Sleeping With Sirens

Только когда Зейн находит его на кухонном полу в четыре утра третью ночь подряд, с гитарой на коленях и блокнотом неподалёку, с растрёпанными волосами и практически кровоточащими пальцами, Гарри начинает понимать, что у него проблемы. — Гарри, сколько чашек кофе ты выпил? — спрашивает Зейн, облокачиваясь на дверной проем и проводя пожелтевшими от никотина пальцами по своим взъерошенным волосам. — Шесть, — быстро отвечает он, яростно вычеркивая строчку, встряхивая волосами. Он пытался спать, честно пытался, но каким-то образом снова оказался тут, и снова царапает свои мечты на тонкой бумаге. — Я уверен, что это опасно с медицинской точки зрения, — говорит Зейн, подходит по пожелтевшему кафелю и садится перед Гарри, изучая его. — Ты выглядишь так, словно тебя съел ад, а потом выплюнул обратно. Гарри издаёт непонятный звук, наигрывая что-то низкое и агрессивное на тихих струнах электрогитары, и к ней подключён шнур, но он никуда не включён. Зейн наклоняется, тянет его за футболку: — Ты все еще тут? — Ага, — кивает Гарри. Зейн вздыхает, кладёт руку на бедро парню, мягко массируя кожу: — Что с тобой? Ты очень странно себя ведёшь с пятницы. — Я сойду с ума, Зейн, — качает головой Гарри и откидывается на шкаф. — Я просто сойду, блять, с ума. — Ты слишком драматичен, — говорит Зейн, но в словах парня есть доля правды. — Это тот вейла, ведь так, — он находит подтверждение в том, как загораются глаза Гарри, немного, и в них видится отчаяние, его руки сжимаются на гитаре. — Боже, что он с тобой сделал? — Зейн поднимает блокнот с пола, пролистывает страницы беспорядочных текстов, аккордов и картинок. — Ты когда-то хотел чего-то очень-очень сильно? Так сильно, что даже больно? Зейн кивает, и его глаза словно потухают, будто он виноват, и Гарри с опозданием вспоминает, что они не говорят об этом, потому что Зейн хочет одного парня очень-очень сильно еще с тринадцати лет. Он милый спортивный гриффиндорец, а Зейн грязный и гранджевый, и это пара созданная где-то на задворках ада, и они никогда-никогда об этом не говорят: — Да, хотел. Гарри касается кончиков пальцев Зейна с извинением, и поднимает глаза к потолку: — Я хочу его именно так, — тяжело выдыхает он. — Вот поэтому не стоит иметь ничего общего с вейлами, — устало говорит Зейн, после чего поднимает с пола полупустую чашку с кофе и выливает холодные остатки в мойку. — Они сводят тебя к чертям с ума. — Я не сумасшедший. — Гарри, ты написал целый альбом за три дня из-за перепихона в переулке, — ехидно отмечает Зейн и ставит чашку на гору тарелок. — Просто забудь о нем, хорошо? — Я пытался, — отвечает Гарри, опуская гитару на пол и сворачиваясь в клубочек у плиты. — Он был интересным. Больше нет ничего интересного. Зейн качает головой, глядя на Гарри-клубочек грусти: — Ты же мой маленький апатический котёнок. Гарри лишь грустно стонет. Все дело в том, что он знает, в каком ужасном состоянии он сейчас. Он превратился из «Очаровательного Урагана Гарри» в «Ноющий Тропический Шторм Грусти», и у него нет никакой силы воли, чтобы собрать себя снова. Просто Луи был невероятным. Словно Гарри всю жизнь пытался плыть по миру, который давал ему гораздо меньше, чем ему хотелось, пытался найти какой-то смысл, который все не появлялся. Ему было так легко играть со всеми, и ему даже не нужно было проявлять свою слизеринскую амбициозность, потому что мир сам отдавался ему, и Гарри просто хотелось найти кого-то, кто бы командовал им, раздирал его на части, чтобы не пришлось этого делать самому. — Он сказал, что любовь это некорректный концепт, — говорит Гарри, просто чтобы озвучить эти слова. — Я видел эту песню, — кивает Зейн на блокнот. — Я просто хочу снова до него дотронуться. Черт, Зейн, черт, — Гарри садится и роняет голову между ног. — Мне, блять, нужно собраться. — Да, нужно, — кивает Зейн, подвигается ближе к Гарри и протягивает ему руки: — Хочешь посмотреть всякие глупости по телевизору, пока из тебя выходит кофеин? Гарри отчаянно кивает, позволяя Зейну поднять себя: — Да, пожалуйста. — Утром нам нужно будет серьезно поговорить, — говорит Зейн, подводя их обоих к маггловскому телевизору, усаживая парня на поношенный диван. — Хорошо, — Гарри сворачивается под боком у друга. Если честно, он понятия не имеет, что со всем этим делать. Все дело в том, что какая-то чёрная дьявольская магия Луи передалась ему с поцелуем, и он никак не может ее стряхнуть с себя, сколько бы серьезных разговоров Зейн с ним не провел. Зов сирены Луи застыл на его устах. xx Гарри приходит в себя, по большей части потому что Зейну надоедает разбираться с его дерьмом, но и потому что ему нужно хоть немного спать, если он хочет сохранить работу. Но он все так же не может избавиться от нового альбома в голове, грустные припевы и куплеты с придыханием, написанный про некоего сероглазого парня. Он называет его «Набей Себе Крылья и Прилети Обратно Ко Мне», и не может перестать напевать его, сканируя библиотечные карточки, выдавая горы книг пожилым женщинам и кричащим детям. Работа в библиотеке вовсе неплохая, из всех возможных, хотя он иногда и получает неодобрительные взгляды на татуировки на рукавах, пирсинг в носу и губе. Несмотря на это, преимущества определенно есть: тут тихо, зарплата достойная, а еще коллега Бернис, милейшая старушка-сплетница, которая печёт потрясающее печенье. Все, что ему нужно, это приходить, улыбаться и одеваться не как бездомный. И если он не всегда соблюдает последнее требование, то его все равно не увольняют. — Ты сочиняешь или работаешь, Бетховен? — спрашивает Берни, проходя мимо него со стопкой книг в руках. — Всего понемногу, — отвечает он, продолжая сортировать недавние возвраты от посетителей. — Ты же знаешь, я многозадачный. — Я знаю, что ты думаешь, что многозадачный. Я также знаю, что ты только что положил диск в стопку с детскими книгами, — отвечает она, глядя поверх своих очков в красной оправе. Берни по-матерински строгая, но также и одна из самых крутых и острых на язык людей из всех, кого Гарри встречал. На прошлый день рождения он подарил ей одну из футболок с логотипом их группы, и иногда она носит ее с брюками, по пятницам. — Извини, я что-то охренеть как отвлечен, — говорит он, возвращая диск на место, поправляя копну волос. — Что за выражения, — напоминает она, хотя парень неоднократно слышал ее маты шепотом. — И снова извини. — Это снова тот парень, да? — говорит она, прекращая печатать. — Тот, о котором ты говорил в понедельник. Ты что, даже не подумал взять его номер? Он лишь качает головой, потому что не настроен рассказывать ей, что в его мире большая часть людей даже не умеет пользоваться телефонами, не говоря о том, чтобы иметь их. Проблема в том, что волшебный мир немного отстойный. Да, конечно, магия это круто и здорово, пока ты не понимаешь, что работать в министерстве не так уж и круто, а иметь магазин в Косом переулке совершенно не выгодно с точки зрения бизнеса. Все дело в том, что Гарри собирался стать аврором. У него были все рекомендации, подходящие оценки, и именно поэтому он отчислился за две недели до выпускного, собрал панк-группу и начал работать в библиотеке. — Мы не заговаривали о номерах телефонов, — говорит он, вместо полного рассказа, потому что даже если она ничего не спрашивает про деревянную палку в его правом кармане, то наверняка посчитает его сумасшедшим, если он скажет, что волшебник. — Ну и кто в этом виноват? — неодобрительно смотрит на него женщина. — А теперь ты страдаешь как щенок, которого пнули. — Совсем не как щенок, — слабо протестует Гарри, но сравнение раздражающе точное. Большая часть его очень хотела бы, чтобы он не был таким легкочитаемым, и чтобы все эмоции не отображались на его лице. Это так хорошо получалось в школе, и он очаровывал всех, кого только хотел. Однако сейчас все не так просто. Оказывается, в реальной жизни все гораздо сложнее, чем снимать мантии с семикурсников. Выражение ее лица смягчается, словно у мамы: — Не смотри так. Если это судьба, вы обязательно встретитесь снова. — Спасибо, мисс Би, — улыбается парень. — В комнате для отдыха есть овсяное печенье с изюмом, — говорит она, проходя мимо. — Вы лучшая! — восклицает он, наблюдая как женщина скрывается между полок, и чувствует себя чуть собраннее. Они же не живут в разных странах, в конце концов, так что вероятность увидеться с Луи все же есть. И достаточно большая. Не то чтобы он на самом деле верил в судьбу. Удача? Конечно. Карма? Возможно. Но судьба казалась чем-то искусственным, чем-то, что люди выдумали, чтобы лучше засыпать по ночам. Чистокровные волшебники с немного знаменитой старшей сестрой и репутациями не нуждаются в помощи судьбы. Но только в этот раз, он может попробовать, наверное. xx Новизна сущ., жен. Нечто новое в чем-то, новое явление, событие. xx Судьба и парень-вейла вполне возможно одно и то же, как оказывается в среду три недели спустя. — Привет, Лиам, у тебя есть «Слинки»? — спрашивает Гарри, протискиваясь в стеклянные двери музыкального магазина, в сопровождении звоночка и гитары. — На Розе порвалась струна. — Бедняжка, — Лиам отводит глаза от своей акустической гитары, которую держит на коленях, сидя за стойкой. — Вроде должны быть. — Такие, как я люблю? Десятки? — уточняет он, в то время как Лиам ставит гитару у стены, и ведёт его к прилавку. — Гарри, ты приходишь два раза в месяц, я знаю, какие тебе нужны струны, — отвечает парень, снимая упаковку со стенда. Лиам, ни капельки не панк в своей кепке, мешковатых джинсах и улыбкой, очень хороший человек. Он больше по акустическим каверам поп-песен, не дай бог Гарри до такого дойдёт, но он из Хогвартса, гриффиндорец, да и просто нравится Гарри как человек. Музыкальный магазин, в котором он работает, специализируется на смешивании современных музыкальных технологий с магией, и они покупают тут большую часть необходимого для группы. Только отсутствие мотивации удерживает его от подачи заявки на подработку тут, поскольку скидка сотрудника позволила бы есть что-то помимо лапши быстрого приготовления на обед каждый день. — Спасибо, Ли, ты невероятный, — говорит он, открывая чехол и вытаскивая Розу, ярко-фуксийную красотку. — Я знаю, ты говоришь это каждый раз, когда тебе что-то нужно. — Ты бы обанкротился без меня, — парирует Гарри, засовывая мизинец в свой тоннель, чтобы подразнить Лиама. — Это отвратительно, — отвечает тот, и смотрит на гитару, на которой вторая струна торчит, лениво сворачиваясь в петлю. — Это хардкор, — пожимает плечами Гарри, облокачивается на стеклянную поверхность стойки и максимально очаровательно улыбаясь. — Ты такой придурок, — ласково говорит Лиам, приступая к работе над струнами. — Можешь не следить за мной. Иди, покапай слюной на гитары, которые ты не можешь себе позволить. — Ой, отвали, — отвечает Гарри и щёлкает Лиама по носу, прежде чем поворачивается к рядам гитар, которые он не может себе позволить, в поисках новинок. Он осматривает прекрасную модель Les Paul, когда за ним начинает звучать фортепианная мелодия, короткий перезвон клавиш, который превращается в мелодию. Она печальна, но в ней есть какой-то свет, и Гарри оглядывается, пытаясь понять, кто играет. У входа в магазин стоит рояль, большой чёрный монстр, на котором Лиам когда-то разрешил ему потыкать по клавишам, но звук был даже не близок к этому. Он прокрадывается мимо стендов с музыкальными книгами, пытаясь незаметно увидеть пианиста, находя тревожно знакомое лицо. Он пытается остаться незамеченным, наблюдая, пытается игнорировать сальто в желудке при виде парня-вейлы, одновременно более прекрасного и устрашающего, чем ему запомнилось. Дело в том, что он даже не удивлён обнаружить его тут. Это меньше удивление, чем ощущение обнаружения именно того, на что рассчитывал, радость от тёплого желтого света от приближающегося поезда, что-то, что увезёт его туда, куда ему нужно. Он выглядит прекрасно в полуденном свете, мягче и более открытым, его глаза почти полностью закрыты, а пальцы гуляют по клавишам. Он склонился над инструментом, волосы скрыты под шапкой, и он в белой мешковатой футболке, и Гарри просто хочется дотронуться, вдохнуть его, вспомнить, как это было. Луи покачивается в такт музыке, одной ногой выстукивает ударные ноты, едва заметно двигается с пульсацией мелодии. В какой-то момент Гарри задумывается, не галлюцинация ли это, не результат ли его бесконечного нытья и страданий, и есть ли тут вообще Луи. Только когда Лиам подходит к нему сзади, парень отводит взгляд от созерцания: — Гарри, ты блокируешь проход. — Ох, — он резко разворачивается и прижимается к стене, невинно улыбаясь. — Эм, извини. Лиам смеётся, направляясь обратно к стойке, забирая с нее папку. — Неожиданно заинтересовался роялем? — Это очень хороший рояль, — надув губы отвечает Гарри, надеясь, что если он продолжит прятаться, Луи его не заметит. Это очень глупо, все это, и его страдания, и что он не может даже взглянуть ему в глаза. — Ага, конечно, — поддразнивает его Лиам, протискиваясь мимо и возвращаясь к работе над гитарой парня. Гарри показывает ему средний палец, снова возвращаясь к наблюдениям. Когда Луи заговаривает спустя пару минут и даже не поднимая глаз, Гарри чуть не выпрыгивает из собственной кожи: — Не нужно прятаться. Я не кусаюсь. Он выскользает из поля зрения Гарри, поскольку парень делает несколько неспешных шагов навстречу ему: — Извини. Я просто... слушал. — Я знаю, — он менее пугающий, чем на концерте, менее хищный, более расслабленный, и Гарри не знает, нравится это ему или нет. — Ты очень хорошо играешь. Это очень красиво. Луи пожимает плечами, и это движение практически не прерывает песню. — Знаешь, я вообще надеялся, что мы больше не встретимся. Гарри замирает, сбитым носком мартинсов пинает пол: — Оу. — Ничего личного, — отвечает ему Луи, и песня все еще звучит, подходя к завершению. — Просто мне очень хочется оставить тебя себе. И в этом ничего хорошего ни для кого из нас. — Да, наверное, ничего, — подтверждает Гарри, потому что он уже понял, что Луи ему не пойдет на пользу. Он динамичный, сияющий и соблазнительный, и от него исходит какая-то энергетика, что Гарри хочет его больше всего на свете. Даже учитывая, что Гарри всегда казалось, что Луи это Луна, а не солнце, возможно, ему стоит соблюдать дистанцию все равно, вдруг его восковые крылья растают, и он рухнет. Мелодия заканчивается, и последние несколько нот практически не слышны, и Луи оставляет пальцы на клавишах после завершения игры: — Если бы я пригласил тебя к себе домой, ты бы смог отказаться? — Наверное, нет, — признаёт он, хотя мог бы попробовать. Он готов попробовать, если Луи этого хочет. В конце концов, у него начало лучше получаться сражаться со странным притяжением, которое он чувствует при каждом пересечении их взглядов, и не то чтобы он не хочет Луи, но он не абсолютно беспомощен теперь. Не абсолютно. Луи кивает: — Иди, присядь рядом. — Нет? — Гарри твёрдо стоит на своём и на земле. — Это не тест, — отвечает Луи, почти улыбаясь, но словно его улыбка не уверена, что она тут делает и что ей нужно делать вообще. — Но если бы это был тест, я бы его сдал? — уточняет Гарри, потому что ему кажется, что они сейчас играют в игру, хотя он и не представляет, какая у нее цель, уж тем более правила. — Не уверен, — отвечает Луи. Он менее магнетический сейчас, думает Гарри, и ему интересно, может та аура это просто напускное, иллюзия, в которой он любит прятаться. Просто чтобы заполучить желаемое. — Почему ты сделал татуировку крыльев на шее? — спрашивает Гарри, сохраняя дистанцию, удерживая себя в безопасности. — Я зову их своими птичьими жабрами, — предлагает Луи вместо ответа, проводя пальцем по перьям, поглаживая шею. Гарри улыбается в ответ: — Они мне очень нравятся. — Мне тоже, — отвечает Луи, облокачиваясь на рояль так, будто тот для этого только и создан. — Ты производишь обманчиво милое впечатление. — Извини? — уточняет Гарри, чувствуя легкое напряжение, близкое к желанию. Луи снова это делает, его глаза такие выразительные, словно он спрятал целую луну за зрачками, и парень точно врал себе, думая, что он может справиться с собой, и все под контролем. — Ты знаешь, чего хочешь, и знаешь, как этого добиться. Для тебя это легко. Ты милый, потому что так ты добиваешься нужного тебе. Ты бы был заносчивым, если бы это тебе помогло, — просто говорит Луи, критически осматривая его, дергая ногой в красных кедах, словно пытается поторопить жизнь. — Может, я просто не дерьмовый человек, — отвечает Гарри, потому что да, обычно он получает, что хочет, и весьма милый, но не потому. Он милый и хороший, потому что ему нравится, когда люди улыбаются, потому что ему просто нравятся люди. — Может, ты видишь во мне худшее лишь потому, что хочешь видеть худшее в себе. Луи лишь смотрит на него тем странным взглядом, который был у него перед тем, как он ушёл, как когда сказал, что Гарри милый. Он хочет, чтобы он повторил это вновь — Было бы легче оставить тебя в покое, если бы я мог поверить, что ты плохой человек. Гарри закусывает пирсинг в губе и отпускает его. Нервная привычка. — Если бы я попросил тебя пригласить меня к себе, ты бы смог отказаться? Луи тихо вздыхает, опуская взгляд на клавиши и играя пару ноту: — Наверное, нет. — Ты хочешь, чтобы я тебя попросил? — спрашивает Гарри, потому что он сам хочет. Хочет почувствовать волну магии вейлы, губы Луи на своих, хочет довести его и утонуть в нем. — Я не могу ответить на это, — Луи отбивает ритм на своих джинсах. — Тогда спроси меня, — Гарри улыбается, делая крохотный шаг вперёд. — Будет легче ненавидеть себя, если это твоя вина. Тогда Луи улыбается той самой хищной улыбкой, которая ему так нравится: — Ты так хорошо меня знаешь. Гарри ждёт. — Пойдём ко мне. Гарри кивает не сразу, словно он мог бы сказать нет, даже если бы захотел: — Хорошо. Парень оплачивает струны и складывает гитару обратно в чехол, и Лиам смотрит на него так, словно его это забавляет, но немного смущает, так что Гарри как можно приятнее улыбается ему: — До встречи, Лиам. — Пока, Гарри, — Лиам садится обратно на стул и поднимает гитару. — Увидимся. Гарри берет чехол одной рукой, подходит к Луи, который все так же сидит у рояля, играя ту же мелодию, тот же кусок. — Готов? Луи кивает, после чего поднимается и протягивает руку. Гарри тянется взять ее, переплести пальцы, как на концерте, но Луи переплетает лишь их мизинцы и тянет его на улицу. Парень следует, позволяет Луи завести его за угол, и собирает всю волю в кулак, чтобы не прижать его к стене, словно бы в дежавю. — Обними меня, — говорит Луи, становясь так близко, и Гарри чувствует его дыхание на своём лице. Он видит темные остатки карандаша под его глазами, блестку на веке, и ему нравится, что это делает его чуточку не идеальным. Луи невероятен, когда он максимально собран, но так же прекрасен, когда такой мягкий и не при полном параде. Гарри кивает, свободной от гитары рукой обхватывает Луи за плечи, притягивает его к груди, а тот обнимает парня за талию, зарываясь носом в его футболку. Гарри рассматривает кирпичную кладку, пытается хоть как-то держать себя в руках, обнимая Луи, но его сердце бьется как колибри, блестящими крылышками по рёбрам. — Ты неровно дышишь, — отмечает Луи, качая головой, когда Гарри открывает рот, чтобы возразить. Он возвращает голову обратно на плечо Гарри: — Держись крепко. И переулок вокруг них тает, их закручивает и перекручивает, и в массе ощущений Гарри чувствует только Луи в своих объятиях, и это очень даже приятно. Они резко останавливаются в, похоже что, коридоре квартиры Луи. Она светлая и чистая, белые стены и деревянные полы, и Гарри ожидал не этого, но это касается и самого Луи. — Ты живешь один? — спрашивает Гарри, ставя гитару с тихим стуком и снимает ботинки у двери. — Это ты так пытаешься выяснить, есть ли у меня друзья? — ухмыляется Луи, и пирсинг в его губе двигается и сверкает. — Нет, — отвечает Гарри, хотя ему и правда интересно. — Это я так пытаюсь выяснить, не расстроится ли кто, если я тебя поцелую. Луи тянется к руке Гарри, снова переплетает их мизинцы, после чего ведёт его к дивану, вжимая в мягкую синюю подушку: — Никто не расстроится, если ты меня поцелуешь. — Хорошо, — улыбается ему парень, аккуратно опуская пальцы на талию мужчины. Луи, как и в первый раз, берет его щеку в свою ладонь, тихо умиляясь, когда Гарри двигает лицо навстречу к нему. — Видишь ли, у тебя есть оправдание, — говорит он, гладит пальцами кожу, находит ложбинку за ухом, а большой палец оставляет на нижней губе парня. — Я вейла. Сирена. Ты и не можешь сопротивляться. Луи обхватывает затылок Гарри, легко перемещаясь и сжимает бёдра парня между своих: — Но какое у меня может быть оправдание? — У меня нет для тебя ответа, — говорит Гарри, тихий голос заполняет образовавшуюся тишину, потому что он бы хотел, чтобы у Луи была причина хотеть его, но ее нет. Остальные хотят, но это не причина. Он тоже не понимает. — И у меня тоже нет, — говорит Луи, а затем медленно целует, и их губы так же идеально касаются, как и раньше. Ощущения иные без алкоголя, но не хуже, просто чище, и он так остро чувствует каждую эмоцию в груди. Луи целуется так, будто это самое важное в мире, прижимает Гарри к дивану всем телом и запускает пальцы в его волосы. Гарри не знает, как он сам целуется, но знает, что хочет заниматься этим вечно, а потом еще немного. Он, как и в первый раз, задирает футболку Луи, чтобы дотронуться до кожи, до изгиба его бёдер и выступающих позвонков. Поцелуи с Луи очень опасны, потому что после первого касания губ он понимает, что сделает все, что Луи бы не попросил его, что Луи может делать что-угодно с ним, и он еще и будет просить об этом и умолять еще. Гарри сложно дышать, сложно понять, что делать с телом, так что он отстраняется и пытается перевести дыхание, разрешает Луи оставлять засосы на его челюсти и шее. Парень все больше задирает его футболку, дотягивает ее вверх, обнажая ключицы, целуя везде, где достаёт, пока Гарри не поднимает руки, чтобы тот без лишних действий стянул ее и отбросил в сторону. Он помнит, что в прошлый раз все было почти что лениво, помнит сосредоточенного и просчитывающего все Луи, когда он доводил Гарри. Сейчас все не так, и еще больше ошеломляет при свете, и Луи был словно бог тогда, а сейчас он что-то хуже, отчаянные пальцы, губы, и Гарри просто хочет его еще больше. Луи прижимает его спиной к дивану, стаскивает футболку с себя и возвращается к губам Гарри, вновь запускает пальцы в его волосы и тянет, двигаясь ниже, и парень чувствует тепло его тела. Теперь татуировки Луи видны лучше, чернильные черно-синие завитки на его бицепсах, и он не может оторваться от них, как они двигаются вместе с мускулами. Гарри дергает бедрами вверх, издавая расстроенный стон, когда они встречают только воздух. Он опускает руки со спины Луи на его бёдра, чтобы притянуть ниже к себе. Луи сильно кусает его губу от этого движения, тянет за волосы, но не отстраняется, только начинает двигать бёдрами в ответ. — Я соврал тебе, — говорит он, между поцелуями, словно ему нужно это сказать, но не хватает времени. — Неважно, — качает головой Гарри, крепко обнимая парня и целуя так, что кислорода не хватает обоим. Но Луи прерывает его, нервными пальцами берет Гарри за лицо и смотрит прямо в душу серьезными серыми глазами: — Я хотел увидеть тебя. Я не хочу... — он качает головой, прижимается своим лбом к Гарри, словно не может не касаться его. — Не хочу, чтобы ты думал, что я тебя не хочу. Гарри тянется к его губам быстрым касанием, и его разрывает, потому что он хочет зацеловать Луи, но еще хочет слышать его голос, слушать бархатный тон его голоса, и наслаждаться им вечно: — Никогда так не думал. Луи кивает, снова целует его, возвращает руки в волосы, там, где им и место, двигает бёдра в, кажется, стабильном ритме. Гарри пытается расстегнуть свои джинсы, но успевает справиться с пуговицей, прежде чем сдаётся и прижимает Луи ближе к себе сильными руками. Это странно, потому что часть Гарри хочет закрыть глаза и раствориться в поцелуе, но он продолжает их открывать, пытаясь увидеть тень длинных чёрных ресниц или полуприкрытых серых глаз. Луи ставит колено между ног Гарри, и тот прекращает думать окончательно, и все превращается в бесконечное движение бёдрами и беспорядочные поцелуи, и больше ни на что их не хватает. Луи издаёт тихие звуки, из-за которых у Гарри дрожат руки, потому что он хочет быть еще ближе, чем это человечески возможно, так что просто утыкается парню в плечо и пытается подавить стоны, которые так и рвутся наружу. Но Луи все равно что-то шепчет своим тихим бархатным тоном, отчаянная ода имени Гарри, и от этого кровь бурлит, закипает, сводит с ума, и он тянет Луи ближе, еще ближе, словно хочет выдавить все эти звуки из его искусанных губ. Это игра, всегда было игрой, но Гарри начинает сомневаться, что Луи когда-то хотел в ней выиграть. Он не уверен, что знает, что именно было бы выигрышем. Гарри вонзает пальцы в мягкую кожу спины Луи, где она переходит в бёдра, ругаясь, потому что Луи тянет его за волосы и тихо стонет прямо ему в рот, и он дрожит, чувствует оргазм, и у Гарри кружится голова, от полуденного света и тела Луи, и он не может сдержать тихий стон, кончая. Луи падает на его грудь, и дыхание у них обоих пытается прийти в норму, но все сбивается. Луи вдруг перестаёт быть собранным и сосредоточенным, такой мягкий и изящный в объятиях Гарри, и последнему это нравится, что он может прижать его к себе, чувствовать его дыхание у ключицы, но одновременно быть словно укрытым им, со всех сторон. — Так что, все было так же, как ты запомнил? — спрашивает Луи, когда переводит дыхание, но Гарри еще не готов прервать этот момент. — Все еще приятная новизна? Я все еще интересую тебя? — Гарри думает, что это должно звучать небрежно и насмешливо, но их ноги все еще переплетены, и голос не вернулся к обычному звучанию, почему-то грустный. Гарри не знает, что сказать, как выразить чувства словами, потому что Луи думает, что его притяжение исключительно в новизне, в уникальности песни сирены в крови. Он не думает, что в нем есть что-то, что заставит кого-то остаться. — Я написал альбом о тебе, — выпаливает Гарри, прежде чем задумывается, говорят ли люди такое обычно, и его собственный голос звучит странно для него самого. — Я написал тебе целый альбом. — Ох, — а потом тише: — Почему? — Не знаю. Ты интересный, — отвечает Гарри, думая о тех ночах, которые он провёл на кафельном полу с гитарой на коленях, думая только про зелёный огонёк сигареты и татуировки на теле Луи, что отпечатались в его чертовом мозге. — Ты меня сломал на какое-то время. — Есть у меня такая тенденция, — выдыхает Луи в шею Гарри. — Разрушать всякое. — У меня тоже, — улыбается Гарри, надеясь, что получит ответную улыбку. — Но если что-то не должно быть разрушено, зачем оно? — Может, предполагается, что мы должны попробовать любить их, — просто отвечает Луи, и он не смотрит на парня, но тот видит его профиль и макушку, и думает, что если уж кто предназначен, чтобы его любили, так это Луи. Он хочет этого. Хочет разрешения его любить. — Я думал, ты не веришь в любовь, — говорит Гарри, потому что он написал ту песню, он знает, даже если ему она не нравится, и он совсем не хочет в это верить. Гарри гладит Луи по спине, в ожидании ответа, и обнаруживает тату, которую раньше не видел. Это маленькая медуза у его правого плеча, и ее мощные щупальца оборачивают плечо и спину, пересекают ее и вплетаются в рукав. — Я и не верю, но ведь это милая история. Что можно так сильно о чем-то заботиться и переживать. Что ты можешь кого-то любить, что кто-то может любить тебя. Гарри медленно кивает, начиная понимать. Луи не то чтобы не верит в любовь, но он боится, боится, что это лишь сказка, которую он никогда не найдёт. А если найдёт, она будет на языке, которым ему не под силу будет овладеть никогда. И он не знает, что на это сказать, потому что он и не влюблён в Луи, но думает, что хотел бы, что хочет увидеть его снова, узнать, что его бесит, а что радует и заставляет улыбаться. Он никогда не видел чтобы он улыбался, не как в баре, чуть оскалив зубы и сверкая подводкой, но словно у него нет никаких забот в этом мире. — Луи? Тот поднимает глаза, и они встречаются взглядами. Гарри интересно, когда он встанет, и ему совсем этого не хочется. — Да? — Я хочу снова тебя увидеть, — и он чувствует себя таким маленьким, потому что сейчас нельзя все просрать. Он не может просто отпустить Луи в этот раз, с не-поцелуем и облачком дыма. Луи вздыхает, берет Гарри за плечо, словно извиняется: — Я ушёл в первый раз, потому что не хотел, чтобы это произошло. — Я хочу, чтобы это произошло, — уперто, словно ребенок, говорит Гарри. — Думаю, тебе стоит уйти, — отвечает Луи, вставая и неохотно убирает руки, проводя ими по бицепсам парня. — Я не хочу, — протестует Гарри, но не останавливает Луи, который встаёт, поднимает волшебную палочку с пола и движением запястья очищает их обоих. Его волосы в абсолютном беспорядке, золотая кожа светится в полуденном свете, а тени оттеняют все изгибы его тела. — Не делай этого, — Луи натягивает футболку, отказываясь смотреть на Гарри. Он спокоен и собран, хотя еще пару минут назад охотно подпускал парня к себе. — Не делать чего? — спрашивает Гарри, садясь. — Не бороться за тебя? — Не превращай это в что-то, чем оно не является, — отвечает Луи, направляясь к обеденному столу, сжимая и разжимая пальцы, словно в поисках чего-то, для чего их применить. — Я не превращаю ничего, — говорит Гарри, и он чувствует, как все ускользает от него, словно песок. Ему бы хотелось, чтобы попытки удержать Луи не были похожи на попытки удержать в руке воробья, чтобы он не так боялся повредить ему что-то, чтобы не опасаться, что он улетит. — Превращаешь, — отвечает Луи, нервно нащупывает пачку сигарет, и какое-то время тормошит ее, прежде чем достаёт одну. — Это не женский роман или какой-то дурацкий фильм. Ты не можешь завоевать меня и спасти просто будучи настойчивым. — Ты подразумеваешь, что я могу завоевать и спасти тебя, если оставлю одного, потому что я могу это сделать, — говорит Гарри, ковыряя дыру в джинсах. — Ты вообще не должен завоевывать меня, — отрезает Луи, подкуривая от волшебной палочки и затягиваясь так, словно дым это кислород. — Ты сказал, что хочешь меня, — и это звучит как мольба, так глупо. — Ты соврал. — Я и правда тебя хочу, — Луи словно замерзает, иней в его глазах и холод на кончиках пальцев. — Это не значит, что я хочу отношений. Извини. — Я просто думал... — он останавливается, ломает пальцы, и жалеет об этом, жалеет, что позволил Луи сделать с ним такое, ненавидит себя за разочарование, которое чувствует. Ненавидит себя за то, что вообще разрешил себе надеяться. — Я хотел заботиться о тебе. Ты сказал, что всем плевать на тебя, но я бы хотел доказать, что это не так, — он не поднимает глаз, идёт к своей обуви и обувается, потому что он уйдёт, если этого хочет Луи. — Все не так просто, — отвечает Луи, прислоняясь к стене, держа одну руку у груди, словно удерживает свои легкие на месте. Он прекрасен, такой прекрасный и хрупкий, и Гарри просто хочет дотронуться до него еще раз, потому что он уже забывает, какая его кожа на ощупь. Гарри пожимает плечами, забирая свою гитару, и пытается не думать, как сильно ему хочется расплакаться. Он чувствует, что его отвергли, хотя Луи и не обещал ему ничего. Он думает, что обещание подразумевалось. «Возможно». Но в этот раз это он трансгрессирует с не-поцелуем и облачком дыма, прежде чем Луи сможет оставить последнее слово за собой, прежде чем сможет сказать еще что-то ужасное. И ему больно, хотя совсем не должно бы.