Череп

- Ну что, Альбрицци, выпьем? – Ливия поднимает стакан с вином, будто собирается произнести тост. Она уже не совсем трезва, рука слегка дрожит. Череп смотрит на неё пустыми глазницами. Ей нравится думать, что там, внутри желтовато-белой черепной коробки, все еще обитает душа, хоть это и противоречит всему, что написано в Библии. Но в Библии также сказано, что убийство грех, а она давно уже нарушила этот запрет, и угрызений совести не испытывает. Череп молчит. Он всегда молчит. Это сводит её с ума. Она уже ничего не может ему сделать. Ни причинить боль. Ни напугать. Ни заставить страдать, так как страдала она все эти годы. Стакан летит в стену, ударяется об неё, и алые, как кровь, брызги вина окрашивают пол каюты. На этом сходство заканчивается. Вино впитывается в доски пола, придавая им красный оттенок, оно слишком жидкое, оно не запекается коричневой корочкой, и у него другой вкус. Она изголодалась по крови. Это оказалось так просто. Ей следовало догадаться, что простота принесет лишь разочарование. Ливия Корнеро слишком любила разные игры. Она подстерегла его у реки. Он присел на корточки, чтобы умыться, и в какой-то момент, она готова была поклясться, он увидел её отражение в зеркале вод. Из оружия у неё с собой был только стилет – все, что осталось после схватки с пиратами. Ребра болели в том месте, где оставила ссадины цепь, и она уже два дня нормально не ела – бродила вокруг индейской деревушки, выжидая удобный момент. Что бы сказали моряки, распивавшие дешевое вино в тавернах, пираты с Тортуги, и все эти надутые индюки, заправлявшие на островах, если б знали, что человек, чье имя держало в страхе все Карибское море, умер от руки голодной, измученной женщины, которая когда-то была его невестой? Может они посмеялись бы, выпили, обсудили забавную новость, а потом занялись делом, каждый своим, и им вскоре стало бы все равно, а может, об этом сложили бы песню и распевали бы её во время пьяных застолий. Она уже не узнает. Бесславная смерть Злого Рока так и осталась никем не воспетой. Он начал оборачиваться, и она вонзила стилет ему в шею. Очень удачно, хотя и не целилась. Кровь хлынула густой струей, он покачнулся, и в его синих глазах мелькнуло удивление – какие же у него до невозможности синие глаза, подумала она – а потом он упал в реку, и вода скрыла его лицо, и она так и не узнала, успел ли он испугаться. За себя, за брата, за эту свою дешевую индейскую шлюшку, на которую он её променял. Незнание мучило её до сих пор. Потом она вытащила труп из воды, и большим ножом, который был у Ферранте с собой, отрезала голову. Пришлось повозиться. От волнения – или от слабости? - у неё дрожали руки, и она порезала палец. Кровь Альбрицци смешалась с её кровью, и это заставило её усмехнуться. Какая метафора. Их судьбы связаны кровью, разве с этим можно поспорить? Труп она столкнула в реку, в надежде, что течение унесет его в море. Много чести для этой собаки быть похороненным в земле. Очень хотелось испытать остроту ножа на шее той индианки, но даже она понимала, что второй раз удача вряд ли ей улыбнется. Есть еще и другой Альбрицци, он много важнее этой индейской твари. Проклятый Ипполито. Опять от неё ускользнул. Убедил всех в своей непричастности к тем убийствам, и отплыл в Европу, прихватив с собой вдовушку Сен-Люка. Под жарким солнцем голова Ферранте, которую она прихватила с собой, разлагалась и страшно воняла, и пришлось избавить череп от плоти. А она-то хотела бросить её в лицо Ипполито. Придется ему поверить ей на слово.