В тени померанцевых деревьев

С новой силой разгоралась война. Русские войска продвинулись на Северо-запад, возвращая в свое распоряжение утраченные когда-то территории. Продолжалось освоение и заселение этих земель, появлялись новые города: все так же стремительно рос Петербург, не отставали от него и Кронштадт и Петергоф. Рядом с царскими резиденциями на землях, пожалованных своим сподвижникам Петром I, росли также небольшие имения, которые затем превращались в города. Одним из таких был и он. Лучи полуденного солнца дорожкой света отражались в заливе, поверхность которого была покрыта рябью волн. Над песчаным каменистым берегом то и дело кричали чайки, а морской порывистый ветер чуть покачивал зелень вековых дубов. Корни сосен раскинулись на земле сложным причудливым узором. Спокойствие этого места нарушал стук топоров. Среди стройных елей, на обширных территориях, подаренных царем светлейшему князю Александру Даниловичу Меншикову, развернулась грандиозная стройка. Сотни крепостных из деревень, принадлежащих князю, вольные мастеровые и солдаты пехотных полков трудились без отдыха. Как только первые, пока еще деревянные светлицы были закончены, здесь началось более значительное строительство. На горке должен был быть возведен дворец, перед ним уже начали разбивать парк. Неподалеку стояли две статные фигуры. Петр Алексеевич, погруженный в свои мысли, глядел на небольшие бревенчатые домики, составляющие центральный фасад будущего дворца. Александр Данилович восхищенно разглядывал предоставленный приглашенным архитектором Готфридом Шеделем план своего имения. На нем были изображены уже не деревянные светлицы, а целый ансамбль огромного каменного дворца с морским каналом и Нижним и Верхним парками. Будущая резиденция стремительно росла, и любивший роскошь Меншиков не мог дождаться окончания работ, чтобы взглянуть на свое имение вживую. Он отметил, что оно обещает быть, как ему кажется, богаче и изящнее царского Петергофа. К сожалению князя, ему редко выпадал случай лично присутствовать при строительстве. Между тем, нужно было заканчивать работы в Петербурге и Кронштадте, сейчас это было куда важнее. Рядом с деревянными домиками, над которыми некогда трудились рабочие, располагалась оранжерея, куда привозили чуждые северному краю растения. Она была наполнена разнообразными диковинными цветами и деревьями. Среди этих пестрых красок природы прогуливались Санкт-Петербург и его маленький пригород. Пригород с интересом рассматривал каждый камушек, каждый цветочек, попадавшийся ему на пути. Для мальчика все вокруг было новым: он смотрел на этот дивный, полный красок мир как на что-то поистине необыкновенное. Даже то, что любой другой назвал бы пустяком, приводило его в восторг. Петербург подумал про себя о том, как же все-таки замечательно, даже в мелочах видеть что-то особенное. Не каждому дано увидеть прекрасное в обыденном, но лучше всего это получается у детей. Слишком уж мы увязли в своих заботах, нам попросту некогда обращать внимание на незначительные детали. Дети же, с их добрым, еще не отравленным горьким ядом жизни сердцем и непорочным сознанием способны разглядеть в тех же повседневных картинах гораздо больше. Золотистые лучи освещали оранжерею мягким оранжевым светом, заставляя деревья отбрасывать еле заметные тени. Неподалеку шумела речка, называемая жителями небольшой рыбацкой деревушки Карастой. Пение птиц удивительной мелодией переплеталось с тихим шелестом листвы и плеском волн залива, до которого отсюда рукой подать. Город наслаждался умиротворенностью этого места и с улыбкой наблюдал за мальчиком, со звонким смехом гонявшимся за бабочками. Внезапно пригород остановился, его взгляд застыл на чем-то. – Петербург, смотри! – произнес он, восхищенно глядя на высокое дерево, раскинувшееся перед ним. Город подошел ближе и посмотрел туда, куда указывал мальчик. В небольших кадках росли саженцы диких апельсинов, коими была заполнена почти вся оранжерея, и лишь в углу высилось одно взрослое дерево, достающее почти до потолка. Белые, ароматные цветы уже давно отцвели, и на темно-зеленой шаровидной кроне, словно яркие огни виднелись апельсины. На одной из веток, казалось, совсем близко к ним, висел ярко-оранжевый плод. – Хочешь, я достану его для тебя? – спросил Петербург. Он попробовал дотянуться до ветки, но это оказалось не так легко, как могло показаться сначала. Как ни старался юноша, но ничего не выходило, ветка была все же слишком высоко. Тогда, недолго думая, он решил взобраться на дерево. – Не надо, ты же упадешь, – прошептал волнующийся пригород, глядя на то, как под его другом опасно прогнулась ветка. – Не переживай, не упаду, – весело откликнулся Петербург. Взобравшись наверх, он, держась за ветки, осторожно продвинулся ближе к желанному плоду. Он потянулся за ним, но не дотягивался: не хватало каких-то нескольких сантиметров. Совсем чуть-чуть. Сделав еще одно усилие, он, наконец, смог ухватиться за него. – Как назовешь свое имение, князь? – поинтересовался у своего фаворита Петр, продолжая смотреть куда-то вдаль. Меншиков на мгновение задумался, не зная, что ответить. – Не придумал еще, Петр Алексеевич, – признался тот. Александр Данилович в самом деле не знал, как назвать свою усадьбу. Он долго думал над названием. Князь, как и Петр, любил нечто необычное, заморское, но в голову ничего не шло: он рассмотрел множество вариантов, перебрал самые разные названия, но ни одно из них ему не приглянулось. Их разговор прервал раздавшийся позади треск и грохот. Царь и его сподвижник резко обернулись. Перед ними предстала весьма странная картина: на земле лежал Петербург с апельсином в руке, а рядом с ним валялась сломанная ветка. – Я в порядке, – поспешно заверил юноша, заметив недоумение отца и поймав на себе обеспокоенные взгляды пригорода и Генерал-губернатора. Поднявшись на ноги, он отдал апельсин мальчику и принялся отряхивать одежду от земли. Его взгляд случайно упал на ствол дерева, с которого он только что свалился. На нем висела табличка с каким-то новым, совершенно незнакомым словом. – Тут какая-то надпись, – Петербург пригляделся и попытался прочитать ее. – Oranienbaum. – Ораниенбаум… Какое интересное слово! – произнес царь, взглянув на табличку. Петр заметно повеселел, кажется, его очень позабавило это название. Он повернулся и обратился к Меншикову: – А почему бы тебе не назвать его Ораниенбаумом? В ответ Герцог Ижорский согласно кивнул, ему пришлась по душе эта затея: это было именно то, что он искал. – Быть ему Ораниенбаумом. Так он получил свое имя. Ему уже минуло триста лет, а это воспоминание все еще сохранилось в его памяти. Ораниенбаум отчетливо помнил каждую подробность того дня, словно это произошло недавно. Кажется, еще вчера он был маленьким, играл с другими пригородами, гулял с Петербургом в этой самой оранжерее, а сегодня он уже и сам взрослый город, переживший войну и блокаду. Много лет прошло с тех пор, как у него отняли его имя. Теперь его зовут Ломоносов. Подобной участи подверглись многие города, чьи имена, данные им от рождения, были изменены на новые, безликие, похожие одно на другое. Пригород давно привык к своему новому имени, но его истинное, то, которое он получил от царя в тот солнечный день, всегда было для него дороже. Оно хранило дорогие сердцу воспоминания, от которых становилось тепло на душе, самые яркие и вместе с тем трагические страницы жизни. Он знал, что никакие переименования не перечеркнут его историю. И люди, и другие города будут помнить о нем и как о блистательном столичном пригороде, и как о городе воинской славы, проявившем свое мужество и отвагу. Как бы его ни звали, он остался самим собой. В душе он, наверное, навсегда останется тем маленьким мальчиком по имени Ораниенбаум.