Я тихо наблюдаю за тобой

Матвей часто летает. Он востребован, ему необходимы перелёты из одной столицы моды в другую, беготня от одного дизайнера к другому. Всё это окупается: у него есть деньги, слава, лучшие фотографы мира у его ног, талантливейшие режиссёры вдохновляются им. Бессонные ночи и нескончаемые вечеринки точно окупаются. Тем не менее, у парня есть время на ничегонеделание. Например, на YouTube. Что-нибудь с большим количеством просмотров или свежие музыкальные клипы всегда подходят для убийства пары часов в самолёте. Так он находит его. Светлые волосы, светлые глаза, светлая кожа; чистый, разнообразный, высокий голос; футболки на все случаи жизни, открытая улыбка, типичный американский мальчик. Мальчик поёт о трудной судьбе Диснеевских принцесс, его мимика не стоит на месте, и Матвей смеётся в перерывах между чувством, будто задыхается от той нежной красоты, которую наблюдает. Он хочет увидеть его. Перед собой. Вживую. Хочет видеть, как в улыбке растягиваются его губы, а его брови взлетают вверх. Для начала Матвей пересматривает весь его канал, затем читает Твиттер, листает стену Фейсбука и сталкерит. Джон Козарт, 21 год, Техас, студент факультета режиссуры, одинок. Они оба знаменитости, но из таких разных миров. И им никогда в жизни не встретиться. В конце концов парень успокаивает своё внезапно решившее заняться фангёрлингом сердце, качает все его песни и просто слушает их на повторе всё то время на пути домой, в Париж. Но вечером его уже не оторвать от Инстаграма Джона. Там сладости, одежда, фотографии в пути, девушки — много девушек — и всё время кривляющееся красивое лицо. Матвею хочется успокаивающе провести ладонью по нему, заставить расслабиться, перестать бояться камеры, показать ей себя, но он не может. Никогда не сможет. Парень так и засыпает с телефоном в руке, на котором виднеется фотография, понравившаяся больше всего: едва проснувшийся Джон лежит на подушке, он укутан в одеяло по горло и выглядит слегка недовольным. Матвей хочет сделать такое же фото для него. И перед наступлением утра ему кажется, что они просыпаются вместе. *** Осенью Париж незабываем. Антуан Бланшар, Гальен-Лалу Эжен, Николя-Луи Каба могли бы доказывать это с пеной у рта. Матвей же думает… он обычный. Конечно, Париж очень красив, романтичен, преисполнен творческим духом и свободой, но он не преображается осенью. На самом деле, он всегда одинаковый. Наверное, из-за этого постоянства парень выбрал город своим якорем, местом, где будет его дом. Только вот дом не выбирают. Дом сам ищет тебя или вас сталкивает невероятная теория вероятности. Дом находит его в ноябре, когда на улице слякоть и холод, дома пусто и серо, в голове бардак и злость. Когда в него на полном ходу кто-то врезается, он выругивается на французском и даже немного отталкивает тело. Это оказывается парень достаточно большого роста — 180 или около того, кажущиеся смешными рядом с его 190, — в толстовке, с рюкзаком за спиной. И даже по его профилю Матвей видит, что это типичный американец. Даже за мокрыми ресницами он видит искрящийся взгляд светлых глаз. Парню не хватает воздуха, он не знает, как начать двигаться вновь, ему хочется смеяться и кричать: «Это же ты, я ждал тебя так долго!» Но он просто смотрит на свою мечту. На юношу, который был в его голове уже пару месяцев, даже не зная об этом. Он мечтал, чтобы милый, светлый Джон смеялся в его руках, кривлялся на их фотографиях, кутался по горло в одеяло в его постели. На самом деле Джон оскорблённо смотрит в его сторону. У него мокрые волосы и ресницы, побледневшие от холода губы, опущенные их уголки. Его хочется прижать к груди и ласково поцеловать за ушком. Но у него так и не получается сказать, как ему жаль за французскую матершину, заставить его, такого потерянного, рассмеяться, предложить чашечку горячего кофе и поцеловать в щёку. Матвей стоит и проматывает в голове «Извините», брошенное мягким голосом, глядя вслед уходящему юноше. Нет. Такая возможность выдаётся одному человеку из целого чёртового миллиона, а он стоит и здесь и не знает, что делать? — Désolé! [Извините!] Но юноша не оборачивается, уходит, сминая ремень от рюкзака в руке. — Jeune homme! [Молодой человек!] Наконец Джон оборачивается — лишь немного, — и это движение словно подрывает Матвея с места: он подбегает к своей мечте, не веря ни глазам, ни ушам, ни кончикам пальцев, которыми он касается его локтя в каком-то порыве. — Я? — Bien sûr, vous, — улыбается парень, надеясь, что от него не сбегут. [Конечно, ты.] — Извините, я не понимаю по-французски. Вы говорите на английском? Хо-хо, кто-то забыл сменить раскладку в своей голове, затуманенный влюблённостью? — На каком тебе угодно. Джон фыркает, и этот неловкий звук внезапно перерастает в полноценный смех, стоит юноше взглянуть на абсолютно счастливое лицо перед собой. — Могу ли я загладить свою вину? Je veux entendre ton rire éternité. [Я хочу слышать твой смех вечность] *** Матвей разворачивается обратно домой, а вместе с ним — его маленькая, светлая мечта. Он не понимает, как ему удалось уговорить того прийти в дом к незнакомому человеку, но то, что Джон потерялся в городе, попал под дождь и потерял телефон, очевидно, помогло ему. Да он чёртов счастливчик! Джон рассказывает ему о том, как приехал сюда на выходные, как надеялся побывать в Диснейлэнде, как утаил это от своего агента, и удивляется, когда Матвея не смущает наличие у юноши агента. Не то чтобы его часто узнают на улицах, чему он и рад, словно какая-то Ханна Монтана, но он был бы не против… Он бы хотел, чтобы такой парень, как этот, вдруг узнал его, приобнял для фотографии… — Эм, я Джон, кстати. — смущённо улыбается юноша своей забывчивости, а Матвею хочется прижать его к себе и шептать прямо в губы разные глупости про его широкую улыбку и добрые глаза. — Хорошо, я Матвей. Парень протягивает руку Джону для рукопожатия, и, когда тот в ответ вкладывает свою ладонь в ответ, в его животе начинают порхать бабочки. Такие огромные, белые, щекочут его, заставляя смеяться без причины. Он осознаёт, что слишком долго держал тонкую кисть в своей, когда случайный прохожий проливает кофе рядом с ними и ругается самым отборным матом. Рука выскальзывает, а Джон смотрит за спину Матвею. — Что он сказал? — его лицо приобретает новые оттенки, в глазах — любопытство, губы весело поджаты, словно и не было этой странной ситуации секунду назад. — Кое-что о блудных женщинах и мироздании. И Джон вновь смеётся так, словно он дома. *** Уже у себя в квартире Матвей уговаривает юношу принять ванну, показывает, как пользоваться сушилкой, спрашивает, какой чай он любит, снимает с него своё пальто и выходит за дверь, оставляя смущённого американца в ванной комнате. Он несёт своё пальто в прихожую и, как только слышит шум воды, припадает к нему лицом, жадно вдыхая. Он чувствует чужой парфюм вперемешку со своим и думает, что это сочетание — самая верная вещь во всей его жизни. Матвей заваривает каркаде Джону и зелёный чай себе. Три ложки сахара Джону и ни одной себе. Все его мысли о Джоне и ни одной о приличии. Ведь нельзя просто взять парня с улицы, привести его к себе домой и засунуть в свою ванну. Нельзя же? Матвею плевать на правила приличия. На столе две чашки ароматного чая, а в голове запах мягкого парфюма и звонкий смех усталого и продрогшего голоса. Боже, он влюблён. Его Джон сейчас в его ванной, мягкий и расслабленный. Милый и добрый Джон. Матвею не удаётся остановить поток мыслей, и вот он уже думает о его узкой спине, о мальчишеском теле, о расслабленных губах. Думает, как бы присел рядом с ним в ванной. Думает, как бы коснулся их своими, позволил своему языку пойти дальше, сплестись с чужим, ласково посасывая его, играя с ним, а рукам — опуститься: светлая грудь, еле виднеющийся пресс, стройные бёдра, гладкая кожа юношеских ягодиц. Податливое тело в его фантазиях обнимает его за шею, волосы становятся влажными от ладоней в них. Матвей бережно сжимает его аккуратные половинки, а Джон тяжело дышит ему в губы. Они держатся друг за друга, одежда парня уже мокрая, потому что руки по локоть в воде, только это неважно. Что может быть важнее Джона в его руках? Матвей скулит, падает на стул и откидывает голову назад, в стену. — Эй, — тихо зовёт Джон. На нём вещи Матвея. И он надеется, что юноша не брезгливый, потому что, даже несмотря на постоянное наличие абсолютно чистой одежды в его шкафу, нетронутой после стирки, он дал ему свою ношеную одежду. Внутри него странное чувство собственности и удовольствия от осознания, что Джон теперь пахнет им, а его одежда — Джоном. Матвей дал ему домашнюю майку, которая ещё хоть как-то держится на худых плечах, в отличии от штанов: пускай они и подвёрнуты, юноша всё равно путается в них, наступает на задки и словно заново учится ходить. Матвей не выдерживает и смеётся, запрокинув голову. Джон вдруг думает, что мог бы провести так всю жизнь: в огромных для него вещах, окутанных ароматом невероятно красивого парня перед ним, в этом красивом доме явно такого же творческого человека, как и он. — Не смейся, это твои длинные, стройные ноги во всём виноваты! — возмущается юноша, а второму всё так же смешно. — Нравятся мои ноги, да? — заигрывающе говорит он, вставая со стула. — Просто тяжело не обратить внимания на эти полтора метра. — смущённо произносит Джон, когда Матвей наконец оказывается рядом. — Конечно, — нагло улыбается Матвей, а в глазах пляшут огоньки. — Пошли? Он предлагает свою руку, и юноша соглашается, опирается на неё, словно действительно не может ходить, прикидывается слабым для незнакомого парня, доверяется ему. Что не так с его инстинктом самосохранения? Они садятся за маленький стол, как из тех французских фильмов про любовь и Эйфелеву башню. На столе пустая хлебница, две чашки чая, сахарница. За столом две бесконечно одинокие души. — Матвей — это… как французский Мэтт? — Как русский Матвей. Джон выглядит удивлённым. — Ты больше похож на француза. — Разбираешься во французских парнях? — Быть может, — он краснеет и хватает что-то со стола, трогает это, изучает — что угодно, лишь бы отвлечь себя от этого странного чувства. — Так… чем ты занимаешься? — Я… — будет ли хвастовством его профессия и не изменит ли она отношения к нему? — Немного снимаюсь для всяких журналов… — Я вижу, — вырывается у Джона. Из-за этой нервозности чайная ложечка падает на его штаны, и юноша хватает её уже на коленях, отчего майка опускается ещё ниже, открывая вид на его грудь. Почему он так нервничает, боже? Матвей сглатывает внезапно вязкую слюну и не силится оторвать взгляд от двух небольших сосков и шёлковой даже на взгляд кожи. Всё же парню приходится прокашляться и продолжить. — Мне очень нравится изобразительное искусство. Я хочу учиться на режиссёра, но пока у меня много дел, зато я уже выучился на лингвиста. — Ты точно хорошо выучился, — Джон отпивает немного чая, лишь бы занять своё непослушное тело чем-нибудь, — акцента у тебя почти нет. — Что ж, я потрясающе талантливый лингвист. — довольно улыбается Матвей, а юноша рядом с ним фыркает. — Помимо этих трёх языков я знаю испанский и итальянский. И всё же французский самый красивый. — Oui? [Да?] — Absolument. — Ты сказал: «Определённо», я понял! — радостно восклицает Джон. Такой невыносимо прекрасный, что в груди что-то щемит, а в голове бьёт набатом. Он ласково смотрит в большие глаза и произносит интимным полушёпотом: — Que vous soyez une langue que vous feriez français. [Если бы ты был языком, ты был бы французским.] Джон пытается что-то произнести, но в конце концов сдаётся, качает головой и говорит, что ничерта не понимает. — Dans votre intérêt de comprendre. [В твоих же интересах понять.] — До во?.. — Vous êtes si beau. [Ты такой красивый.] — Постой, я не… — Vous avez de beaux yeux insupportable. [У тебя невыносимо прекрасные глаза.] — О боже, если ты надумал учить меня, то подожди… — Je veux embrasser tes lèvres. [Я хочу целовать твои губы.] -…меня. Джон смолкает, и Матвей понимает, что доигрался. Je veux embrasser tes lèvres. Джон слышал, как мужчина говорил это красивой француженке в том фильме, которые крутят кинотеатры на открытом воздухе. Он знает, что означает эта фраза, но… Как поверить в то, что тебя хочет целовать парень, так чертовски похожий на какого-нибудь греческого бога, когда ты среднестатистический американский парнишка, твоё лицо никак не может остановиться на одной эмоции, а твоё тело… оставляет желать лучшего. — Я хочу… что? — переспрашивает Джон, не готовый так просто поверить. — Я… хочу выпить чай. — Оу, — немного разочарованно тянет юноша, но старается не показать этого, ведь… правда, на что он рассчитывал? — Это правда очень красивый язык. — Правда. Матвей думает, что любой язык красивый, если на нём говорит Джон. *** Матвей одалживает Джону свой телефон, и тому удаётся связаться со своим агентом, выслушать ругань, адрес гостиницы, в которой ему бронируют номер, и номер такси, что отвезёт его. Матвей складывает отданные Джоном вещи на отдельную полку в надежде, что они удержат его запах подольше. Матвей провожает Джона до такси, неся в руке его рюкзак, полный футболок, документов и дисков с музыкой, потому что Джон любит петь и яркую одежду. Там лежит профессиональный фотоаппарат, купленный на собственные деньги, потому что Джон умеет зарабатывать тем, что любит. Джону нравится снимать небо, он любит пастилу, в его доме очень много ламп, потому что он боится темноты. Матвей будто в тумане наблюдает, как Джон спускается по ступенькам, подходит к такси, разворачивается к нему. Такой недосягаемый. Матвей отдаёт Джону рюкзак, одобрительно улыбаясь, не зная, что сказать. Я так давно ждал тебя. Я мечтал о тебе эти долгие месяцы. Я не готов расстаться с тобой прямо сейчас. Но он молчит и смотрит, как юноша закидывает рюкзак на заднее сиденье. — Спасибо, — говорит он низким, интимным голосом. — Не представляю, что было бы со мной без тебя. И Матвей слышит в этом больше, чем там должно быть. А Джон вкладывает в фразу больше, чем должен. Парень протягивает руку американцу, чтобы ощутить его кожу ещё один разочек. Юноша отвечает на рукопожатие. Притягивает к себе Матвея. И тихо шепчет прямо в губы: — Je veux embrasser tes lèvres. Матвей чувствует его нежные, прохладные губы и головокружение. Он едва успевает вобрать его нижнюю губу в рот, как Джон отстраняется и смотрит на него своими светлыми глазами. Когда Джон уезжает, Матвею ещё долго чудится вкус его губ. Чай и пастила. *** За месяц Матвей облетает пять городов: Барселона, Милан, Дрезден, Афины и Санкт-Петербург. Словно издеваясь, судьба не даёт ему билет до США. В Питере он проводит два дня с родителями и сестрой. Мама спрашивает, почему он такой поникший, и парень не может понять, что не так, ведь он старался улыбаться так широко и смеялся в разы больше обычного. Сестра активно расспрашивает его о личной жизни, и непонятно: ради интереса или из желания помочь. Отец в ночи ведёт его на кухню, ставит бутылку и достаёт закуску. Впервые за долгое время Матвей улыбается, мрачно, но улыбается. Конечно, отец любит его, но парень не может допустить, чтобы он узнал о его влюблённости в парня. Россия — не Европа. В ней есть много плюсов и минусов, столько же, сколько у самой Европы, и один из них — ты не можешь признаться своим родителям в том, как тебе плохо и какая у тебя проблема, лишь потому, что эта проблема — мальчик. Звонкоголосый, нежный, светлый мальчик. У мальчика самые красивые глаза во Вселенной и дрожащие пальцы. У него миллионы поклонников по всему миру и сердце Матвея в руках. Матвей же рассказывает о красивейшей девушке, блондинке, американке, которая любит прекрасные и милые вещи. Говорит о том, как нашёл её в Интернете. Она певица. Как месяцами только и мог, что думать о ней. И как неожиданно их столкнул Париж. Думает же парень о том, как ему стыдно перед Джоном. Он не заслуживает такого. Он заслуживает восхищения и любви, уж точно не стыда или боязни. Пускай юноша никогда об этом не узнает, Матвею жаль. Парень плохо спит, да и, если честно, не спит почти. Джессика, гримёр, радуется этому: чем больше слоёв приходится наносить на лицо, тем больше времени они проводят вместе. Матвей ест раз в день, и обычно это что-нибудь молочное, так что агенты в восторге от того, как худеет парень. Чтобы отвлечься, он так выкладывается перед камерой, что у него не остаётся никаких сил даже дойти до дома, и фотографам нравится это. Парень думает, будь рядом Джон, он бы обязательно заставил его поесть, утомил его чем-нибудь, чтоб тот уснул, поцеловал его, вмиг заряжая своей энергией. Будь Джон рядом, с Матвеем было бы всё в порядке. И он почти рядом: парень каждый день трогает свои вещи, что когда-то одолжил юноше, водит по ним пальцами и носом. Аромат его парфюма всё ещё хранится, но с каждым днём он всё слабее. Матвей купил все его видео, все песни, он качает — каким-то магическим способом — все фотографии из его Инстаграма. Парень фоловит его в Твиттере, пишет на Фейсбук, оставляет комментарии под его видео на YouTube, в надежде, что Джон заметит хоть где-то его имя и фото. Только чуда не происходит, словно юноша и не заглядывает в социальные сети. Матвей не замечает, как приходит декабрь, наступает конец декабря. И он почти пропускает мимо ушей приглашение его друга Йоанна на новый раут. Если бы только не «США, Лос-Анджелес… ты занимаешь много места в моём творчестве…» Может, жизнь не так уж и плоха? *** Презентация нового клипа Вудкида — он же Йоанн, его хороший друг, — начинается в десять вечера, но Матвей на месте уже в девять, так что может лично видеть, как тот волнуется, порой срывается на работников, распевается, злится на себя. Это большой риск для мужчины, устраивать всё это в Америке, а не в родной Франции, но оно того стоит. Он знает своё дело, имеет связи здесь, к тому же, он бесконечно талантлив. Ему удалось заполучить Рианну и Лану дел Рей на этот вечер, хотя они не особо отказывались после всей той работы, которую Вудкид проделал для создания их клипов. Матвею приятно видеть, как быстро развивается карьера его друга. Как развивается хоть что-то хоть у кого-то. Когда Йоанн подходит к нему, он замечает круги под глазами модели, его внезапную худобу, делающую его похожим на мальчишку, впалые щёки, что выделяют его и без того острые скулы ещё больше. Йоанн говорит, что Матвею нужно забыть этого мальчишку и начать двигаться дальше. Что в Париже полно таких же, только они не уезжают и не игнорируют его, а восхищаются им и сами готовы голодать ради его внимания. Матвей улыбается и кивает головой, словно болванчик. Йоанн цокает и обещает ему, что всё наладится. Нихуя не наладится. Парня почему-то обуревает злость. Он ненавидит себя за всю эту тупую влюблённость в какой-то чёртов призрак. Ведь даже доказательств нет, что это было не сном, кроме этого вкуса на губах. Он сорвался на мать, когда та в последний раз звонила ему. Он грубит Джессике, гримёрше испанского Vogue, когда та в очередной раз флиртует с ним. Он ненавидит, что не может ненавидеть Джона. Вечер начинается. Гости в сборе. Музыканты на сцене, официанты в зале. Парень хочет найти какую-нибудь компанию, чтобы забыться в их разговоре, может быть, лестном, а может, искреннем и весёлом, как смех Джона. …ему действительно надо отвлечься. — Хей, — слышится за спиной. Матвей нехотя поворачивается и так и застывает: со стаканом виски, пачкой сигарет в кармане и разбитым сердцем. И если время не лечит, то, быть может, лечит солнце? С большими серыми глазами, ласковыми губами и музыкальными пальцами? Любовью к футболкам, музыке и сладкому? — Salut! Mon nom est John. Je suis vingt-et-un années et je vis au Texas. [Привет! Меня зовут Джон. Мне двадцать один год, и я живу в Техасе.] Он широко улыбается, но пальцы всё ещё выдают то, как он смущён. — Я готовился. Матвей не понимает и не знает, как это произошло, но, кажется, его Джон… искал его? Нашёл? Вместе со смешком он выдыхает воздух, что застрял в его груди, и улыбается хрупко, по-детски, боясь разрушить момент. — Ты… что ты тут делаешь? Парень не может узнать собственный голос. — Меня пригласил Йоанн… а ты? — говорит юноша задорно, словно провернул махинацию, и смотрит так, будто знает уже о Матвее всё. — Ждал тебя. Улыбка сползает с лица Джона, а у Матвея ухает сердце. Юноша опускает голову, обдумывая что-то, после чего вновь поднимает взгляд на парня перед собой и произносит погрубевшим голосом: — Vous êtes si beau. [Ты такой красивый.] От этих слов перед глазами темнеет. — Vous avez de beaux yeux insupportable. [У тебя невыносимо прекрасные глаза.] Матвей задыхается от понимания, что Джон шепчет те же самые слова, что он говорил ему осенью. — Je veux embrasser tes lèvres. [Я хочу целовать твои губы.] Матвей кладёт свои руки на поясницу, скрытую белой «школьной» рубашечкой, и приникает губами к этому паршивцу, сразу запуская между ними язык, целуя жадно, требовательно, долгожданно. Их губы сразу же оказываются влажными, ниточки слюны тянутся между ними, зубы врезаются в них. Своими непослушными руками Джон портит причёску Матвея, а тот — самого Джона. Они мешают горячие поцелуи с передышками, в которые смотрят друг другу в глаза и двигают бёдрами в ритм песне, звучащей, словно их отношения. Чёртовы барабаны, скрипка и тихий простуженный голос: «I love you». As we are floating in the blue I am softly watching you Oh boy your eyes betray what burns inside you