вверх по холму. Они дремотно, словно бы в медленном танце, качали из стороны в сторону ветви-руки. Стволы их темные, могучие снизу заливало ослепительным желтым солнце, открывая старые корни, змеями уходящие в землю. Настороженно, вытянув шею, я разглядывала сонную долину. Этим летом монстры нападали на лагерь, по словам взрослых, особенно часто, а редкие отряды легионеров, выходившие из лагеря, возвращались не в полном составе и говорили о древней, ожившей силе – титанах, прародителей богов. В этих новостях было что-то неизменно чарующее, это что-то отзывалось мурашками по спине, и жуткое. Тишина. Выдохнув медленно, тихо, качая головой, я обернулась обратно к высокому дубу. Мне поневоле вспоминался огонь на пиратском корабле во время нашего с Хиллой плавания, как мы долго и упорно его тушили и как сестра обнимала меня за плечи, чтобы не было так страшно. Сейчас ее не было, а страх взялся откуда-то, пленяюще-неизбежный. Спустя полминуты – я сосчитала, ровно тридцать секунд – в той стороне вновь блеснуло что-то, но значительно ближе. - Дакота? – проговорила я. Я несильно толкнула его в плечо. Рука его поехала вниз по покатой, сломленной когда-то и обтесанной ветрами стене. Сердце подпрыгнуло; я, ахнув, схватила его за рукав рубашки и дернула на себя, подальше от обрыва. Парень, распрямившись резко, ошарашено смотрел на меня. Непонимающий, почти безумный взгляд переводил с моего лица на мои побелевшие от напряжения пальцы и, наконец, на край бойницы в паре шагов от нас. А внизу камни… - Обход? – спросил центурион. - Что? – я не сразу поняла, о чем он. Я отпустила рукав Дакоты, все еще с опаской поглядывая на край стены. Еще чуть-чуть, и он бы разбился. - Нет, до него еще около получаса… Посмотри! Мне кажется, в дубовой роще кто-то есть. Сладко зевая, даже не закрывая рот рукой, центурион долго смотрел на спокойные деревья, потом для порядку повернулся кругом, не очень-то внимательно вглядываясь в белеющий горизонт. - Все спокойно, - пожал плечами он. - Но я видела огни, - возразила я. - Там автострада, Рейна. Нахмурившись, я кивнула. Блики вполне могли быть светом фар редких в такой час машин. Я вздохнула, задаваясь вопросом, отчего так сильно бьется сердце. Я подняла глаза на напарника и хотела было спросить, были ли случаи нападения на лагерь, уж он-то наверняка знал, но, завидев, что парень опять прислонился к стене и закрыл глаза, передумала. Я сложила руки на груди, вышло неловко - доспехи мешали отчаянно, и продолжила смотреть вперед. Из-за дубов выплывали пышные, будто бы сливочные, облака. Стая птиц кружила в небе высоко, так что не различить ни хлопанье крыльев, ни навязчивый клекот. Природа затаилась. Вой, протяжный, срывающийся на плач, прорезал тишину в мгновение, как нож легкую ткань. Словно ребенок, маленький ребенок… Дакота проснулся тут же, он медленно повернулся ко мне. Нам не нужно было напрягать слух, чтобы понять, откуда доносятся эти звуки. От этого плача душа рвалась на части, сердце испуганно билось, а все мысли разбегались – не осталось ни одной путной. Вой затих постепенно, и тишина обрушилась, звенящая, вместе с небом на плечи. - Кто это? – одними губами спросил Дакота. Я впервые видела страх на его вечно красном лице с довольной, широкой, доброй улыбкой. По правилам… Я лихорадочно перебирала в голове все то, чему учили меня Лупа и старшие ребята из когорты. Дежурный должен доложить о своих опасениях начальству и ждать приказаний. Но если это монстры?! Если я ясно видела, что они движутся к воротам лагеря? - Труби! – закричала я, не помня себя. - Но… - засомневался легионер. Я выхватила у него из-за пояса рог, не спрашивая разрешения, поднесла к губам и дунула, что было силы. Рог заревел, и бешеный этот рев ветер разнес по всей долине. Воздух в легких кончился быстро. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Вторя моему, дежурные со всех концов лагеря затрубили в рог. Кровь прилила к лицу, горячая. Щеки налились красным, тяжело, некрасиво. Я не сводила глаз с Дакоты, а он - с горизонта. Местом сбора дежурных в случае чрезвычайных ситуаций были выбраны главные ворота. Не сговариваясь, мы одновременно бросились к ближайшей лестнице. До башни, потом спускаться к самым воротам!.. Ветер, бьющий по лицу нещадно, отрезвлял. От сна не осталось и следа. Голоса теперь раздавались со всех сторон. С высоты башни я успела заметить, как там, внизу, из казарм на улицу выбегали полубоги и спрашивали друг у друга беспрестанно, что случилось. Караульные, гремя тяжелыми доспехами, стекались к главным воротам, образуя небольшие столпотворения. В суматохе этой на крутых круговых лестницах некоторые падали, больно ударяясь головой и теряя шлем. Грохот множился эхом в узкой башне и кружил голову сильнее лестниц. - Кто-нибудь что-нибудь видел? - Ничего… - Эй-эй, не падай! - Огни на автостраде. - Черт побери! Толпа вынесла меня на мост против главных ворот. Все также шумя и разговаривая, римляне построились в две шеренги, я пристроилась рядом с высоченным Дакотой в переднем ряду с краю. Ребята доставали из-за пояса мечи, направляли вверх штыки копий и готовили луки. Предрассветное солнце блестело на лезвиях первых орудий. И блеск этот напомнил мне тех солнечных зайчиков, что я заметила в дубовой роще. Всеобщее оживление и мысли о том, что раз была дана тревога, то нужно действовать, приятно загораживали страх и смягчали панику. Легионеры переговаривались, теперь уже в полголоса. Я, наклонившись чуть вперед, оглядывала наши ряды. Двое ребят из моей когорты стояли через три человека, римляне из пятой и четвертой собрались во втором ряду за редким-редким исключением. - Не вертись, - сделал замечание мне стоящий рядом парень из второй. Впереди, перед двумя шеренгами, маршировал командир караула, центурион второй когорты Майкл. Он постоянно смотрел вверх, на башни, очевидно, ждал припозднившихся дежурных. - Почему вы еще здесь? – из ворот показался претор. За его спиной прятались особенно любопытные. Он шел размашистым шагом, нахмурился и выражал собой недовольство и силу. Без оружия и без доспехов претор выглядел опаснее в сотни раз любого из стоящих в строю. Образу мешала лишь помятая от сна щека; улыбки на лицах легионеров появились на мгновение, насмешливые, но тут же исчезли из уважения. - Еще двоих нет, - доложил Майкл. Претор, задрав голову, посмотрел на покатые бойницы. - Идите без них, - приказал главнокомандующий. И, словно бы в подтверждении его слов, над долиной вновь раздался этот протяжный, пронизывающий вой. Я поежилась неприязненно, Дакота сморщился, претор даже не обратил внимания. - Дежурные, за мной! – скомандовал Майкл. Центурион второй когорты призывно махнул рукой. Ближайшие к нему легионеры подняли знамена. Тяжелые на летнем слабом ветру они не разворачивались, бархатная ткань сложилась и висела некрасиво и как-то тревожно. Мы шагали быстро, нога в ногу, только Дакота сбивался пару раз, за что тут же получал свежее звание совсем не центуриона. Я неприязненно, болезненно вздрагивала, когда это происходило, и все неизбежно останавливались. Мысли о неидеальности войска и приближающейся, уже давно приближающейся, опасности сами лезли в голову. Свежая трава приминалась под сапогами, а те становились мокрыми от утренней росы. Солнце катилось упорно выше, в горку, его лучи добрались почти до верхушек дубов. Я глядела поверх плечей на холм и начинающуюся рощу. Дубы, казалось, проснулись вместе с тревогой в лагере, вместе с нашими шагами и разговорами и качались обреченно и обеспокоенно, в тени скрывая что-то упорно. По моим расчетам, чудовища должны быть совсем близко…