Спасение в безумии

Увидев рядом со мной Цицерона, живого и невредимого, никто не удивился. Бабетта сделала вид, что так и было задумано, и она давно меня раскусила, а Назир лишь пожал плечами: – Я почему–то так и думал. Раз уж ты решила оставить шуту жизнь… В общем, тебе виднее. Хмурые работники через пару дней закончили ремонт и отправились восвояси. Мне не нравился тот факт, что в Гильдии Воров не только знали расположение Убежища, но ещё и были в курсе про тайный ход, в который, при желании, мог влезть любой. Ну и зачем тогда нам нужна была зачарованная дверь с паролем? Но Назир всячески убеждал меня, что никаких проблем с ворами быть не может, и мы все повязаны одной веревочкой. Аликрец мотался по всему Скайриму в поисках новичков, и уже через неделю вернулся с четырьмя рекрутами. Войдя в Убежище, новички первым делом с благоговением уставились на гроб Матери Ночи, и стало ясно: если они не провалят свои первые задания, то станут нашими настоящими братьями и сёстрами. *** Почти вся награда за убийство императора Тита Мида была потрачена на благоустройство Убежища, Братство нуждалось в средствах, хотя, по–моему мнению, пыточная комната – всё же была лишней. Бабетта скрупулезно записывала весь тот бред, что несчастные несли между стонами и рыданиями, и пыталась вычленить из всего полученного точные сведения. В конце концов, удалось определить место расположения трёх кладов, которые пленники, опасаясь воров и грабителей, припрятали в разных уголках Скайрима. Трухлявый пень, полый камень… Ищи–свищи. Я сидела в Убежище последнюю неделю безвылазно, так что забрать деньги решила сама – довольно удачный повод заодно проветриться. Проходя мимо гроба Матери Ночи, в голове раздался еле слышный шепот: – Бедное моё дитя… Я остановилась в оцепенении, ожидая, что она ещё что–нибудь скажет, но Мать молчала. *** Мне хотелось было пойти одной, но… Путь занимает несколько дней, и я не смогла противиться желанию взять с собой Цицерона. Он, кажется, обрадовался возможности путешествия, и с довольным видом поглаживал лезвие подаренной мною бритвы Мерунеса. – Надо нарвать Матери цветов, много, много красивых цветочков! *** Три тысячи септимов – совсем неплохо! По дороге мы успели вырезать небольшой отряд бандитов, имевших глупость ради шутки попытаться снять с Цицерона его колпак. Если по правде, я успела ударить мечом лишь одного, когда взбешенный и заскучавший от безделья Цицерон располосовал оставшихся четырёх. Зато мы стали обладателями еще трёх сотен золотых. Дорогу до Данстара решили срезать по болотам. Делать круг не хотелось, а в крайнем случае мы могли пройти чуть восточнее и остановиться на ночлег в Заброшенной хижине. Опустились сумерки, озёрца затянуло молочно–пепельным туманом, и нависшую над нами гигантскую тень я заметила лишь после того, как Цицерон молниеносным движением достал из ножен кинжал и встал в боевую стойку, разминая плечи. Такого дракона я никогда не видела, хотя уже успела прикончить дюжину. Гораздо крупнее своих собратьев, с чешуей изумрудно–чёрного цвета, намного более длинными шипами вокруг морды и изогнутыми, будто эбонитовыми когтями, способными проткнуть насквозь даже медведя. Я толкнула Цицерона под крону полузасохшего раскидистого дерева, а сама перекатилась в сторону и резко отскочила подальше: – Не смей подходить к нему, Цицерон! Слишком опасно! Это мой приказ! Хранитель разочарованно осклабился, дёрнулся в мою сторону, но боковым зрением я увидела, что он всё же меня послушал. Давно заметивший нас дракон сделал круг, и, не размениваясь на плевки, с ужасающим грохотом приземлился в нескольких метрах передо мной. Волной, смешанной с болотной грязью и камнями, меня отшвырнуло в озеро. Я забарахталась, успев нахлебаться воды и чуть не упустив меч. Вода на поверхности вскипела и покрылась пузырями от огненной струи. Сейчас, сейчас, только всплыву… Левее, дальше, насколько хватит воздуха… Я вынырнула сбоку от него. Через мгновение дракон принюхается и заметит меня, надо спешить. Не теряя драгоценного времени, я уже привычной и многократно примененной тактикой двинулась прямо к огромной пасти. Поднырнула под крыло, пригнулась, и рывком всадила меч по самую рукоять, под челюсть, где чешуя мягкая и легко пробивается. Дракон резко дернул головой в мою сторону, пытаясь укусить, но этим лишь еще больше разорвал рану. Да! Глаза зверя налились ненавистью, но жизнь в них начала затухать. Не успела я обрадоваться, как бок пронзила боль, а сама я вдруг взмыла вверх. Метнулась тень, кто–то схватил меня в охапку, дернул, и мы повалились на землю. Дракон, страшно ревя, поднялся на сотню метров вверх, тяжело взмахнул крыльями и грузно упал вниз, на этот раз навсегда. Я с трудом пошевелилась, пытаясь подняться, но Цицерон схватил меня на руки и потащил куда–то. Из моего бока торчал обломок драконьего когтя, будто срезанный бритвой. Ну конечно, бритвой… Если бы Цицерон не успел схватить меня и отсечь коготь, дракон сначала бы проткнул меня насквозь, а потом я шлепнулась вместе с ним на землю. И вряд ли бы от меня осталось что–то, что можно вылечить. Мне нужно было быть внимательней, эти когти… О, Ситис, какая же я дура… Я прижималась к Цицерону, прикрыв глаза и не веря, что могу сейчас, в эту самую минуту, отправиться к Отцу Ужаса. Надежда, что всё обойдется парой недель валяния в постели и потреблении нескольких дюжин бутыльков лечебных зелий, ещё оставалась. Когда появится новый Слышащий, если я умру? Как Братство справится? Мне показалось, что я проваливаюсь в пропасть, но это всего лишь Цицерон опустил меня на кровать. Мы снова находились в Заброшенной хижине. Я не сдержала смешка – какая ирония, неужели всё закончится там же, где и началось? На лице Цицерона не было ни на намёка на обычную улыбку – он был бледен и сосредоточен. Несколькими движениями, будто бумагу, он разорвал на мне броню. Я осталась лежать голая по пояс, да ещё с куском драконьего когтя в боку. Было и смешно, и стыдно одновременно. – Выпей, Слышащая. Выпей… Я проглотила зелье и в ту же секунду меня согнуло от боли пополам – Цицерон быстро и резко вытащил обломок. Зелье сразу же подействовало, и еще больше хлынувшая из раны кровь остановилась и начала сворачиваться. Кажется, пронесло. Ещё потрепыхаюсь. Я с трудом пошевелила онемевшими пальцами, но Цицерон прижал мои руки к кровати. – Цицерон… Хорошо, я не буду шевелиться. Отпусти, ты слишком сильно держишь. Хранитель тут же ослабил хватку, но продолжал буравить меня непонятным взглядом. – У меня в котомке есть мазь. Бок пульсировал от боли, но в тот момент я была согласна ещё на сотню таких ранений. Пальцы Цицерона бегали по коже, невесомо, будто крылья мотыльков. Полоски льняной ткани поясом обхватывали меня, прикрывая рану. Я притихла и боялась вздохнуть, лишь бы не прервать это ощущение, никогда. Но мотыльки исчезли, и снова пришлось открыть глаза. Цицерон с беспокойством вытягивал шею, пытаясь заглянуть мне в лицо и убедиться, что я еще жива. Всё повторялось с точностью наоборот. Я не сдержалась. Слёзы потекли по щекам, и остановить их было невозможно. – Тебе больно, Слышащая?.. От слез его силуэт расплывался, и перед глазами стояло лишь мутное пятно. – Очень больно. – Может, Цицерон даст тебе ещё зелья? – Не надо зелья, – правой рукой я обхватила его шею и порывисто прижала к себе. Цицерон навис надо мной, упираясь руками в постель, чтобы не раздавить своим весом. – Слышащая? Что ты делаешь? – Молчи, пожалуйста, молчи. Я ухватилась за него как за единственную соломинку, как за самое ценное, что было в моей жизни. Хотя, это ведь почти так и было. Наверное, я слишком сильно сжимала пальцы на его спине, и Цицерону было больно, но он молчал и не жаловался. Я не помнила, на сколько хватило сил, но скоро руки задрожали от слабости и я с жалостью разжала объятия. – Прости, Цицерон. Мне это было нужно. – Я понимаю, Слышащая. Одинокий Цицерон много знает об одиночестве. Я отвернулась, не в силах смотреть на него. Может, лучше бы Ситис забрал меня к себе? Выхода из своей боли я не видела. Я дернула ногой, пытаясь сбросить сапоги, но Хранитель мягко перехватил её и помог мне. Промокшие от воды и крови дракона, да и моей собственной, штаны неприятно липли к телу. Порванная куртка складками упиралась в спину и раздражающе колола металлической пряжкой. Цицерон понял моё намерение и осторожно помог раздеться до конца. Я лежала на кровати голая, свернувшись в маленький жалкий клубочек. Завтра я буду корить себя за слабость и страх смерти, но сегодня я слишком устала. Сверху на меня опустилась теплая медвежья шкура, спиной я вдруг почувствовала шероховатую теплую ткань, а кожу обожгло прикосновением мягких горячих ладоней. – Слышащая, холодная, как лепесток ядовитого колокольчика. Цицерон согреет тебя. – Спасибо, Цицерон, – моего дыхания хватило лишь на хриплый шепот. Что останется у меня наутро? Ничего. Чем я смогу излечить своё сердце? Лишь собственным безумием. – Спой мне, Цицерон. Про птичек, котят, кого угодно. Только не молчи. – Но я не хочу петь, Слышащая. Сколько лет Хранитель жил своими воспоминаниями о прошлом, оставаясь так долго наедине с молчаливым телом Матери? Думал о контрактах, убийствах, свободе, любви, друзьях и врагах? А у меня не будет ничего, кроме сонного дыхания и пальцев–мотыльков. Но мне так мало этого, так мало! Что будет делать бедная одинокая Слышащая холодными вечерами, сидя в своей темной комнатке в убежище? Чему я буду радоваться? Для чего я буду ждать ночи и тишины, если меня там не встретят мои воспоминания, а только пустота и кровь? Как же мало… Я не без труда повернулась к Цицерону, разглядывая его лицо, при тусклом свете очага казавшееся вылитым из светлой меди. Где–то в груди снова заклокотала боль, на время успокоенная горячими ладонями. Если Хранитель умрёт, Слышащая угаснет следом. Или Мать смилостивится над своим бедным дитем, и подарит мне тоже немного хохота? Совсем немного. Я наклонилась к лицу Цицерона и прижалась к его щеке губами. Он что–то говорит, или протестует, или?.. Я ничего не слышу. В это мгновение я могу лишь чувствовать горячую, чуть колючую от щетины кожу своими губами. Я прижимаюсь всем телом, пытаясь обнять его и спрятать под собой. Хочу ли я защитить Хранителя от всего мира, или пытаюсь спрятаться сама? Руки осторожно скользят вниз, между пуговицами куртки, раскрывая их будто с помощью магии. Хочется раствориться и сгореть, только бы остаться навсегда здесь, на этой горячей коже. Пальцы дрожат, порхая по оставшимся на память от Арнбьорна шрамам, но я не в силах оторваться. – Слышащая? – в голосе переплелись и удивление, и смущение, и какое-то понимание. А быть может, я просто слышу то, что хочу услышать. – Пожалуйста, Цицерон, не отталкивай меня... Умоляю тебя, прошу, позволь мне хоть эту малость... – язык заплетается, а дыхание снова перехватывает. – Я и не думал отталкивать тебя, Слышащая... Я отрываюсь от его щеки и заглядываю в темные глаза. Сейчас Цицерон выглядит как никогда спокойным и умиротворенным, даже более спокойным, чем во сне. Я набираюсь смелости и целую его. Сначала легко и невесомо, но, не встречая никакого сопротивления, становлюсь более настойчивой. Сама себе я напоминаю голодного вампира, смакующего свою долгожданную жертву: долго, медленно, растягивая предвкушение до вечности. Опять пытаюсь остановиться, но не могу – ладони гладят его грудь и живот, стискивают плечи. Цицерон вдруг судорожно вздрагивает и издает еле слышный стон. Все мои цепи и преграды рвутся окончательно. Я прижимаюсь еще сильнее, осыпая его лицо и шею поцелуями, не обращая внимания ни на боль в боку, ни на что. А когда горячая ладонь в ответ легко касается моего плеча и неуверенно проводит по спине до повязки на талии, моя боль умирает, она тонет и горит в той безумной радости, пляшущей и поющей внутри. Я улыбаюсь от счастья, не обращая внимания на дорожки слёз. Передо мной широко раскрытые глаза Цицерона, тёмные, с отблесками пляшущего в очаге огня. Я двигаюсь медленно и плавно, не отрывая взгляда, следя за каждым его вздохом, наклоняясь и ловя тихие стоны своими губами. Шут внутри него притихает, замолкая, и я вижу перед собой ассасина Тёмного Братства, само воплощение Смерти. Одним сильным рывком он подхватывает меня и подминает под себя, забирая главенствующую роль. *** Утром я просыпаюсь в одиночестве. Цицерона нет ни в хижине, ни возле неё. Я неторопливо одеваюсь во взятое из комода одеяние, собираю пожитки и медленно бреду в убежище. Мать снова молчит, но мне кажется, что я слышу тихий смех. При виде моей бледной физиономии лица у Бабетты и Назира вытягиваются, они пытаются узнать, что произошло, но я молча отдаю вампирше кошели с деньгами и бреду в свою комнату. За запертой дверью слышатся их шепотки и споры, взволнованные спрашивающие голоса новичков, но я не обращаю внимания. Они могут думать что угодно, объяснять что–либо я была не в состоянии. Вечером в очередной раз раздался шорох и поскрипывание, и я всё–же решила открыть, чтобы раз и навсегда отвадить Криком от моей двери настойчивых упрямцев. За дверью оказался Цицерон, обиженный и с траурно опущенными уголками губ. – Слышащая! Почему же ты вернулась одна, не подождав меня? Бедный Цицерон всего лишь ушел за цветами для Матери, совсем ненадолго! А если бы прилетел дракон, о, ведь их так много, их очень много! Я опустила глаза от стыда, и тут же наткнулась взглядом на огромный мешок у ног Цицерона. – Что это? Хранитель с трудом приподнял мешок и затащил в мою комнату. Я посторонилась, пропуская его, и снова заперла дверь. Разрезав завязки и заглянув внутрь, я застыла, будто от удара молнии. Чешуя того самого изумрудного дракона, аккуратно и осторожно срезанная. – Ты же собираешь кусочки драконов. Цицерон решил, что Слышащая хотела бы взять немножко и от этого. То ли мне казалось, то ли его взгляд и правда чуть изменился. Если раньше я не могла предположить, что творится в голове Цицерона, то сейчас и подавно для меня это стало загадкой. – Спасибо, Цицерон. Я не подумала об этом. Прости меня, что ушла, не подождав. Он довольно кивнул, медленно зевая; затем почти театрально раскинул руки и ничком повалился на мою кровать. – Цицерон?.. Хранитель взглянул на меня недоуменным взглядом, кивая в сторону двери и поясняя: – Цицерону очень холодно там спать. Одинокий Цицерон. Милосердная Слышащая, ты хочешь прогнать меня? Я присела рядом, еле сдерживая откровенно глупую влюбленную улыбку, и осторожно убрала с его лица выбившуюся рыжую прядь: – Никогда. Ты больше никогда не замерзнешь, Цицерон.