В объектив

Итуку нравилась уличная фотография. Нравилось ощущать себя частью огромного мира, сумасшедшего, невероятного и жестокого. Может быть, потому, что своего мира с семьёй и друзьями у него никогда не было. Итук всегда брал с собой камеру. В магазин, аптеку, на ежедневную утреннюю пробежку. Его фотоаппарат был небольшим и легко умещался в сумке на поясе. Встречающиеся другие фотографы смотрели на него снисходительно, иногда улыбались и давали советы. Некоторые говорили переходить на более серьёзную технику, но Итук только вежливо кланялся и качал головой, сжимая в ладони свою «мыльницу». Ему совсем не хотелось никуда «переходить». Ему нравилось тайком фотографировать людей, толпу, пряча фотоаппарат в кармане куртки. Он словно подсматривал, словно тихонечко приоткрывал плотные шторы на окнах и заглядывал в окна. В души. Его фотографии странным образом срывали маски, обнажая человеческие и не очень эмоции. Возможно, поэтому они мало кому нравились. Правда же не всегда бывает приятной. А кому же захочется знать такую правду? Но Итука это особо не расстраивало. Наоборот, он был рад ни с кем не делиться открытиями. Это было его маленькой, личной тайной. У Итука было три маленьких и личных тайны, так или иначе, связанные с хобби. Вторая из этих тайн – коллекционирование улыбок. Не всегда голые эмоции были отвратительными. Итук мог часами стоять на вокзалах, у входа в больницы, чтобы успеть поймать улыбку. Настоящую. Больше всего, конечно, у него было улыбок детей. Он проявлял фотографии улыбающихся людей, бережно вклеивал в отдельный альбом и никому никогда не показывал. Прятал альбом на самой верхней полке высокого шкафа. Всё равно никто бы не заметил разницы. Третью тайну Итук считал стыдной. Он вот уже несколько недель хранил фотографию мужчины, сделанную ужасно пасмурным и сырым осенним днём в одном из тихих и скромных Сеульских парков. Итук не знал, что заставило его потом вставить эту фотографию в рамку и долгое время рассматривать перед сном. С каждым новым вечером он замечал всё больше. Морщинки вокруг угольных глаз, скрещённые пальцы, складки на воротнике белой рубашки, идеально уложенные темно-бордовые волосы, вены на шее. А ещё пронзительное одиночество и взгляд, направленный точно в объектив. Итук всегда считал себя профессионалом, невидимым ниндзя мегаполиса. И давно научился фотографировать незаметно, чтобы не спугнуть таких недоверчивых людей, которые, словно черепахи, при малейшей опасности втягивали голову в плечи и закрывались масками. И тем неожиданней было обнаружить такой обезоруживающий взгляд. Незнакомец не скрывался, и это заставляло Итука чувствовать уколы совести. А сначала он и вовсе хотел извиниться, будучи уверенным, что незнакомец ещё не раз придёт в парк. Но незнакомец больше не приходил. Поэтому Итук продолжал засыпать, разглядывая фото. Разглядывая почти невидимые морщины и скрещенные пальцы. Разглядывая одиночество. *** Они встретились в баре. Итук сразу узнал этот открытый взгляд, цепляющийся за самые оголённые провода-нервы. И, кажется, бармен-незнакомец смотрел так только на Итука. Словно знал. Итук молча кивнул и сел на ближайший стул, борясь с липким желанием уйти прямо сейчас. Потому что слишком стыдно. За парк, за фотографию, за сны, которые он начал видеть не так давно. За сны стыдно особенно. - Добро пожаловать, - незнакомец с глухим стуком поставил чистый бокал на барную стойку, забросил вафельное полотенце на плечо. Итук кивнул второй раз и, опустив голову как можно ниже, прикрыв глаза почти белой чёлкой, попросил чего-нибудь крепкого. Конечно, вероятность того, что незнакомец с фото узнал его, была ничтожной. Однако Итук решил перестраховаться. - Вы фотограф? – вежливо поинтересовался бармен. Голос у бармена был с хрипотцой, глубокий и успокаивающий. Людям с такими голосами впору становиться психологами, радиоведущими или певцами. Итук запоздало посмотрел на фотоаппарат в своей руке и медленно кивнул. - Немного. Скорее хобби. Действительно, хобби. Итук работал в небольшой частной конторе с ограниченным штабом сотрудников. Работы было не слишком много, а Итук брался практически за все. Будь то написание статей, правка текста или поиск фотографий для репортажа. А фотография была тем единственным, из-за чего Итук ещё не сошёл с ума. - А я вот никогда не получаюсь хорошо на фотографиях, — совсем слегка нахмурил брови бармен. Между бровями промелькнула складочка. Итук смелее улыбнулся и поднял голову – кажется, его не узнали. - На моих фотографиях никто ещё хорошо не получился, — пожал он плечами, а про себя сделал пометку: почти никто. Бармен придвинул к Итуку бокал с чем-то янтарным и положил локти на барную стойку. - Не то чтобы я плохой фотограф, — жидкость теплом разлилась по телу, — даже очень хороший. Да только фотографии не нравятся никому. До того как начал снимать, никогда не видел столько ужасных людей. Может, с камерой что-то не так? - Или с людьми? – продолжил незавершённую мысль незнакомец, подливая в бокал. Итук тряхнул чёлкой. - Или с людьми, — согласился Итук, сильнее сжимая в руке свой фотоаппарат и послушно отпивая из бокала. В голове начинало шуметь. Итук не помнил, как добирался до дома. Помнил только бесконечную солнечно-золотую жидкость в своём бокале, непохожую ни на что, и вкрадчивый, убаюкивающий голос бармена. Они говорили о фотографиях. Падая на кровать, Итук скорее по привычке бросил взгляд на фотографию в рамке. В тусклом свете ночника ему показалось, что у незнакомца за спиной были крылья. *** Утром Итук проснулся со звонком будильника. Всю ночь ему снились дурацкие, по своей сути, сны про бармена, крылья и обжигающий горло закат в бокале. На фото крыльев-миража не обнаружилось. Весь день прошёл в тумане. Густом, едком, от которого слезились глаза и першило в горле, который пропитывал одежду насквозь, делал её липкой и влажной. Босс был излишне нервным, кофе — холодным. А работа вдруг именно сегодня решила свалиться на маленькую конторку громадной снежной лавиной, погребая под собой и Итука. Освободился он только ближе к полуночи. Но вместо того, чтобы пойти домой и проспать до утра, он направился в бар. Итук сел на стул, скинул свою неподъемную сумку с текстами на пол. А когда поднял глаза, на барной стойке его уже ждал бокал с закатом внутри. - Трудный день? – участливо спросил бармен. Итук первый раз открыто посмотрел на него. Взлохмаченные, будто специально, волосы, улыбка краешком губ, больше похожая на дерзкую ухмылку, угольные глаза. Итук никогда бы раньше не подумал, что чёрный цвет может быть тёплым. - Не то слово, — он поднёс бокал к губам. Золотистый цвет жидкости потемнел. Самый настоящий апельсиновый закат. - С каких пор в этом баре вместо алкоголя подают лучи умирающего солнца? – тихо спросил Итук. Просто так спросил, для себя, совершенно не надеясь на ответ. Ему всегда нравились абсурдные вещи. - С тех пор как я стал здесь работать, — без тени иронии ответил бармен, — почему-то показалось, что в такой промозглый день солнечные лучи придутся как нельзя кстати. - Тогда в следующий раз я хочу море, — хихикнул Итук, отпивая ещё. Бармен начинал ему нравиться. Солнечные лучи мягко стекли куда-то в желудок. Негромко играла музыка, но исполнителя Итук различить не мог. Впрочем, как и слова. А потом, всего на секунду, он увидел за спиной бармена то же, что увидел на фотографии. Огромные чёрные крылья. *** Прийти в бар снова Итук смог только через неделю. Нет, вовсе не потому, что он мог испугаться. Просто свалившаяся лавина сама не смогла бы исчезнуть. Все эти несколько дней Итук только и делал, что разгребал её снежные завалы. Монотонно, методично, порой до боли в спине. Словно герой произведений Харуки Мураками. А снег все падал и падал, и Итуку иногда казалось, что конец никогда не наступит и никогда он не выберется из этого снежного месива. А потом вдруг босс дал ему выходной. Итук проспал весь день. И только под вечер, когда чувствовал себя более-менее живым, вспомнил о бармене. Заходил в бар он с некоторой опаской, в глубине души даже переживая, что бармен мог уволиться. Но бармен словно ждал его. Едва Итук приземлился на стул, перед ним появился бокал. Вот только не с апельсиновым закатом. В бокале плескалось что-то изумрудно-бирюзовое, с пеной. - Море, — лаконично пояснил бармен. На груди у него звякнуло. Бейджик, которого не было раньше, Итук точно помнил. «Ким Чонун» красовалось на белом листке. - Ким Чонун, — медленно, пробуя на языке имя, шёпотом произнёс Итук. Имя было вкусным. Впрочем, как и море. - Пак Чонсу, — протянул он руку бармену, — но все зовут Итуком. Ким Чонун пожал протянутую руку, улыбаясь одними лишь глазами. - Не устаёте? Работа в офисе так утомляет. Никогда не хотелось сменить обстановку? - Не особо, — Итук задумался, — да и вряд ли уже получится что-нибудь поменять. Слишком затянуло меня в болото. Чонун кивнул чему-то своему, поднял уголки губ и долил в бокал Итука моря. Итук не сразу понял, когда скудное освещение бара исчезло почти полностью. Только изредка мигали лампочки над небольшой сценой, где иногда выступали малоизвестные группы, и светилась неоновой полоской барная стойка. Тени падали на лицо бармена, бордовые волосы светились алым, а в чёрных зрачках сверкали блики. Итук, сглатывая море, подумал, что совершенно упустил момент, когда черты лица Чонуна перестали походить на человеческие. *** Крылья на фотографии уже не исчезали. Итук просто заметил их однажды, как замечал раньше другие мелкие детали, вроде небольшого шрама на подбородке или складки на рубашке. Возможно – Итук этого не отрицал – это были всего лишь удачно упавшие на землю тени от деревьев. Итук вытащил фотографию из рамки и спрятал в шкаф. Давно пора было это сделать, только вот повода не было. И перестал заглядывать в бар. А спустя две недели его закрыли, и Итук почему-то вздохнул спокойнее. Только в груди тихонько завязался узел, да под подушками он пару раз нашёл чёрные перья. Жизнь Итука вернулась на привычный круг. По крайней мере, он хотел так считать. По утрам он выходил на пробежку с фотоаппаратом в руках. Только по тихим паркам теперь не бегал. Просто они ему разонравились. Бывает же такое: раз, и перестают нравится человеку совершенно обычные вещи. Разонравились и бары – теперь Итук пил исключительно дома или у друзей. Потом высыпал снег. Словно где-то там, наверху, опрокинули громадную банку с краской. Бесконечный снег без устали выкрашивал город белилами. Старательно, не пропуская ни улицы или двора. Вот только солнца и чистого стало жизненно не хватать. Итук даже распечатал несколько больших постеров с пляжами и бездонным синим небом, приклеил к потолку и подолгу рассматривал перед сном. Оказывается, от привычки разглядывать фотографии не так просто было избавиться. Как, впрочем, и от снов, в которых упрямо присутствовал Чонун. Хотел того Итук или нет. Чонун умудрялся влезать в сны-кошмары, утренний бред или сны пикантного характера. Ким Чонун был везде. *** И за несколько дней до Нового Года Итук не выдержал. Он зашёл в новый, недавно открывшийся около дома бар, как на эшафот. Не глядя на барную стойку, скинул вещи, уселся на высокий стул. - Давно тебя не было, Пак Чонсу, — Итук почувствовал, как узел в груди затягивается сильнее. Слишком уж часто он слышал этот хриплый голос в своих снах. Что-то стукнулось об отполированную поверхность барной стойки. Что-то стеклянное. В неизменном бокале плескалось небо. - Сейчас неба действительно не хватает, — мечтательно протянул бармен. – Все так же не планируете ничего менять? Говорят, в Японии сейчас весело. А какие там коктейли с цветущей сакурой… Итук не ответил. Он молча пил не кончающееся небо из стеклянного бокала, не поднимая глаз. Хотя был уверен – Чонун смотрел на него своими нечеловеческими чёрными глазами, прожигая насквозь. Спустя три или четыре бокала во всём теле появилась лёгкость. Спустя бокалов пять было уже почти не страшно поднять голову. Через шесть бокалов страх испарился совсем. Чонун стоял, скрестив руки на груди и наклонив голову в сторону. Сложенные чёрные, в тон к глазам, крылья Итук увидел не сразу. *** На улице было свежо и совсем не холодно. А ещё, впервые за долгое время, – безоблачно. На тёмно-синем небе сияющими мотыльками переливались звёзды. - Под Новый год люди дарят друг другу подарки? – за спиной Итука послышался скрип снега под ботинками. Итук запрокинул голову назад и опустил веки, подставляя лицо под прозрачный свет месяца. - В Китае сейчас праздник, — голос раздавался совсем рядом. Так рядом, что Итук чувствовал обжигающее дыхание на своём ухе. - А ещё… — Чонун наклонился так близко, что почти касался мочки уха губами. – Там очень нужны уличные фотографы. Итук выдохнул, разворачиваясь к бармену-незнакомцу и все держа глаза закрытыми. Выдохнул и понял, что ни на какой прежний круг его жизнь не вернулась. И никогда уже больше не вернётся. Потому что слетела она с рельсов ещё тогда, в тихом парке. А ещё он понял, что, кажется, все-таки сошёл с ума. И ему это нравится. - Не у всех есть такие крылья, — шёпотом сказал Итук. К чему отрицать очевидное? Послышался глухой смешок. - Но это же повод, не так ли? Людям же всегда нужен повод, — ехидно заметил Чонун. Итук открыл глаза. Чонун-бармен-незнакомец-с-фото и ещё чёрт знает кто растянул пухлые губы в улыбке, обнажив белоснежные острые зубы. - Повод для чего? – Итук чувствовал себя последним идиотом. А ещё старался не замечать, с какой невозмутимостью Чонун расправляет огромные чёрные крылья. Свыкнуться с мыслью, что ты сошёл с ума – тоже весьма непросто. - Чтобы понадобился я, — ответил Чонун так, будто озвучил известную всему миру аксиому. А потом вдруг приблизился вплотную к Итуку, спрятав своими крыльями и месяц, и звёзды-мотыльки. И коснулся своими губами губ Итука. - Так что с Новым годом? Считайте, свой подарок я уже подарил, — Чонун прищурился. – И что вы думаете о фейерверках? Меню в нашем баре нужно обновиться. Не вечность же пить одни моря да закаты. Итук засунул руки в карман и облизал горящие губы. Что он думал? Он думал, что сходить с ума иногда полезно. И, сжимая в кулаке чёрное перо, решил снова бегать через тихие парки. В Китае.