cum bellum

Дэхён с усилием трет ноющие виски, прикрывая глаза, стараясь выровнять дыхание после перелета. Повезло, что успели вернуться до полудня, когда солнце в зените, когда оно палит гнилую вампирскую душу до самого основания. Тогда не спасает даже мантия, не спасают летучие мыши — лучи жгут и их, оставляя горстку пепла и едкий запах серы. Князь морщится, когда рядом с ним кто-то присаживается, не желая сейчас разговаривать. — Это кресло тесно для нас двоих. Уйди, — шипит от того, что каждое слово отдается пульсирующей болью, переходя от головы к шее, а дальше по рукам и до кончиков дрожащих пальцев. Прохладная ладонь ложится на лоб и Дэхён почти что мурлычит, ощущая, что боль немного отступает, а тело становится холоднее. Сегодня он перегрелся на солнце, а все потому что плевал на все запреты и выбрался в город, чтобы посмотреть, как сожгут ведьму. О это непередаваемое чувство, когда на костре умирает давний враг, мучается, молит о пощаде… но ничего уже не спасет от костра вездесущей инквизиции. Князь видел, как сгорают не только ведьмы, но и как вампиры тлеют на солнце, разлагаются за считанные минуты, вопя от боли. — Сегодня я сделал тебе одолжение, а ты меня прогоняешь… — Хичоль, я тебя очень прошу. Так странно… я думал ты с лестницы не сходишь, постоянно вижу тебя там, — откидывает голову назад, — тебе там что, медом намазано? — Я слежу за главным входом, чтобы кто-нибудь не проник… и за тобой слежу, чтобы дел не натворил. Кто же будет тебя контролировать, если не я? Совет? Если бы ты таскал жертв на задний двор, то я был бы и там, не волнуйся, — вампир ласково гладит по голове князя, возясь с ним, как с дитем малым. — Весь такой правильный… а согласился со мной днем выбраться, — Дэхён часто моргает, пытаясь убрать с глаз дымку, из-за которой он не видит даже собственных рук. — Не оставлять же тебя одного. Ты бы еще до вечера стоял и смотрел, а мне потом пришлось бы пепел твой собирать и перед Советом отчитываться, мол, поздоровайтесь с князем, правда он сегодня себя плохо чувствует… Князь заливисто смеется, прикрыв ладонями лицо. Успел уже представить вытянувшиеся от удивления лица всех присутствующих, когда Хичоль предоставит за место Дэхёна горстку пепла. Резко осекается, когда в глазах опять мутнеет и боль возвращается с новой силой, заставляя распластаться на кресле, строя из себя великомученика. — Лежи спокойно, просто так боль не пройдет, нужно время, — вампир тяжело вздыхает, встает с кресла, — тут даже я помочь не смогу. Может, попытаешься уснуть? Я тебе гроб сколочу… — Оставь свои шуточки при себе. Кому в голову вообще могло придти, что мы спим в гробах? — князь бурчит, складывая руки на мерно вздымающейся груди, — ничего глупее в жизни не слышал. — Если бы ты был обращенным, ты бы не смеялся. А если бы еще тем, кто получил силу после смерти… такие правда спят в гробах, потому что им так удобнее. Только чистокровные спят как обычные люди в кроватях. Потому что нам это чуждо, мы привыкли к удобствам. Остальные предпочитают деревянный гроб. Там, если подумать, спокойнее, не находишь? Никто не ворвется в твой гроб, чтобы ты решил какие-то архиважные проблемы, которые без тебя ну никак. Дэхён кивнул, припоминая, сколько раз за эту неделю его поднимали, давай на сон пару часов. То кто-то пересекает границу, то приезжает погостить родственник, то опять кто-то подрался. Через границу как раз переходит родственник, а на него нападают, не признав. От одного события исходит масса проблем, порой настолько глупых, что нервы натягиваются как струны и любое слово может порвать их и тогда лучше на глаза не попадаться… — Попытайся уснуть, потому что к полуночи опять собирается Совет. Сам понимаешь, что если опоздаешь, или придешь в таком состоянии — перемоют все кости, — Хичоль на секунду задерживает взгляд на груди князя, — стой, а где… Внутри Дэхёна холодом разлилось предчувствие взбучки и долгой нотации с угрозами, и насильственными действиями. От собственной дурости ему вдруг захотелось провалиться под землю, заколотиться там в гроб и умереть в одиночестве от осознания собственного позора. Конечно, он хотел рассказать о потере, но не сегодня, не сейчас… сначала нужен план, а только потом рассказать самым близким, чтобы помогли. А сейчас только осудят, обвинят и отвернутся. — Хичоль! Где он? Кто-нибудь видел его? — раздается голос из коридора и Дэхён мысленно благодарит того, кому так вдруг понадобился Хичоль. Вампир закатывает глаза, медленно отсчитывает про себя от единицы до десяти и обратно, и только потом разворачивается, чтобы, в последний раз злобно глянув на Дэхена, уйти. В коридоре наступает секундная тишина, после слышится стук каблуков, тихий голос и все снова стихает, оставляя замок в относительной тишине. Дэхен с силой сжимает зубы, хмуря брови в очередном резком приступе боли. Ему кажется, что в черепе пауки свили паутину и начинает гнить мозг, давя на виски… невыносимо только в первые секунды, потом минута шума в ушах и снова все отступает. Дэхен шумно вздыхает, откидываясь в кресле, с силой сжимая пальцами подлокотник, до побелевших костяшек. Пройдет еще не один час, прежде чем он полностью восстановится, только при условии, что его трогать не будут. Никто не знает, что князь вместе с главой стражи посмел нарушить главное правило, не позволяющее вампирам высовывать носы из замка при солнце, кроме экстренных ситуаций, которые бывает раз в полвека. Никто не знает, что теперь князю настолько паршиво, что он сиюминутно готов раскроить себе голову, лишь бы перестать корчиться от боли. Но он терпит, не подает при других виду, но наедине с самим собой тихо скулит, падает на колени перед кроватью, нажимая подушечками пальцев на виски. Как только Дэхен закончил дела с прислугой, которая имела неосторожность разбить дюжину хрустальных бокалов, сразу двинулся в свою комнату, закрыв дверь на ключ, после заваливаясь на мягкую постель. Боль почти не появляется, вены больше не чернеют на руках, как днем, он почти оклемался, и решил как следует выспаться. День выдался сумасшедшим — днем замок не спал, потому что небо заволокли темные, тяжелые тучи и какой-то полоумный вампиреныш, решивший, что наступила ночь, перебудил всех. Разбудить вампира сложно, но еще сложнее уложить обратно… слуги засыпали на ходу, за что получали по шее, старшие озлобленно косились на всех и вся, бурча себе под нос проклятья. Замок уснул к вечеру, оставляя Дэхена в давящей тишине и таком нужном умиротворении. Ендже с легкостью открыл дверь своим ключом, резко захлопнул ее, привлекая к себе внимание. Дэхен подскочил, сонно щуря глаза, пытаясь сфокусировать взгляд, но перед ним все стало одним мутным пятном. — Ну, рассказывай, где ты был всю ночь и утро, — Ендже прижался спиной к стене, передернув плечами. — Откуда… — Меньше разговаривать надо, когда убегаете из замка, — хмыкает Ендже, отрываясь от стены, — я удивляюсь, как остальные не проснулись, — проходит дальше, к окну и садится на узкий подоконник. — Ты… был прав насчет ведьмы, — нехотя мямлит Дэхен, — моя ошибка, что я не распознал эту тварь. Теперь расплачиваюсь. Ночью я был у нее, а утром смотрел на ее сожжение, кстати, не такое зрелищное, как я думал. Эта чертовка украла… — Реликвию. Ты без нее третий день и твоя кожа сереет, наверное, еще раскалывается голова. Это не из-за того, что вы поздно вернулись, а потому что не просто так тебе отдали по наследству эту вещь… ты сам прекрасно знаешь, какая там сила, — Ендже хмурится, нервно кусая губы. — Есть только два варианта… — прикрывая глаза начинает Дэхен. — Перетерпеть и научиться самому контролировать силу внутри, или найти, пока не стало поздно, — заканчивает Ендже. — Искать у вожака оборотней… я даже не представляю, как он выглядит! Я в своей жизни местных оборотней в глаза не видел, — чуть ли не хнычет от разочарования Дэхен. Ендже шумно вздыхает, спрыгивает с подоконника и начинает расхаживать по комнате туда-сюда, выстраивая в голове план. Идти войной — опасно. Перемирие на этих землях самое крепкое, уже четверть века никто не посягал на территорию противника... что очень нетипично для нечисти. Попросить отдать — значит надо пересечь границу, а значит нарушить договор. Нарушение договора — война. В любом случае все заканчивается мордобоем. — Значит все-таки потерял! — шипит Хичоль, вовремя проходивший мимо спальни князя. Сжав руки в кулаки, он нервно перетаптывается на месте без какого-либо шума, чтобы его не заметили. Резко развернувшись, вампир поправляет рубашку и быстрым шагом направляется в левое крыло, спускается по лестнице, упрямо не замечая вокруг себя остальных. В нем закипает злость на Дэхена, потому что тот посмел потерять ценную вещь. И на самого себя, потому что не уследил, не уберег… хотя это и есть его прямая обязанность, о которой пусть никто не знает. Погибший в битве на другом континенте отец Дэхена, мало того, что обременил своего сына на правление стадом баранов с клыками, так еще и заставил Хичоля приглядывать за единственным ребенком. Не то чтобы Хичоль прямо так уж и ненавидел Дэхена. По-своему любил за дурашливость, уважал за силу, но иногда у него чешутся руки придушить князя ночью подушкой или хорошенько отхлестать по наглой мордашке. Но вместо этого он читает нотации, унижает и приводит в бешенство. Потому что это куда эффективнее сюсюканий, в конце концов Хичоль не нянька, он воин и суровый мужчина, перед которым бегут враги и млеют дамы всех возрастов. — Этот идиот потерял ее! — резко раскрывает дверь Хичоль и чуть ли не переходит на визг, захлопывая ее за собой. На него с легким недоумением смотрит хитрым взглядом худощавый парень, в тот момент мирно точивший когти. — Я тоже очень рад тебя видеть. Теперь будь добр потрудиться объяснить все без лишних криков, спокойно и подробно. Не нервируй меня сегодня, — сказано было тихо, совершенно безразличными голосом, немного сонным. — А в другие дни, значит, можно нервировать? Pardon, mon chéri! Спокойно объяснить я ничего не могу, потому что произошедшее ВОЗМУТИТЕЛЬНО! — Хичоль хватается за голову, вонзив когти в кожу, и тут же шипит, убирая руки подальше, — я совершенно не представляю, что нам делать. Кажется, это называется «desperatio». Попроси описать меня мою жизнь одним словом, и вот, пожалуйста, — «desperatio»! — Закрой пасть, не говори так быстро и много. Коротко и по делу. Не трать мое время и тепло на пустые фразы, — мужчина лениво переводит взгляд с собственных рук на Хичоля, — а за mon chéri можно и на дуэль. Ты так не считаешь? Впрочем, плевать. Ночью придушу подушкой, узнаешь, кто из нас тут… — А сам говоришь тонной бесполезных слов! — Хичоль нервно ходит из стороны в сторону, скрепив руки в замок за спиной, — наш всеми любимый, непоколебимый в своей неряшливости, князь, потерял ее! Не знаю даже, кто умрет первее, я от нервозности, или он от несоизмеримой… — Ближе к делу. Что он потерял ты можешь сказать, или мне можно уснуть прямо сейчас под твои благородные поэтические речи? — Знал бы ты, как я тебя ненавижу, — шипит Хичоль, — он потерял реликвию. Понимаешь, чем это обернется для нас, а прежде всего для него самого? Это не просто игрушка на цепочке, с которой наигрался и забросил в дальний угол. Нет, милый, это серьезная вещь, настолько, что ее ценность измеряется… — То ненавижу, то милый, — хохочет мужчина, скрыв лицо за руками, — за что ты мне такой достался, пустоголовый? Хичоль шумно вздыхает, смиряя друга взглядом, потухшим вмиг, полным отчаянья и желания сбежать за сотни миль от родного замка. Внутри поднялась целая буря, шквал эмоций, с которой он не мог справиться в одиночку, пришел за поддержкой, а в ответ — смех. Противный, визгливый, приправленный издёвкой. — Подожди, подожди… что он потерял? — перестав смеяться, мужчина резко поднял голову и замер, испуганно округлив глаза и приоткрыв в удивлении рот. — Доброе утро, Химчан.

—

— Назови мне хоть одну причину, почему его не стоило удавить в утробе матери! — Химчан уже добрых десять минут пытался вырваться из цепких рук Хичоля и пойти поговорить по душам с князем. Или изодрать его тело острыми когтями, клыками… все быстро восстановится, а мужчина спустит пар и сможет, хорошенько пораскинув мозгами, придумать план действий. — Да чтоб я знал, что так получится, спуску бы ему не давал. И вообще, разъяренным сейчас должен быть я! Почему ты так рвешься? — Хичоль пыхтит, закидывает на плечо друга и скидывает на стол, придавливая рукой грудь, чтобы не встал снова. Сил удерживать Химчана у него надолго не хватит: пусть тот и выглядит, будто сломается под первым дуновением ветра, но он слишком прыткий, изворотливый и сильный. — Ты вообще во всем этом и виноват, старая куртизанка! Тебе наказано было — следить! А где ты был все это время? Проводил время под юбкой у прислуги? Отпусти меня сейчас же, иначе будет только хуже, — Химчан скалится, тяжело дыша, потихоньку успокаиваясь, понимая, что начинает болтать лишнее. — Ах, под юбкой значит? Завидно, что за мной женщины по пятам ходят, а ты годами сидишь на одной месте в одиночестве? — Хичоль щурится, недовольно цокает языком и отходит от стола, — спасибо за добрые слова, друг, чертовски приятно. Еще чего интересного сказать желаешь? Не стесняйся. Химчан тяжело вздыхает, переворачивается на бок и смотрит на Хичоля. Молча поджимает губы и прикрывает глаза, стараясь успокоиться… получается плохо — злость не отступает, нервы, словно натянутые струны, противно дребезжат где-то внутри, металлическим лязгом отдаваясь в голове. Вспышки ярости у Химчана постоянны, контролировать их получается далеко не всегда, и в лучшем случае он переживает их в одиночестве, круша все, что попадается под руку. Именно по этому он и одинок, боится, что его упрямство, тяжелый характер и агрессивное мировоззрение никто не сможет вынести… Кроме Хичоля. — Хорошо, — Химчан резко садится на столе, закидывает ногу на ногу и, с тихим вздохом, начинает, — нам нужно выведать все, что у Дэхена есть. Я имею ввиду всю информацию о том, как он потерял, где, есть ли предположения о местонахождении. Если у него ничего нет, то, не обессудь, я его убью на месте. — Если это не сделают до тебя… — Хичоль потирает виски, пытаясь собраться с мыслями, что так прытко ускользают, — если кто-то узнает, что князь беззащитен, появится целая рать желающих посягнуть на престол. — Конечно, он же так беззащитен без реликвии, — согласно кивает Химчан, — кстати, а как она выглядела?.. Хичоль медленно поднимает взгляд на Химчана, надеясь, что он шутит. — Ну а что? Я не засматриваюсь на мужскую грудь, знаешь ли! — Химчан складывает руки на груди и недовольно сопит. — ОНА БЫЛА ВСЕГДА НА ВИДУ И РАЗМЕРОМ С ЛАДОНЬ! — Хичоль, не сдержавшись, прикладывается лбом о стену. И еще раз здоровается с каменной поверхностью, услышав «голубенькая такая, да?»