В спальне

      В этих поцелуях было всё: нежность дружбы, давно зреющая и, наконец-то, расцветшая в полную силу страсть, отчаянность юности. Питер принимал их с растерянностью, словно не осознавая, что происходит, не понимая, что такое вдруг нашло на Гарри, пока они всего лишь смотрели фотографии. Он повалил Паркера на кровать, где они сидели, часть снимков упала на пол, ещё несколько смялись под телами парней, когда Гарри комкая одеяло, взобрался на приятеля сверху, упираясь руками в его грудь. Губы Питера были жёсткими, но Озборн в забытье мял их своими губами и языком, не волнуясь об этом, а может быть, даже наслаждался грубоватостью, в той или иной степени проявлявшейся в самых незаметных мелочах.       В какой-то момент Гарри всё-таки опомнился и чуть отодвинулся от Питера, внимательно глядя в его тёмные глаза, чем-то напоминавшие глаза щенка, которому только предстоит вырасти и стать большим добрым псом. Гарри всё ещё ждал, что Питер оттолкнёт его или попытается остановить хотя бы словом. Достаточно было бы даже не прямого запрета, а ироничной нотки в голосе или отвращения во взгляде, чтобы Озборн в спешке схватил свой брошенный на пол синий пиджак с ярлычком дорогого бренда и бросился прочь в свой негостеприимный пустой дом, чтобы подавить странное неподдающееся логике влечение. Правда, он не обратил внимания на то, как работал механизм, запирающий дверь в комнату, но в таком состоянии мог бы выпрыгнуть в окно.       Озборн нервно облизнул губу, его глаза беспокойно пробежались по комнате в поисках подсказки, так как Питер ни словом, ни жестом подсказок не давал. Гарри покачал головой, пропустив свои волосы сквозь пальцы, и немного подумав, вновь наклонился к Паркеру. В этот раз Питер сам потянулся за поцелуем, чем немало удивил приятеля, а его руки опустились на худые бёдра Озборна. Тот невольно расплылся в улыбке и спустя пару секунд нетерпеливо стащил с Питера футболку и принялся торопливо расстёгивать пуговицы на своей рубашке, в то время как Паркер расстегнул на нём брюки и ремень.       Расправившись с одеждой, Гарри сильнее навалился на Питера, лаская бледными призрачно-тонкими ладонями его грудь и торс. Запустив ладошку в его штаны, он вытащил его член и начал осторожно массировать по всей длине, с озорной улыбкой заглядывая Питеру в глаза. Паркер тоже смотрел безотрывно в почти прозрачные бледно-голубые глазки-стёклышки, но им всё же пришлось оборвать зрительный контакт, когда Озборн неумело взял член друга в рот. Просунуть довольно толстый орган Питера особо глубоко не получалось, однако Гарри обсасывал его с такой любовью, что вскоре услышал, как дыхание любовника стало громче. Питер даже был вынужден прикусить губу, чтобы сдержать стон. Звук из-за этого получился каким-то забавным, похожим на мычание, и Озборн, услышав его, с ехидной ухмылкой снова посмотрел парню в глаза. Было видно, что он еле сдерживается, чтобы не прокомментировать это, тем не менее, видя до неприличия милое выражение лица друга, он сдержался и, приподнявшись, обнял его шею и примостился ягодицами на его бёдра.       Пару раз Гарри, чуть морщась, протискивал внутрь себя головку члена и почти сразу снова привставал, но Питер не выдержал долго такой пытки и сам, с силой обхватив друга за талию, насадил его до конца, от чего тот сдавленно вскрикнул и тут же уткнулся в плечо Паркера, помня о том, что их может услышать тётя Мэй. Медленно молодой миллиардер заскользил бёдрами вверх и резко опять опустился вниз. Он едва сдерживался, не столько от удовольствия, которое доставляли ему примитивные движения, сколько от восторга, которое вызывало ощущения единства с Питером.       Белые, будто молоко ладони с азартом путешественника в экспедиции по Африке изучали каждый мускул крепкого юношеского тела, напряжённого и с осторожностью двигающегося в такт. Постепенно эта осторожность стиралась под действием страсти, толчки учащались, поцелуи становились всё более ненасытными, лишь губами друг друга им удавалось заткнуть рвущиеся наружу стоны. Ещё и ещё с ожесточением цепляясь друг за друга, ворочаясь на мятой постели, они никак не могли утолить жажду, что так долго и ненавязчиво преследовала их. Сейчас они не нуждались ни в ком в целом мире, ведь всё, что было по-настоящему нужно, они держали в объятьях.