Отражение

Мукуро никогда не рвался к власти над миром — это было желанием Бьякурана Джессо из параллельной реальности — никак не его. Он не мстил, не корчил из себя великомученика, просто искренне и от всего сердца хотел сделать мир лучше, и шел к этой цели буквально по головам. На земле столько несправедливости, жестокости и боли, которые несут люди, что шанса на их бескровное исправление уже не предвиделось даже далеко на горизонте. Мукуро не то, чтобы ненавидел людей — скорее, даже жалел их, наблюдая за ними с изрядной долей снисходительности и превосходства. Здесь нужно было начинать заново, как в мифах (а Библию Мукуро именно сборником легенд и считал) о всемирном потопе, с небольшими отличиями от устаревшего сценария: безобидных безгрешных животных убивать он не планировал, так что собирать всех тварей по паре не было нужды, да и потоки воды сменятся реками крови. После того, как с лица земли исчезнет последний человек, он с легкой совестью и чистой душой погибнет сам. Он не был слепцом с завышенным самомнением и прекрасно осознавал, что сам никогда не был праведником, и грешков за его спиной предостаточно — потому он и не мог возвышать себя над остальными и оставить себя в живых, чтобы лицезреть воочию возрождение нового мира. Нет, все должно начаться с чистого листа, и если это означало и его смерть тоже — он был к этому готов. Но перед этим он был готов сполна насладиться жизнью, чтобы возвращаться в хорошо знакомый ему ад, который ждет их всех без исключения, было не так печально. В райские чертоги он справедливо не верил и абсолютно не боялся гнева божьего. Если бы высшие силы существовали, разве появилась бы когда-нибудь нужда в таком, как он? Разве позволили бы ему творить все, что вздумается? Мукуро, довольный собой и раскладом его резко поднявшихся в гору дел, приоткрыл один глаз, наблюдая за Хибари, застывшим у дверей. Мукуро не хотел власти над миром — никогда, но почему бы ему не желать власти над одним человеком? Ему всегда импонировали честолюбивые, сильные и непокорные люди себе на уме, а Кея легко совмещал все эти качества в себе. Но еще больше ему нравилось таких людей подчинять. В прошлом Мукуро одолел его в бою, а сейчас наслаждался победой, давшейся ему без рукоприкладства. Если не считать потраченное время на осуществление своего замысла, он не потерял ничего. Зато получил очень многое. — Ну чего ты ждешь? — протянул он нарочито лениво. — Раздевайся. Он ждал много лет, и не так сложно было потерпеть еще несколько минут, чтобы сполна насладиться тем, как единственный человек, неспособный признать свое поражение, прощался со своей тщательно лелеемой годами гордостью и сам делал то, что раньше невозможно было выбить из него даже силой. — Может, тебе помочь? — с нескрываемой насмешкой поинтересовался Мукуро, заметив, как тяжело дается Кее расстегивание пуговиц на рубашке. Должно быть, он до сих пор не может поверить в то, что его ждет. — Ее можешь не снимать. Мне нравится, как выглядит. Мукуро не врал, когда говорил о том, что никогда не испытывал нужды в спаривании с кем-то. Он не возбуждался при виде обнаженных красоток, коих повидал достаточно за прожитые им года, не обращал внимания на холеные личика моделей и актрис, крутящихся в мире мафии возле ног донов влиятельных и не очень семей. Не привлекали его и мужчины. Если быть предельно откровенным, то за все тридцать три года он занимался сексом двадцать один раз — исключительно с Кеей, восемнадцать лет назад. Довольно большой промежуток, не так ли? Странно, но привлекательность Хибари он разглядел уже после того, как между ними все произошло. Аппетит приходит во время еды, как говорится. — Подойди, — кивнул Мукуро, блеснув металлической пряжкой ремня. — На колени. Я даже скажу «пожалуйста». Ох, он так упивался своей властью, что даже напрягаться не нужно было, чтобы его завести. В прошлом ему удалось поставить Кею на колени, лишь переломав ему ноги. Сейчас же он опустился на пол добровольно. Ну, почти. Мукуро активировал первый путь, создавая хорошо знакомую им обоим иллюзию, и довольно улыбнулся, наблюдая за тем, как Хибари замирает, глядя на окутанный розовым облаком цветов потолок. Интересно, какие мысли появились в его голове? Мукуро ласково провел ладонью по жестким черным волосам. — Ты ведь все равно потеряешь сына, когда я пущу реки крови по всему миру, стоило так жертвовать собой ради того, чтобы выгадать ему пару лет жизни? — Тебе меня не понять. Ты не отец. И вряд ли когда-нибудь им станешь. Мукуро стало немного смешно. Он никогда не любил детей — за слабость, за робость, за то, что взрослые могут ими безнаказанно помыкать. За то, что они не имеют права голоса. И уж точно он никогда бы не захотел дать жизнь человеку, который будет обречен влачить жалкое существование в прогнившем насквозь мире. Зачем? Катсу — яркий пример того, что лучше бы человеку не рождаться вовсе, чем так мучиться. — Это ты так пытался меня задеть? Извини, я не особо страдаю от того, что у меня нет бесполезных сопляков, вроде твоего сына. — Мукуро нетерпеливо выдохнул, касаясь рукой возбужденного члена. — А теперь, будь добр, займись делом и приоткрой рот. Хибари напряженно смотрел на него, стиснув челюсть, и не двигался. Это действительно начинало надоедать. — Не знаешь, что делать? — Не знаю. Из нас двоих ты извращенец. — Ладно, можно потратить на ликбез пару минут, — решил уступить Мукуро. — Для начала неплохо было бы смочить его, не думаешь? Тебе же легче будет. Поработай языком. Он легко потянул его за волосы, но Хибари уперся руками в его колени, отстраняясь. — Ты ведь можешь исполнить свои больные фантазии и без этого, — процедил он, поджимая губы. — Кея, мои больные фантазии заключаются сейчас в том, чтобы ты мне отсосал. Мне не хочется, чтобы это произошло как в прошлый раз. Хибари передернул плечами. Мукуро тогда использовал его на полную, и даже большая вероятность того, что он может лишиться ценного органа, не особо его испугала. Правда, ему пришлось попотеть, чтобы заставить его расцепить челюсть, а потом еще и держать их открытыми. Вряд ли тогда он испытал огромное удовольствие. — Не беспокоишься о том, что может сработать рефлекс, и я просто сомкну зубы? — Меня умиляют твои попытки меня напугать, но ты помни, что мои раны — раны твоего сына в той же мере. — Лишившись члена, он не умрет. — Как жестоко. Но я думаю, что ты не навредишь ему таким гнусным способом. Единственный рефлекс, который ты можешь себе сейчас позволить, Кея, — глотательный. Хибари отвел в сторону взгляд и, тихо вздохнув, закрыл глаза. Мукуро тоже прикрыл веки, шумно выдыхая, когда Хибари склонил голову и послушно провел горячим шершавым языком по всей длине напряженного члена. Видимо, у него пересохло в горле. Мукуро надавил рукой на его затылок, скользя влажной от выступившей смазки головкой по сжатым губам, и со свистом втянул сквозь зубы воздух. — Открой рот, — потребовал он и нетерпеливо двинул бедрами навстречу. Хибари подчинился, стиснул в пальцах сползающую обивку дивана, зажмурился. — Открой глаза. — Мукуро хотел видеть его лицо, хотел видеть его боль, отчаяние, хотел заметить мольбу в глазах, но вместо этого он опалил его обжигающим яростным взглядом, и это было даже более прекрасное зрелище, чем он мог себе представить. Он толкнулся вперед, опасно скользя по зубам, утыкаясь за щеку. — Давай сам… — Хибари после непродолжительной заминки плотно обхватил губами его член и одуряющее медленно задвигал головой. Мукуро, запрокинув голову, сжимал в кулаке его волосы и прерывисто дышал, глядя на опадающие ветви сакуры, колыхавшиеся над головой. Перед глазами сладко плыло, тело пронзало короткими импульсами наслаждения и внизу живота сворачивало тугим узлом возбуждение. — Глубже, — приказал он, — глубже. Он сам надавил, проталкиваясь в горло, и Кея схватился за его бедра, упираясь. Мукуро позволил ему откашляться и вдохнуть, а потом сразу же втиснулся до самого упора и продолжил двигаться. Хибари инстинктивно то сглатывал, усугубляя свое положение, то наоборот — рефлекторно выталкивал его, задыхался и мучительно захлебывался воздухом, когда Мукуро снисходительно разрешал ему отдышаться. Наконец он отпустил его, и Хибари стремительно отпрянул, падая на пыльный пол, и его вывернуло чуть ли не наизнанку. Он тяжело уперся руками в пол, пытаясь собраться, и буквально выдавливал из себя рвотные массы, безуспешно стремясь очистить себя. Мукуро посмеивался, глядя на него, и Кея почти был готов наброситься на него, чтобы сомкнуть руки на его шее, стиснуть так сильно, чтобы из горла хлынула кровь, и мерзкий смешок сменился на предсмертный хрип, но вовремя одернул себя, сжимая в бессильной злобе кулаки. Если бы он был один… если бы не позволил себе такую слабость, как быть обычным человеком… если бы не послушал Саваду… Этого всего можно было избежать. В ушах закладывало от крика собственной гордости, бьющейся в агонии, и призраки прошлого наконец-то исчезли, но только потому, что заменились новыми. — Мы еще не закончили, — склонив к плечу голову сказал Мукуро и похлопал по коленям. — Иди ко мне. Хибари, скривившись, поднялся на ноги, продолжая откашливаться — горло саднило до рези в глазах. Он приблизился, оставаясь на расстоянии вытянутой руки, и Мукуро, схватившись за воротник его рубашки, потянул вниз, заставляя опереться руками о спинку дивана. — Приятно осознавать, когда ты первый и единственный, — с улыбкой протянул Мукуро, прикусывая кожу на его шее. Хибари молча терпел. Хотелось бы рассмеяться ему в лицо, разбить его самодовольство, но кроме Мукуро в его жизни больше не было мужчин. В целом, благодаря ему он вообще долгое время испытывал стойкое отвращение к сексу, и даже первая брачная ночь с Мей произошло спустя довольно длительное время после свадьбы. По сути, влечение и удовольствие от соития он в полной мере испытал только… с Хром. Он хотел бы представить ее, хотя бы немного сгладить чудовищное чувство отвращения, что испытывал в этот момент, но не получалось. Его корежило от каждого прикосновения, и он судорожно впивался пальцами в обивку дивана, борясь с желанием оттолкнуться и одним движением свернуть шею ублюдку. Мукуро с силой дернул его на себя, подхватил под колени, усаживая на свои бедра, и откинулся назад, елейно улыбаясь. — Подготовь себя, пожалуйста, — почти попросил он, и Хибари непонимающе нахмурился. Мукуро тихо посмеялся и, подняв руку, шевельнул пальцами. — Не подумай ничего такого, твое физическое состояние и самочувствие не особо меня волнует, но я не хочу испытывать неудобство. Но это все равно в твоих интересах. — Я не буду этого делать. — Да неужто? Может, подумаешь еще? Это ведь и в твоих интересах тоже. Конечно, это могу сделать и я, но… ты этого правда хочешь? Хибари отвернулся и завел руку назад. Мукуро поймал его за запястье. — Вот так просто? — хмыкнул он и поднес его руку к его же лицу. — Будет больно всухую продираться. Оближи пальцы, а потом уже действуй. — Он сунул руку в карман и вытащил маленький пластиковый тюбик. — У меня есть смазка, но я придержу ее для себя, с твоего позволения. Кее смочил пальцы в собственной слюне, терпя пристальный взгляд. Мукуро было трудно держать себя в руках. Больше всего он хотел опрокинуть его лицом вниз, вдавливая в диван, и взять его уже, наконец, но насладиться покорностью и открывшимся ему видом он желал не меньше. Хибари, раздвинув ноги, сидел на его коленях, раскрасневшийся, разозленный и вынужденный слушаться; его плечи подрагивали, а из-за спины слышался хруст пальцев, сжимающих спинку дивана. Потрясающая картина, которую раньше он мог лишь представлять в своих, как выразился Кея, больных фантазиях, теперь была ему доступна. Хибари медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы; его напряжение чувствовалось даже на расстоянии. — Тебе нужно расслабиться. — Заткнись. Мукуро улыбнулся и подался вперед, обхватил одной рукой за талию, поддерживая его и не давая отпрянуть от себя, мазнул языком по обнаженной груди, прикусил сосок и, скользнув ладонью по его бедру, сжал ягодицы. — Достаточно, — бросил он, приподнимаясь и опуская Хибари на жесткие подушки. Тот вздрогнул всем телом, увидев его над собой, и шарахнулся в сторону, но Мукуро, перехватив его за плечи, утянул обратно. — Мне кажется, что насилия не избежать. Грустно. Придется потратить на тебя потом пламя солнца. — Он активировал шестой путь и взялся за его подбородок, заглядывая ему в глаза. Хибари стойко держал взгляд, стараясь не смотреть в потолок, осыпающийся розовыми лепестками. — Открой свое сознание. Отдайся мне. Он вошел в него одним резким толчком и задохнулся от восторга; Кея выгнулся, клацнув зубами, и с силой сжал его плечи, болезненно жмуря глаза. — Смотри на меня, — выдохнул Мукуро ему в ухо. Внутри было горячо и узко, и Хибари стискивал его бедра ногами, вздрагивая под ним то ли от боли, то ли от отвращения. — Ну же, откройся. Давай! — яростно прошипел он, сразу наращивая темп движений. В следующий же миг он окунулся в прекрасный, яркий, доселе никому невиданный внутренний мир Хибари Кеи. С виду серый, холодный и скучный, он на самом деле пестрел красками, эмоциями, а его воспоминания играли свежими бликами, непохожие не полустертые пленки увядающей памяти, которые лицезрел Мукуро раньше — у множества других людей. Хибари было противно до одурения. Он чувствовал Мукуро физически, чувствовал и внутренне. Это было хуже ночных кошмаров и назойливых воспоминаний, хуже того, что было между ними в далеком прошлом, хуже, чем он представлял себе несколькими минутами ранее, пока спускался вниз по лестнице. Он закрыл глаза, надеясь на то, что это поможет пережить ему происходящее легче, но остальные чувства, лишившись зрения, обострились едва ли не в два раза, и он поспешил разомкнуть веки. Мукуро вдалбливался в него с непонятным жестоким остервенением, прижимал его руки к подлокотнику, заведя их за голову, и слюнявил шею и ключицы, прикусывая кожу, опаляя ее раскаленным дыханием. Боль Хибари не волновала, он испытывал боль и сильнее, но он страдал не из-за этого. Он почти видел ее: толстую крепкую цепь, обматывающуюся вокруг его шеи, сковывающую руки и ноги, надежно заковывающую сознание. Он смаргивал зацепившиеся за ресницы лепестки сакуры, переживая воспоминания Мукуро, которые тот милостиво позволил ему увидеть. Видел себя в ином свете, со стороны, видел Катсу, его разметавшиеся по подушке волосы, поплывший взгляд и закатившиеся от удовольствия глаза, и ему хотелось закрыться, оборвать образовавшуюся связь, хотел вывернуться наизнанку и помыться: словно на нем толстым слоем налипла грязь и засохла, не давая себя содрать. Его тошнило, кружилась голова — от запаха вишни, приторного аромата шоколада, исходившего от Мукуро, он чувствовал себя униженным и раздавленным, и его гордость уже замолкла, погибнув в страшных муках. Ему отчаянно хотелось, чтобы это оказалось его самым дурным, нереально реальным ночным кошмаром. Хотелось проснуться, открыть глаза и понять, что ему просто привиделось. Хотелось откупорить тугую крышечку стеклянного пузырька, высыпать на ладонь несколько круглых разноцветных таблеток и проглотить их, чтобы притупить захлестывающую с головой панику и отвращение. В какой-то момент он поймал себя на том, что улыбается, запутавшись в собственных ощущениях. Как только он осознал, что находится в суровой реальности, улыбка тут же перестала играть на его губах. Он лежал лицом вниз, дергался взад-вперед от ритмичных, рваных толчков внутри своего тела, и бессмысленно смотрел на свою руку, на которой темнела кровь. Не его — Мукуро. Почему-то это действовало успокаивающе. Мукуро задышал учащенней, быстрее задвигал бедрами, схватившись за его талию и буквально натягивая его на себя. Кея чувствовал, как стекает по ногам смазка и, возможно, кровь. Ему внезапно стало смешно. Он сильный. Он уверен, что во всем мире у него стоящих соперников в силе всего раз-два и обчелся, уверен, что смог бы победить Мукуро без особого труда, смог бы убить его или, на худой конец, сдать обратно Вендиче и наблюдать за его пребыванием в консервной банке, но судьба распорядилась иначе. Он был сильнее, но он был вынужден подчиняться. Он не задумывался о том, что мог бы отказаться от такой неравной сделки, потому что внезапно для него самого оказалось, что Катсу ему важнее чего бы то ни было — дороже даже самого важного в его жизни — гордости. Мукуро кончил с протяжным стоном и устало обмяк, навалившись на него. Хибари даже обрадовался, что все прошло относительно быстро, хотя и знал, что ночь только началась, а Мукуро слишком долго ждал, чтобы удовлетвориться малым. — Ты избавился от воспоминаний? — участливо спросил Мукуро, сдувая длинную челку, спавшую на лицо. — Я подарю тебе новые — много, очень много. Если Савада не убьет тебя, то мы с тобой создадим столько воспоминаний, что хватит на несколько жизней. Хибари хотелось, чтобы Савада убил его. Иногда бывает такое, что можно выиграть, только умерев, и он мог бы пожертвовать собой, чтобы одержать победу. Ему хотелось, чтобы Савада понял, чтобы убил, потому что он знал, что Мукуро после такого долго не проживет. Тсуна бы достал его из-под земли, вытянул бы его из самого ада… Нашел бы способ избавить Катсу от цепи, освободить его. Он бы смог о нем позаботиться, даже лучше, чем смог бы сам Кея. Время тянулось так медленно, что казалось, словно оно вовсе застыло на месте. Хибари думал, что утро наступило уже раз пять, а Мукуро все терзал его, давая нестерпимо короткие мгновения для передышки. Один раз Хибари не сдержался и ударил его, Мукуро это даже понравилось, он смеялся и просил сопротивляться, стискивал разведенные в стороны бедра до синяков, впиваясь пальцами в кожу, закидывал его ноги на свои плечи, блаженно улыбаясь, покрывая поцелуями-укусами шею и скользя влажными ладонями по груди. Кея упорно молчал, не позволяя себе издать хотя бы писк, но это было и не нужно, потому что Мукуро, благодаря цепи, прекрасно слышал, как он стонал в душе, пытаясь собрать осколки своего достоинства. — Зачем сдерживаться? — шептал он в висок, вбивая его в подушки глубокими резкими толчками. — Кроме меня, тебя никто не услышит, даже Катсу. Кея не отвечал ему ни на один вопрос, не реагировал на провокации. Пальцы сводило от напряжения, с которым он стискивал обивку дивана и грубую ткань фланелевой рубашки Мукуро, и он уже даже не чувствовал свое тело, что ниже пояса, но лишь скрипел зубами, до хруста сомкнув челюсти и шумно выдыхая через нос. Порой ему казалось, что он сошел с ума, что переборщил с антидепрессантами и теперь его мучают галлюцинации, но боль была реальна, как и Мукуро, трепавший его, словно тряпичную куклу. Мукуро то осыпал его сомнительными комплиментами, как ему хорошо внутри, какой он тесный и горячий, и какая гладкая и нежная у него кожа, то начинал насмехаться, называя его своей шлюхой и тому, как легко ему будет свыкаться со своей новой ролью, которая досталась ему надолго. Когда Мукуро выдохся и развалился на диване, удобно устроив Хибари между своих ног, на улице начинало светать. Сквозь щелки в забитых досками окнах проникал зыбкий красный свет, и Кея позволил себе с облегчением выдохнуть. Мукуро медленно, нарочито лениво скользил пальцами внутри него, растягивая раздраженные трением стенки ануса, и шептал на ухо что-то грязно-пошлое и омерзительно-неприятное. Хибари старался не прислушиваться, сводил колени, поджимая пальцы на ногах, и выгибал спину, пытаясь уменьшить дискомфорт, но все равно было обжигающе больно. Мукуро любовно огладил выпуклый шрам на его груди и, оставив в покое его ноющую задницу, обхватил ладонью его член. Хибари хрипло расхохотался. — Думаешь, что я смогу получить удовольствие? — выдавил он из себя, едва ворочая онемевшим языком. — Ты фантазер и придурок, мне тебя жаль. — А мне жаль, что ты не оценил моего благородного порыва, — не обиделся Мукуро и, повозившись за его спиной, выудил откуда-то коробочку солнца. — Мне хотелось бы, чтобы ты побыл в таком печальном состоянии подольше, но, увы, ты мне нужен целым и невредимым. Савада насторожится, увидев тебя в таком состоянии. — Он открыл коробочку, озарившую ярким теплым пламенем комнату, и Хибари резко стало лучше. В физическом плане. Его душевное состояние валялось где-то ниже плинтуса. Мукуро бодро поднялся на ноги, оставив его одного на диване, отходить от произошедшего, и взял с подоконника вешалку, на которой болтался объемный чехол. — Я знал, что твой костюм сильно пострадает, — ни капли не раскаиваясь, произнес Мукуро, расстегивая чехол и снимая с вешалки темный костюм. — Ты чистюля, так что я немного подготовился к… нашей встрече с Тсунаеши. Пусть его гиперинтуиция уже давно ослабла, он все-таки не слепой. — Он с жестоким задором в глазах смотрел, как Хибари трет себя заранее припасенными Мукуро влажными салфетками и едва сдерживает подступающую к горлу тошноту. Даже если закрыть глаза, можно отчетливо ощутить запах недавнего секса — это веселило и возбуждало, несмотря на то, сколько заходов за ночь он совершил, не в состоянии насытиться сполна столь желанным телом, о котором грезил долгие годы ночами напролет. Как же будет жаль, если Тсунаеши все-таки его убьет. Шанс на это был весьма мал, но он все же был. — Давай-ка проверим, — хмыкнул Мукуро, и Хибари замер, не в силах пошевелиться. Кея ненавидел ограничения, и цепь, окутавшая его тело, жгла кожу, не давая даже двинуть пальцем, и это сводило с ума еще больше. В крови расплывались безмолвные приказы, и он против воли поднялся, подошел, беря из рук Мукуро костюм, на мгновение будто бы потерял сознание, а когда очнулся — уже стоял у двери в комнату, где находился Катсу. Проверка закончилась успешно: Хибари слушался, двигался и говорил нужные Мукуро слова по первому требованию, посылаемую по громоздким невидимым звеньями цепи, а для того, чтобы занять его тело, не нужно было колоть его трезубцем и стрелять в себя из револьвера — достаточно активировать кольцо Ада и легко дернуть за кандалы. Хибари шагнул к двери, чувствуя, как тяжело дается шаг, и схватился за дверной косяк. Он не мог выглядеть слабым в глазах сына. Он поджал губы, слегка зашипев от боли — губа была разбита несмотря на заживляющее воздействие пламени солнца, успокоил беснующиеся сознание и душу, и вошел в комнату. Он хотел спасти сына. Он понимал, на что обрекает Саваду, Вонголу, Варию, весь мир, себя, но ему не было жаль. Ему было больно, но не было жаль. Даже если Мукуро достигнет своей цели, Катсу сможет пожить еще немного. Это того стоило. Хром как-то сказала, что самое главное в жизни — это семья. Что ради нее можно поступиться принципами и гордостью. Кея понял это и принял только сейчас. Он любил себя. Любил животных. Любил Вонголу, буйную Варию, верных Каваллоне и дружелюбных Шимон. Ему нравилось болтать с Савадой, драться с Дино и огрызаться на Бьякурана. Ему хотелось поесть мороженного в парке и испачкать им лицо Катсу, хотелось драться бок о бок с ним. Он хотел научить его держать пламя, открывать коробочки, уживаться с животными оттуда и использовать кольцо на полную, но было уже поздно. Об этом он жалел. Как жалел и о том, что допустил у Катсу такой взгляд. Наполненный болью, страданием и чувством вины. — Отец… — прошептал Катсу, разлепляя слипшиеся от запекшейся крови губы, и Хибари дрогнул уголками губ. Да… он был отцом. Пусть и совсем не заслуживал этого звания.