Розбий насолодою горе

Когда вокруг нет ни души И я один в ночной тиши, Хочу тебе прямо сейчас, Напеть мотив, что лишь о нас.

      Мы снова ссоримся. Естественно, всё началось с какой-то мелочи и вылилось в единый монолог Пауля, который он копил уже долгое время. Всё то, на что он не обращал внимания или пытался не обращать. Всё, что накопилось. Всё, что он больше не мог держать в себе.       Быстрым шагом меряя комнату за комнатой, он собирал свои вещи, гневно и небрежно швыряя их в чемодан, при этом сетуя на то, что он отдал мне душу, а я взамен так и не стал полностью его. Или что-то в этом роде. Я почти не слышал его. Слова Ландерса отдавали где-то в середине меня. Наверное там, где должна быть душа. Потому что в мозгу крутилась одна единственная фраза, которую я должен сказать: «не уходи». Я знаю, если он сейчас выйдет за дверь, он уйдёт навсегда. Нужно просто не дать ему уйти, щёлкнуть долбаным замком, который навсегда отгородит меня от человека, которого я люблю. Чёрт возьми, Круспе, неужели так трудно было вовремя сказать это? Найти какой-нибудь способ и подобрать слова, которыми можно было бы выразить мою потребность в нём. Я судорожно пытаюсь найти их. Нужно сказать их сейчас. Но в реальности, я, стоя у окна и вглядываясь в темноту за окном, где хлещет проливной дождь, не могу протолкнуть ни звука, ни даже пошевелиться. Да и остановят ли они его? Это ведь просто слова. Я сам просрал своё счастье и теперь буду вечно гореть в аду своего одиночества, наслаждаясь жаром сатанинского огня наедине с самим собой. — Рихард, ты ничего не хочешь мне сказать хотя бы на прощание? — он подходит ближе. Да, чёрт возьми, я так много хочу сказать: что люблю, что во многом был не прав, что исправлюсь, но все мысли путаются и отказываются выстраиваться в более-менее логическое предложение или какую-нибудь хоть одну цельную фразу. На выходе получается какая-то ахинея, и я снова молчу. Я лишь хватаю его за руку, вглядываюсь в его глаза и никак не могу от них оторваться. Ну вот, я даже попрощаться с ним нормально не могу. Да чего уж там, у нас с ним ничего не получалось толкового никогда. Наконец-то я открываю рот, у меня готова лишь одна внятная фраза. Я прошу у него последний поцелуй, один-единственный, на прощание. — Разбей наслаждением горе, — я опускаю взгляд на его губы. Но он не говорит ни слова и, резко дёрнув руку, рассоединяет наши переплетённые пальцы.       Остановившись на пороге, он бросает на меня последний короткий взгляд. Я не смог за один миг прочесть всё, что было в нём, но от этого взгляда мне показалось, что вместо сердца образовалась дыра, а душа сгорела в считанные доли секунды.       Я так и остался стоять у окна, как завороженный. Так и не смог сказать ни «останься», ни такое важное сейчас «прости». Входная дверь, закрывшись, лязгнула замком. Я остался один. Нет смысла сейчас роптать. Я сам своё счастье отдал неизвестному злодею. Теперь я даже не имею права надеяться на то, что он вернётся. Вот и всё закончилось…       Я открыл окно и глубоко вдохнул промытый дождём воздух. В огромных лужах отражается иллюминация города. Внезапно в мозгу раздаётся резкий визг, будто взревели шины при экстренном торможении и громкий удар, звон стекла или что-то очень похожее. Проходит ровно три секунды до того, как я осознаю, что это не иллюзия, что это реальный звук, донесённый мне ветром с улицы. — Пауль… — выдыхаю я и что есть силы, мчусь на улицу.       Нос его фольксвагена сплюснулся, упёршись в бетонную перегородку тротуара. Нервными пальцами, которые отказываются попадать на нужные клавиши, я всё же набираю экстренный номер. Я ничего не смыслю в оказании первой помощи и всё, что мне остаётся - это молиться. Я достаю его бесчувственное тело из авто и, усевшись на мокрый асфальт, усадил на свои колени, придерживая одной рукой окровавленную голову, другой - фиксирую его тело, прижимая к себе. — Нет, Пауль, ты не должен сейчас умереть. Только не так. Не сейчас…