***
Мне на парту лег листок с огромным жирным «D» с двумя минусами. Я быстро просмотрел свое сочинение. Что во фразе: «… И если бы Дейзи обладала большим количеством мозга или хотя бы начальными представлениями о морали, эта история не закончилась бы печально.» так сильно не понравилось мистеру Найту, что он подчеркнул ее красным? Единственное, в чем я точно был уверен, после прочтения книги, заключалось в этой фразе. Ну и ладно. Я снова уставился в окно, наблюдая, как ветер обрывает листья со старого клена. С тех пор, как я чуть не остался на ПМЖ возле мусорных баков, прошла уже неделя. Школьная медсестра не нашла у меня ничего серьезного, но сказала, что, в случае ухудшения симптомов, следует обратится к врачу. Ухудшения не было, но голова болела еще несколько дней. Другой головной болью был Гарри. Мы не разговаривали всю неделю, но у меня не возникало сомнений, что он продумывает какой-то коварный план. По крайней мере такое складывалось впечатление, потому что он постоянно злобно скалился, когда мы сталкивались в коридорах. А еще я никак не мог понять, за что он меня ненавидит. Мы были лучшими друзьями, а потом после его недельного отсутствия, я захожу в столовую и вижу, как он целуется с Кейти. Этот ублюдок знал, что я без ума от нее, но все равно они стали встречаться. В общем, банальная такая история с подростковыми проблемами. Самое паскудное то, что Кейти ему даже не нравилась… Это произошло год назад, я уже давно перерос свои чувства к ней, но предательство Гарри все еще причиняло боль. Он был моим единственным другом, и потерять его означало потерять кусок жизни… Невосполнимая потеря. И главное, я так и не понял, почему он это сделал. Разговоры ни к чему не приводили – Гарри с первых слов посылал меня подальше и уходил. С клена слетел очередной желтый лист, а мистер Найт что-то занудно бубнил, словно призывал своих друзей из ада. Я перевел свой взгляд на спину Гарри. Он сидел через несколько парт от меня, в соседнем ряду. Со своего места мне было видно, надпись «А++» на его сочинении. Гарри всегда умел отлично подбирать слова и даже моих посредственных понятий о литературе хватало, чтобы назвать его талантливым. Когда-то он мечтал стать журналистом, может, написать книгу… А после нашей ссоры, я слышал, что он взял курс на изучение финансов. Это было странно хотя бы потому, что математика всегда была иностранным языком для него. -Мистер Паркер, не подскажите, когда у вас с мистером Озборном свадьба? – Голос мистера Найта вывел меня из задумчивости, по классу пробежали смешки. Теперь все пялились на нас с Гарри. – Просто вы так страстно сверлите его спину взглядом, что я обязан спросить. - Ох, мистер Найт, если бы это от меня зависело, - я театрально вздохнул и положил руку на сердце. – а то я все еще жду, когда этот негодник ответит «Да» и сделает меня самым счастливым мужчиной на свете. Смех в аудитории стал громче. Учитель смущенно поправил очки и, успокоив класс, продолжил урок. Гарри смотрел на меня, и его ненависть, казалось, можно было пощупать. А я-то думал, что шутка помогла избежать неловкости… Остаток занятия прошел быстро. Я как раз собирал вещи в рюкзак, когда ко мне подошел Гарри. - Задержись, Паркер. - Что еще? Знаешь, Озборн, давай в другой раз, у меня сейчас нет для всего этого настроения. После всей той ненависти, которую я в нем увидел, мне не хотелось ругаться, спорить, грызть друг другу глотки, а особенно видеть его таким. Я не хотел войны, но понимал, что и мира не будет. Поэтому собирался просто уйти. До смерти все надоело. - Ты мне должен, помнишь, кретин? Я просто решил сообщить тебе, что хочу, чтобы ты подготовил за меня проект на литературу. – Он был серьезен и зол. Это уже не вписывалось ни в какие рамки. Гарри справился бы с этим заданием в 10 раз быстрее и в 5 раз лучше, чем я. А ведь мог бы попросить сделать за него лабораторную по физике, в которой он не разбирается. Но нет, ему обязательно нужно было заставить меня помучатся над тем, что я ненавижу. Ну уж нет, обойдется. - Да пошел ты, Гарри! Я прошел мимо, задев его плечом, и, почти дойдя до двери, бросил вслед: - После того предательства, что ты совершил, это еще вопрос, кто кому должен. - Стой! – Он окликнул меня с удивлением и яростью. – Давай-ка уточним, ты считаешь, что это я тебя предал? Его возглас заставил меня обернутся. - А как это еще назвать? Да, я считаю, что ты предатель. - Я предатель?! Его голос дрожал и прыгал вверх-вниз. – То есть это я предал тебя год назад? Да после того, что ты сделал, я сначала думал убить тебя! Без шуток. Он пожимает плечами так, словно рассказывает о том, как пил кофе в прошлую среду, а не про убийство. - Стащил из отцовского кабинета кольт и носил его с собой в течении недели. Все ждал, когда случай подвернется. Но не смог. Не тебя. Хотя ты такой жалкий ходил, мерзость просто! – его лицо искажает гримаса презрения. – Весь бедненький, «пожалей-меня-пожалуйста»! И это после того, как настучал на меня отцу. Я знал, что это был ты. Некому больше. Я только тебе и рассказал тогда, что не буду главой «Озкорпа», что писать хочу, журналистом стану… А потом прихожу домой, а там отец… Гарри стащил с себя джемпер вместе с рубашкой и повернулся ко мне спиной. Я перестал дышать. Всю его спину рассекали шрамы. Еще более светлые, чем его кожа, они походили на щупальца какого-то животного. Я вдруг понял, что каждая полоска – это секунда боли. Даже больше чем секунда. От мысли о том, сколько его пытали, я закрыл глаза. Каково же было ему, если мне на это даже смотреть больно? - Смотри! И не смей взгляд отводить!!! – Гарри снова кричал. – Думаешь это страшно? Да это ерунда, по сравнению с тем, что ты сделал! Ты был всем, понимаешь, всем! Я любил тебя, понимаешь… Его глаза наполнились злыми слезами, и он яростно вытер их запястьем, а затем уже более спокойно продолжил: - Ты даже не дыру в моей жизни оставил, дыра предполагает наличие чего-то в чем ее сделать можно, а ты все разрушил! Что мне осталось? Я хотел убить себя, но уже был мертв… Меня отец бил, а я уже трупом был и все равно о тебе думал: «Почему он это сделал? Почему он меня так ненавидит? За что?». И любил тебя, самое страшное, что все равно любил, и себя ненавидел!.. Вот что осталось! Любовь и ненависть! Все бы отдал, чтобы наоборот было, чтобы тебя ненавидеть… Он на несколько секунд замолчал, потом посмотрел на меня своими отчаянными голубыми глазами и тихо сказал: - А ты мне о предательстве говоришь… Я замер, не в силах двигаться и говорить, а Гарри подошел ко мне вплотную и, не разрывая зрительный контакт, прошептал: - Но хуже всего то, что вот уже год ничего не меняется. За ту долю секунды, когда он тянется поцеловать меня, в мозгу зажигается одна мысль: «Ты не можешь оттолкнуть его сейчас, он и так много страдал. Просто закрой глаза и представь, что это девчонка, что тебе стоит? Не думаю, что есть особая разница». Но в момент, когда наши губы соприкасаются, вся эта чушь вылетает из моей головы. Единственное, что становится важным, это то, что я целуюсь с Гарри, и он именно тот, с кем я хочу это делать. Он прижался к моим губам так, как если бы это был его последний поцелуй – отчаянно и яростно, без надежды на ответ. Когда я осторожно провел языком по его нижней губе, проникая вглубь рта, он удивленно отпрянул, глядя на меня глазами перепуганного олененка. Я лишь притянул его к себе, продолжая поцелуй. Мои руки скользнули по его плечам ниже, и я почувствовал под пальцами сетку шрамов, рассекающую спину. Мне хотелось закричать от бессилия, но вместо этого я углубил поцелуй, отвечая с новой страстью. Когда мы оторвались друг от друга, мне было что ему сказать. - Послушай, Гарри, это важно, - я положил руки по обе стороны от его лица. – Я никогда, слышишь, никогда не рассказывал ничего твоему отцу. Не предавал тебя. - Я тебе верю. На его лице читалось облегчение. Он прижался ко мне всем телом, обнимая. У него подрагивали плечи. Я легонько погладил его по спине. - Сделай для меня кое-что, Питер, пожалуйста. – шепот на ухо. - Что? Он отодвинулся и точно так же обхватил мое лицо руками, как это делал я минуту назад. - Проснись, умоляю тебя, проснись!... Ради меня, пожалуйста! Та же мольба, что и в прошлый раз, тот же отчаянный тон… Я ничего не могу понять, крепко зажмуриваю глаза, а когда открываю, комната передо мной плывет и вращается. Пытаюсь удержатся, но меня тянет в разные стороны, а потом я падаю вниз. Полет в бездну длится очень долго, затем удар о землю вышибает из меня весь дух. Я открываю глаза. В них словно кто-то песка насыпал, а ресницы слиплись. Пытаюсь потереть их рукой, но на моем указательном пальце какая-то пластмассовая прищепка. Я сбрасываю ее, и аппарат рядом с кроватью заходится пронзительным писком. - О боже мой, Питер, ты очнулся! Тетя Мэй, спавшая до того в кресле, подбегает к постели и заключает меня в объятья. Ее отстраняет от меня медсестра, за ней появляется врач. Они задают мне вопросы, светят в глаза фонариком, осматривают меня, заставляют делать странные упражнения. Я абсолютно потерян и не могу понять, что происходит, просто подчиняюсь их указаниям. В конце врач делает заключение, что со мной все будет в порядке, но утром придется пройти еще тесты, чтобы убедится в этом окончательно. Тетя Мэй облегченно выдыхает. Я вижу слезы на ее глазах и спрашиваю, что произошло. - Помнишь, как тебя машина сбила, дорогой? – она держит меня за руку. - Да, но ведь после этого все было нормально, просто голова пару дней болела. Я перевожу взгляд на врача. Он не смотрит на меня, устало листая медицинскую карту: - Не все нормально. От сильного удара головой ты впал в кому. - Что? Но я же после этого еще в школу ходил, уроки делал… - Я все еще не понимаю, что происходит. - Питер, боюсь, что все это происходило только в твоей голове. Сразу после аварии тебя привезли в больницу, уже без сознания. – Доктор, видимо, прочитал в карте мое имя. - Значит, последняя неделя – это лишь плод моего больного воображения? – «Ответь нет, прошу тебя, скажи, что это неправда!» Тетя Мэй с жалостью смотрит на меня: - Ты здесь уже три недели, милый. Она гладит меня по голове, а я не замечаю ничего вокруг. Врач говорит что-то о том, что это вполне нормальная реакция организма, что у него был пациент, который думал, что прожил два года за месяц в коме… Но для меня это не имеет никакого значения. Единственное, что важно, что было важно – всего лишь моя фантазия. Гарри… Я потерял его уже второй раз. Пустота внутри меня, снаружи. Мне кажется, что если я сейчас закрою глаза, она разъест и их тоже. А, может, все просто исчезнет, включая меня. Было бы неплохо исчезнуть, избавится от себя, забыться… И я забываюсь тяжелым сном.***
Я медленно просыпаюсь, но не раскрываю глаза. Мне хочется верить, что все, что вчера было – это просто дурной сон. Солнечный свет падает на лицо, и я представляю, как сейчас тетя Мэй постучит дверь моей комнаты и позовет завтракать. Но ничего не происходит. Вместо этого я слышу звуки больницы, долетающие из-за двери, и открываю глаза. Передо мной все те же тошнотворно зеленые стены, истертый пол и паршивый вид из окна. Значит, мой вчерашний кошмар оказался реальностью, а то, что я считал реальностью до этого – всего лишь грёзами. Я вздыхаю, поворачиваюсь на другой бок и чуть не падаю с кровати. Там, положив ноги в ботинках на мое одеяло, развалился в кресле Гарри. - Гарри?! – Моему удивлению нет предела. – Что ты тут делаешь? - Полагаю, что ем твой завтрак. – Он с сомнением смотрит на баночку с чем-то коричнево-бурым в своей руке, а затем переводит взгляд на меня. – А на что похоже? - Похоже, что тебя тошнит наоборот. – Ляпаю первое, что приходит мне в голову. - Да? Но на вкус довольно сносно. Надо будет сказать парням из клуба любителей фуа-гра, что пробовал экзотику, чем бы она ни была… Мы смотрим друг на друга и смеемся. Это так похоже на Гарри… А потом он серьезнеет, убирает ноги с кровати и садится прямо. - Я рад, что ты очнулся. – Его взгляд блуждает где-то в районе ножек кровати. – Когда я заходил в прошлый раз, врач сказал, что чем дольше ты в коме, тем меньше шансов вернуться. Я рад, что все обошлось. Серьезно. - И часто ты заходил? – Как бы между прочим спрашиваю я. - Раз или два. – Гарри дергает плечом – значит врет. – К тебе многие из школы заходили. Вон даже фрукты на тумбочке стоят. Наступает неловкая тишина. Он переводит взгляд на свои ногти, пристально их изучая. - Скажи, а ты помнишь что-нибудь из того, что слышал, когда был в коме? – Такой деланной незаинтересованности я еще не видел. Хотя моё «между прочим» тоже тот еще шедевр. – Просто доктор сказал, что иногда пациенты слышать, что происходит вокруг, и это помогает им вернуться. - Помню, ты говорил, что собирался меня убить… - Чешу затылок, делая вид что вспоминаю. – Что даже кольт у отца ради этого стащил… Если бы помидор мог покраснеть, он стал бы такого цвета, как лицо Гарри. - И это все? – В его голосе явно звучит разочарование. – То есть, я такого не говорил! Это просто тебе приснилось. Я сажусь на кровати, наклоняюсь к нему поближе и очень четко, выделяя каждое слово, говорю: - А еще я помню, как ты назвал меня предателем, как рассказал, что сделал с тобой отец, как признался мне в любви. Это очень рисковый шаг. Все, что я тогда слышал, могло быть просто игрой моего подсознания, но я сделал ставку и понял, что выиграл, когда увидел взгляд Гарри. Это не было сном, он и правда такое говорил. - Ты простишь меня, Питер? Простишь, что усомнился в тебе? Он выглядит испуганным и нервным. - Только если пообещаешь мне одну вещь. – Очень серьезно говорю я. - Какую? – Его пальцы дрожат. - Ты никогда больше не будешь есть мой завтрак! Гарри пытается пробормотать «Придурок», но я затыкаю его поцелуем.