Одна на миллион

      Всё воскресенье я провела у Никиты дома: мы смотрели фильмы, играли в "Революцию" (точнее, Никита играл, а я проигрывала), спорили по пустякам, целовались ... Стоит отметить, что целовались мы очень много. У меня складывалось ощущение, что Никита решил наверстать всё то время, что мы с ним не общались, посредством обслюнявливания моего лица. Я наивно полагала, что мне это надоест, но вскоре поймала себя на мысли, что сама делаю так, чтобы Никита в очередной раз запечатлел след своих губ на моей щеке. Это безумие; с одной стороны, я совершенно не узнавала себя, а с другой наконец видела удивительно ясно и чётко. До встречи с Никитой тем пятничным вечером, я считала себя выше подростковой любви. Теперь же, когда под боком находился такой неожиданно родной человек, я понимала, что это единственное, что вообще имеет значение.       Мы сидели на полу, прижавшись спинами к кровати Никиты, и между нами совсем не осталось расстояния, потому что я переплела свои ноги с его. Он хмурил брови и не отрывал взгляда от экрана телевизора вот уже минут двадцать, клятвенно уверяя меня в том, что в одной из книг, которые я ему подарила, непрозрачно намекают на пасхалку, спрятанную в полуразрушенном здании, когда—то служившим больницей. Было забавно наблюдать за тем, как он играет: из—за повязки, фиксирующей его раненую руку, Никите приходилось держать джойстик чуть ниже левой подмышки.       — Это пустая трата времени, — комментировала я, ковыряясь в большой миске с попкорном в попытке найти самый карамелезированный.       — Нет, — ответил Никита.       — Ну только в том случае, если этой штукой, которую ты пытаешься найти, не окажутся мозги или чувство самосохранения для твоего героя.       Никита покачал головой, сверкнув при этом своей однобокой улыбкой.       — Ты никогда ничего не найдёшь, если будешь шариться по ящикам и шкафам, — продолжала я. Никита повернул голову на меня и вопросительно вскинул брови. — Закон поиска: начинать нужно с самого неподходящего места.       Я протянула ему попкорн, и он открыл рот, чтобы я сама закинула ему немного как в детстве, когда родители кормили нас с ложки.       — Только не говори мне, что у тебя есть ответы на все, блин, вопросы в мире, — прожевав, воскликнул он.       Я покачала головой. Возможно, я хорошо разбиралась в теоретической и логической частях, но когда дело касалось практики, особенно когда со мной случалось что—то из ряда вон выходящее, я впадала в ступор и панику. В отличие от Никиты — для него море всегда еле доставало до уровня лодыжки.       Я смотрела на Никиту всё то время, что он смотрел на экран. Смотрела и думала о том, что ещё месяц назад считала себя абсолютно счастливой — мне отлично жилось в том маленьком мирке, который я так старательно выстраивала вокруг себя в течение многих лет. Моих друзей можно было пересчитать по пальцам одной руки, а в интересы входила лишь учёба и отрицание всего человеческого.       Но это было тогда — теперь в мой мир наглым образом проник высокий и обаятельный парень с глазами василькового цвета и милыми ямочками на щеках, и снёс к чёрту все стены, отделяющие меня от внешнего окружения. И я была ему благодарна ... Господи, кто бы знал, как сильно я была ему благодарна!       — О Боже, — наконец сказала я спустя некоторое время. — Да посмотри ты на первом этаже за той дурацкой картиной! Или тебя совсем не смутил тот факт, что в здании, подвергнутом атаке, она одна осталась целой и невредимой?       — Какой ещё картиной?       У Никиты заняло около пяти минут спустить своего героя с третьего этажа и довести до выхода, а затем открыть тайный сейф за картиной с изображением Матери Терезы и найти запас здоровья, изображённый в виде белой аптечки с красным крестом.       — Проблема в том, что сейчас эта картина для меня просто светлое расплывчатое пятно.       Я вспомнила, что часами ранее мне пришлось вслух зачитывать рецепт с упаковки сухой смеси для имбирного печенья, потому что Никита не мог надеть линзы одной рукой.       — Очки—то твои где, Джонни Депп? — поинтересовалась я.       Никита махнул рукой в сторону стола.       — Вторая полка сверху. Только прошу тебя, не смейся.       Но было поздно. Стоило только мне увидеть эти огромные и толстые линзы в довольно изящной чёрной оправе, как я, пытаясь подавить смешок, согнулась пополам и задрожала, словно вот—вот взорвусь.       — Держи, бабуля, — выдавила я, протягивая Никите очки.       Никита одарил меня хмурым взглядом (мне на мгновение даже показалось, что я перегнула палку, и он обиделся), а затем водрузил очки на нос, и, снова взглянув на меня, неожиданно дёрнулся в сторону, словно увиденное повергло его в шок.       — Господи Боже. Ты намного красивее, когда я практически слепой.       — Ничья! — констатировала я, рассмеявшись, и снова опустилась рядом с ним на пол.       — Ты же поняла, что я шучу, да? — уточнил Никита.       Я покачала головой.       — Ты издеваешься? После хорошей саркастичной шутки нельзя спрашивать, понял ли её оппонент.       — Просто не хочу, чтобы ты поверила в то, что я не считаю тебя красивой, — продолжил он.       — Нет, — сказала я. — Молчи. Ты всё портишь.       Никита рассмеялся, опуская голову вниз. Я поставила миску с попкорном между нами, но он тут же развернулся, положил джойстик себе на колени, и здоровой рукой убрал миску на кровать.       — Слишком много лет всякие вещи отделяли меня от тебя. Больше я этого терпеть не собираюсь.       Следующие несколько дней в школе были сумасшедшими: выпускники, одержимые приближающимся последним звонком, не могли говорить ни о чём другом, а учителя, первое время старательно борющиеся с отсутствием дисциплины, под конец первого же дня оставили попытки и перевели практически все уроки в режим самоподготовки.       Я рассказала Варе обо всём, что случилось в выходные, и она вот уже полчаса молча гипнотизировала свой пенал.       — Не думала, что доживу до того момента, когда у тебя появится парень, — наконец шепнула она.       Учитель МХК одарила нашу парту недовольным взглядом. Я виновато уткнулась в тетрадь.       — Очень смешно, — произнесла я спустя некоторое время.       — Я за вас рада, на самом деле. Очень, — Варя протянула руку и слегка сжала мою ладонь, пальцы которой выстукивали приевшуюся мелодию из заставки дурацкой Никитиной компьютерной игры. — Как его ключица?       — Всё так же вывихнута.       — Он не видел, кто это сделал?       Я отрицательно покачала головой. Весь понедельник я вглядывалась в лица парней, ведомая словами Никиты о том, что он успел ударить нападавших.       — Может, это кто—то из школы?       — Не знаю. Вчера весь день искала в толпе хоть кого—нибудь с синяком или ссадиной — и ничего.       Варя поджала губы и опустила взгляд в тетрадь. Оксана Владимировна громко откашлялась, и я разобрала:       — В основе системы Станиславского лежит разделение игры на три технологии ...       Слушала я вполуха — это был последний на сегодня урок, и мне не терпелось поскорее сорваться с места и покинуть этот сумасшедший дом. Ещё утром по дороге в школу Никита сообщил мне, что после занятий мы идём к Сёме, потому что его мама приготовила вкусный ягодный пирог, и его надо кому—то съесть.       — Она думает, что пирог поможет его ключице, — сказал Сёма.       — Ну да, — протянула я. — Еда вообще практически панацея — помогает от всего, кроме ожирения.       Мы смеялись, Никита держал меня за руку, и утро казалось не таким уж и паршивым, — а затем мы вошли в школу. Несмотря на то, что был вторник, для Никиты он оказался первым днём выхода в люди после происшествия: в понедельник утром он сообщил мне, что ключица не давала ему спать всю ночь, и теперь он буквально клюёт носом, и я сказала, что передам учителям, что он приболел. Разумеется, в первую же минуту его окружили все знакомые и незнакомые люди, считающие своим долгом узнать, что же случилось. Я видела, что Никите нравилось быть в центре внимания — он, в отличие от меня, любил людей. Его глаза светились, как у маленького щенка, вокруг которого собрались восхищённые зрители; его метафорический хвост вилял из стороны в сторону с бешеной скоростью. Я выпустила его руку, вырвалась из толпы и нашла Варю, которая тут же осыпала меня градом вопросов, на которые мне пришлось ответить. Не знаю, почему сразу не рассказала ей о себе и Никите — наверное, побоялась; возможно того, что как только я произнесу эти слова вслух — они тут же потеряют ценность.       Первые три урока я его не видела — стоило ему встать с места и сделать попытку добраться до меня после звонка, как новый человек преграждал ему путь и принимался заводить одну и ту же шарманку под названием "Что с рукой?". Зато Варя, с которой в последнее время я проводила мало времени, была довольна, как слон.       Оксана Владимировна оборвала свою речь на полуслове, когда звонок с урока прогремел на всю школу.       — Одиннадцатый "Б", надеюсь, что вы не осрамите нашу школу во время сдачи экзаменов, — произнесла она вместо напутствующих слов.       Но одиннадцатому "Б" было уже всё равно. Все повскакивали со своих мест, словно последние десять минут были на низком старте, и, быстро скинув тетради в сумки, засеменили к выходу.       — Ты домой? — спросила Варя.       Я бросила взгляд на Никиту. Сёма помогал ему запихнуть линейку за эластичные бинты под футболкой.       — Не знаю ... Наверное, нет.       — Ну вот, теперь я ревную, — Варя передёрнула плечами, словно ей самой эта мысль была невыносимо неприятна. — Ты с ними проводишь больше времени, чем со мной.       — Не неси ерунды, — отмахнулась я. — Ты — моя лучшая подруга. Мы с тобой повязаны, хочешь ты этого или нет.       Варя довольно ухмыльнулась, услышав желаемые слова, а затем сказала, что позвонит вечером, и ушла. Я подошла к Яну, который стоял, облокотившись бедром в стол, и смотрел на друзей, скрестив руки на груди.       — Что они делают? — спросила я, повторяя его позу.       — У Никиты страсть как зачесалась ключица. Посмотри на его лицо. Господи, это самое отвратительное зрелище, которое я когда—либо видел.       Я рассмеялась. Никита одновременно закатывал глаза от облегчения и щурился от боли, когда линейка попадала в вывихнутое место.       — Если у вас двоих когда—нибудь дело дойдёт до секса — надень ему на голову бумажный пакет. Так ты хотя бы сохранишь свою психику.       Я продолжала смеяться, несмотря на то, что щёки вспыхнули красным.       Уже на улице, где тёплое весеннее солнце не только слепило глаза, но и неплохо грело, Никита рассказал нам, что никому из интересующихся не поведал истинную причину своей травмы.       — Они все знают разную версию, — пояснил он. — Пусть думают, что я или с лестницы упал, или переиграл в "Революцию", или на лыжах неудачно прокатился. Нет, вы представляете: лыжи. Весной. И они поверили!       Я прыснула:       — А ты всё время удивляешься, почему я самая умная в школе: это не сложно, когда у всех остальных мозг как у ракушки.       — Рита, — подал голос Ян. — Твоё самомнение сейчас настолько огромное, что пытается столкнуть меня с тротуара на дорогу.       Я рассмеялась и принялась действительно расталкивать его в плечо. Редко когда можно было увидеть Яна Биленштейна хотя бы улыбающимся, и сейчас, когда он вовсю хохотал, я чувствовала себя настоящим героем, покорившим Великую Китайскую стену.       — Эй, — Сёма покачал головой, обернувшись на нас. — Ян, ты бы не пытался заигрывать с Риткой ... Это при живом—то Никите!       — Ну да, — Ян в миг стал серьёзным, — Сейчас попытаюсь, а потом он не посмотрит на свою вывихнутую ключицу и шею мне свернёт.       Никита развернулся к нам с Яном, согласно закивал и изобразил удар самому себе в челюсть. Ян выпучил глаза, словно страсть как испугался, и, схватив меня за плечи, спрятался за моей спиной.       Мы шли парами: Сема и Никита спереди, мы с Яном сзади. Так получилось не специально, и Сёма даже предлагал нам поменяться, чтобы я шла с Никитой, но я отмахнулась, сказав, что отсюда мне открывается замечательный вид на одну прекрасную попу в синих джинсах, отчего парни рассмеялись, Никита покраснел, а Сёма больше не спрашивал. Вместо этого он достал из кармана телефон: старый,с кнопками и трещиной на дисплее. Этот аппарат явно видал не одно поколение семьи Остапенко, и я была уверена в том, что ему ещё далеко до списания в утиль.       — Мама прислала смс—ку, — сообщил Сёма. — Сказала, чтобы мы поторапливались, если не хотим отковыривать пирог от потолка, потому что у Даши сегодня плохое настроение, и свой кусок она уже запечатлела на кухонном шкафу.       — Твоя мама печатает такие длинные сообщения, — удивлённо протянула я.       Сёма развернулся лицом ко мне и протянул мне свой телефон. На экране было написано: "Даша достала. Быстрее." Я хмыкнула.       Юлия Александровна встретила нас в цветастом переднике, завязанном за самые кончики шнурков, и с широкой улыбкой на лице от уха до уха. У неё было одно большое достоинство: она совершенно не напоминала мне мою маму. Было странно ощущать себя дома тут, в чужой квартире, и не ощущать совершенно ничего, кроме сосущей пустоты, в своей собственной.       — Заходите, заходите, а то сквозняк гуляет! — поторапливала она, когда мы по очереди переступали порог её дома.       В помещении пахло выпечкой. Это был один из тех запахов, которому стоило только немного подступить к твоему носу, как ты терял всё: разум, сознание и внимание, — и полностью отдавал себя на растерзание чудным образам пирожков и ватрушек в своей голове.       Мой рот наполнился слюной, и я шумно сглотнула.       — Как дела, милая? — Юлия Александровна заключила меня в неожиданно крепкие объятия.       — Х—хорошо, — пролепетала я.       Из двери, ведущей в комнату, где жила бабушка Сёмы, выглянула голова Серёжи. Я помахала ему рукой и улыбнулась, но мальчишка тут же спрятался обратно, громко хлопнув дверью.       — Не обращай внимание, он просто стесняется, — пояснила Юлия Александровна. — У нас гости женского пола вообще не появляются — у Сёмы—то девушки ещё не было ...       — Мам! — взмолился Семён.       Я рассмеялась. Юлия Александровна потрепала сына по волосам и быстро чмокнула в щёку, оставляя на ней алый след от помады. Сёма покачал головой, и пробубнил "Спасибо, мама, блин.". Я перевела взгляд на Никиту — он справился со сниманием кроссовок чуть дольше остальных, и теперь, выпрямившись, тоже посмеивался над другом. Я улыбнулась ему, чуть склонив голову на бок, чтобы он понял, что эта улыбка адресована не глупой ситуации, а ему. И он понял, потому что сделал шаг ко мне и коснулся моего предплечья.       Мы прошли в зал, где Юлия Александровна уже выставила стол в середину комнаты, и сейчас собиралась его сервировать.       — Тёть Юль! — Никита со вздохом опустился на диван. Я села рядом, и он тут же обнял меня за плечи здоровой рукой. — Мы только чай пришли попить, а вы накрываете так, словно мы мои похороны отмечаем!       — Никита! — Юлия Александровна бросила на него быстрый недовольный взгляд, не оценив шутку.       — Может, вам помочь? — предложила я.       — Да, милая, было бы неплохо.       Я встала, но Никита тут же перехватил меня за руку и потянул на себя, отчего мне пришлось присесть ему на колени, чтобы не потерять равновесие.       — Возвращайся скорее, — сказал он.       — Я. Вообще—то. Только в кухню. — произнесла я, сбитая с толку Никитиными словами.       В ответ на это он сообщил, что насколько он плохо владеет сарказмом, настолько же я отвратительно отличаю флирт от обычного разговора.       Уже в кухне, Юлия Александровна вручила мне нож и сказала разрезать пирог на большие квадратные части. Сама женщина домыла фарфоровый сервиз, из которого мы пили чай на дне рождения Никиты, и сейчас осторожно протирала вафельным полотенцем каждую чашку.       — Итак ...? — протянула она так, словно я сама должна была догадаться, о чём речь.       — Итак? — переспросила я.       — Ты и Никита, — уточнила Юлия Александровна. — Наконец встречаетесь?       — Ну да, — я кивнула.       — Он тебе хотя бы нравится?       — Он славный, — я поджала губы. — Я ещё не встречала человека, которому бы он не нравился.       — Только не обижай его. — Я обернулась через плечо. Юлия Александровна смотрела куда—то мимо меня. — Он очень хороший парень, и достоин только самого лучшего по отношению к себе. Ты не подумай, что я тебе не верю ... Но, милая, — она неожиданно перевела взгляд точно на меня. — Он очень тебя любит. Не разбивай ему сердце.       Я совсем незаметно кивнула и отвернулась к пирогу. Я понимала, что Юлия Александровна сказала это без упрёка или злости, но всё равно не смогла не принять всё на свой счёт. Женщина молчала, видимо, ожидая моей реакции, а я думала, что, на самом деле, совершенно не заслужила быть рядом с таким замечательным парнем, как Никита.       — Рит ... Ты не обиделась?       Голос Юлии Александровны раздался подозрительно близко, а затем её тяжёлая ладонь легла мне на плечо. Я покачала головой.       — Нет, я ... Вы правы. Вы абсолютно правы.       Вернувшись в зал, я обнаружила одного Яна вместе с Дашей. Девчушка не сводила с меня своего пристального взгляда, словно пыталась выведать всю мою подноготную. В одной руке она сжимала куклу Барби с растрёпанными золотыми волосами, а в другой несколько маленьких платьев.       — Никитос на балконе, — Ян тут же подал голос, не отрывая взгляда от своего мобильного телефона и не давая мне самой задать вопрос.       Я молча прошла к приоткрытой стеклянной двери — через неё я увидела сгорбленную спину Никиты.       — Эй, — окликнула его я, выходя на балкон.       — Эй, — ответил Никита, повернувшись ко мне.       Он следил взглядом за тем, как я поравнялась с ним и тоже упёрлась руками в стенку балкона.       — Мы сегодня практически не разговаривали.       — Ты и твоя ключица были новостью номер один, — я пожала плечами. — Мне пришлось уйти на задний план как скромной девушке суперзвезды.       Никита улыбнулся. Я сняла очки с его лица и водрузила их себе на нос.       — Мои очки до абсурдного идеально смотрятся на тебе, — заявил Никита.       — Не знаю даже, комплимент это или нет, — заметила я.       — После таких слов ты потеряла привилегию носить их, — сказал Никита.       Я виновато откланялась и вернула очки их владельцу.       — О чём болтали с Юлией Александровной? — поинтересовался Никита.       — А, — отмахнулась я. — Так ... Женские беседы.       Никита улыбнулся одним уголком губ.       — Ага. Мне небось косточки перемывали.       Я округлила глаза. Никита усмехнулся и легонько толкнул меня плечом. Вопрос, тот самый, который возник в моей голове во время разговора с Юлией Александровной, не давал мне покоя, норовя в любое мгновение сорваться с языка. Мне казалось, что если я задам его — то пожалею. Но и не задать его казалось таким неправильным.       — Почему я? — в итоге спросила я.       — Ммм?       — Почему ты ... Почему ты любишь меня, когда вокруг полно девушек намного красивее и намного добрее? Тех, кто не будет отпускать глупые шуточки — не специально, но потому, что привыкли так общаться ... Тех, кто не будет заставлять тебя чувствовать себя дураком.       Я смотрела на Никиту, а он смотрел на меня — так долго и так пристально, что мне начало казаться, что я произнесла этот вопрос не вслух,а у себя в голове.       — Ты когда—нибудь ела со шведского стола? — наконец произнёс он.       — Что? — я непонимающе тряхнула головой.       — Ну скажи!       — Допустим, нет. И?       — Ладно, тогда ... Представь, что ты подходишь к большой тарелке, доверху наполненной кексами: они все одинаковые на вкус и внешний вид, и ты знаешь это, но всё равно не возьмёшь первый попавшийся — ты будешь выбирать. Возможно, в каком—то из них будет немного больше шоколадной крошки, а на каком—то крем ляжет в форме улыбки. На одном не будет доставать маленького кусочка, который отпал при выпечке, а на другом случайным образом окажется капелька карамельного сиропа вместе с клубничным. И ты выберешь тот, который приглянется именно тебе — ты никогда не возьмёшь кекс, который лежит ближе всех.       — И причём тут это?       — Я когда тебя увидел, то сразу понял: ты — тот самый кекс, который мне нужен. Я выбрал тебя, и мне оставалось только ждать и надеяться на то, что ты выберешь меня в ответ.       — Это слишком мило и пафосно даже для тебя, — заявила я.       Никита усмехнулся. Его лицо заросло щетиной так, как раньше никогда не зарастало, и вкупе с очками он был похож на бродячего художника, коих полным полно в больших городах. Я смотрела на него и думала о том, что, возможно, из—за потери родителей и непростых отношений с братом, ему просто некому подарить свою любовь.       — Я люблю тебя, — добавил он.       — Никита. — Сказала я.       — Нет, правда. Я хочу, чтобы ты знала это. Я тебя люблю.       — Я люблю, когда ты носишь свои большие дурацкие очки, — сказала я в ответ.       Никита перевёл взгляд перед собой на проезжающую мимо машину. Солнце играло в стёклах его очков, он щурился, а я смотрела на него и боролась с желанием поцеловать.       Боролась. Но проиграла спустя ещё несколько мгновений.       — Только не в моём доме, вы, извращенцы! — наигранно завизжал Сёма.       Он просунул свою голову в дверь и сильно округлил глаза. Я отстранилась от Никиты и рассмеялась, уткнувшись лбом ему в здоровую ключицу.       — Идёмте. Мама накрыла на стол.       — Идёмте, — повторил Никита.       Я подняла голову, и он запечатлел поцелуй на моём лбу, несмотря на то, что я знала — он был неприятно скользкий от тонального крема.