Тонкий лед

Петр заболел идеей посетить Европу после того, как Иван рассказал ему об остальных странах. Особенно заинтересовался он отношением к морскому господству Швеции. А еще он окончательно увлекся флотом. Русь не понимал пока что этой страсти - ему по складу мыслей была земля ближе, но он просто еще не видел моря по-настоящему. Петр взял его с собой. Любопытство не чуждо никакому русскому человеку, а стране, его олицетворению, вообще может заслонить все на свете. Муторное долгое путешествие на корабле и по суше заставило Русь думать, что его участь не так уж плоха. Во всяком случае он мог за секунду оказаться там, где нужно. Первой по плану стоял Пруссия. Гилберт заявился к Руси почти сразу же по прибытии. Как-никак теперь он отвечал за себя сам, а о враге лучше вызнать сразу, а не бросаться сгоряча. Это он наконец усвоил. Царь со своей свитой расположился, как обычный приезжий. Ну или хотя бы постарался, чтобы это так выглядело. В тесной комнатушке он явно чувствовал себя неудобно, сидя перед двумя древними не то проклятыми, не то благословленными. Еще и Гилберт решил выбрать для разговора свой старый язык, и сейчас русский государь решительно ничего из разговора не понимал. Сидел напрягшись. Пруссия осведомился о цели прибытия, криво усмехнулся на предостережения о Швеции и просьбу о помощи, пообещал поговорить с магистром, и ушел. По крайней мере Ивану он предпочитал верить на слово. - Это Пруссия? - Петр нетерпеливо подал голос. - Да, тебе лучше звать его так. На самом деле у нас у всех есть имена, но если говоришь его в лицо, значит не боишься или дружишь. К людям, - он замялся, - мы стараемся не привязываться. А то вдруг ты на старости лет с ума сойдешь. Каково нам будет, а? На верфи всегда было, чем заняться, особенно, когда ткнув в Ивана пальцем, Петр выдал характеристику "силен как вол, на самую тяжелую работу". Не то что бы ему было действительно слишком тяжело, но потеть приходилось все равно изрядно, человеческий износ никто не отменял. Он вовсе не ожидал встретить Голландию, пока приглушенно-матерно высказывал бревну и ссаженным рукам, что он о них сейчас думает, пока не зажили. Одной рукой придерживая трубку, иностранец пристально и не моргая разглядывал Русь. Губы его вечно находились в вялом движении, даже если он молчал, то постоянно мусолил трубку, вонявшую чем-то непонятным. - Зови меня Холл, - наконец сказал он и до конца дня просто ходил рядом. Наблюдал. Его глаза были мутными от дыма, который, казалось, не выходил из него, а так и скапливался внутри. Петра в конце дня они вдвоем проводили до квартиры и вышли на балкончик, где едва хватало места притулиться и на холодном ветру наскоро выкурить трубку. Холл спокойно подошел к перилам, перегнулся, что-то промычал и выпрямился обратно. Его заметно развезло. Через пару минут его взгляд снова прояснился, как оттаяло, если подышать на стекло. Он с сожалением вытащил из зубов трубку и наконец соизволил нормально с Русью поговорить. Он не был против того, что Иван вербовал его людей, даже заинтересовался этой идеей - научить кораблестроению. Это не приносило особого ущерба в знающих людях, а для расширения торговли было просто отлично. На следующий день он заявился снова. Показывал ночной город. Мельницы. Поля тюльпанов. Все это было таким новым, таким захватывающим и таким чужим. Иван не знал, что делать, задыхался в облаке дыма, которое источал Холл. Он действительно был рад уйти из этого дурманного плена. Лондон медленно плескался и прел в собственном отсыревшем воздухе. Русь остановился, чтобы поглазеть на очередной садик, маленькое совершенство на клочочке земли и прямо почувствовал, как зеленые глаза сзади вводят между лопаток яд. Ну да, кто бы мог подумать. Как будто змее что-то станет, если на нее полюбуются. - Да, Артур, ты что-то хотел? - Нет, абсолютно ничего. Прекрасная погода, не правда ли? У Вани хватило благоразумия скрыть сарказм. Все-таки с ним были настолько вежливы. Подоспел Франциск, видимо изловивший Англию во время ежевечерней прогулки и только что отвлекшийся на заигрывание с парочкой девушек легкого поведения. Иван улыбнулся и протянул руку. Франция, он хоть и временами отпетый повеса, все-таки был больше близок, чем чопорный Англия, у которого все бесы просто в омуте. Если основательно покопаться, то легко можно узнать, что за синяки и шрамы на высушенном теле Индии, почему так плохо видит Альфред и почему все, кто видел Артура в бою, говорят, что это просто Сатана в ведьмовском теле. Рига, Вена... Ваня чувствовал себя неуютно в этом доме, где, казалось, даже пыль ложится рядком. Австрия прямо, но с такой аккуратностью, что могло показаться, что это просто случайный взгляд из-под опущенных ресниц, наблюдал, как Русь нервничает и все больше выпрямляет спину под стать неудобной спинке. Петр затягивал с переговорами. Тяжелая отполированная мебель давила и сжирала белое пространство стен, закрывала искусными гобеленами, оружием, доспехами, свитками, рогами и еще черт знает чем, но не давала глазу отдохнуть. Все это ежедневно чистилось, полировалось, терлось и выскабливалось. Кажется, к этому приставили Италию. Это не была официальная резиденция, на своем доме настоял Австрия. Расчет шел неизвестно на что, и потому следовало вести себя как можно нейтральней. Но Петр затягивал безбожно. От горла к грудине будто пролился поток огненной желчи. Голова - столица, кости - армия страны. Все, что внутри - народ, люди. Значит, Софье уже надоело сидеть в своей келье. Потерпеть еще можно было, главное не поднять панику, иначе вспыльчивый царь понесется домой, устраивать разгон по всем статьям, а тогда не удастся подготовиться к войне, и снова будет лихорадочное выжимание ресурсов и денег из нищей крестьянской толпы, где их отродясь не водилось. Не шевелиться, глотать пореже. Терпеть, терпеть и ни в коем случае не сбивать этого дипломатического настроя. Время терпит, потерпишь и ты. Гонец с донесением прибыл как раз тогда, когда нужно было. Путешествие дало свои плоды - отвоевать не одну часть, так другую. А потом была стрелецкая казнь. Это нормально, нет, ужасно, но привычно, когда люди умирали на войне. Но когда несколько сотен одновременно вот так быстро, без сожаления, ради абсолютной власти - это совершенно иное. Сейчас главное - заставить себя успокоиться. Глубокий вдох, выдох, прямо взглянуть на отрубленные головы и синюшные лица повешенных и сжать зубы. Все во имя будущего. 102... 103... 108 убиты. Ну же, просто хватит! Люди увидели, что будет, если поднять головы. 304... 305... 306 мертвых. Трупы пролежали до весны. Страшный счетчик с каждым днем только прибавлял число, уже недалеко было до семисот. Это во имя закона, но умирают только пешки, а не командир. Ну, для того они и созданы, но очень уж было противно связывать стрельца для Петра. "Для каждого справедливость своя собственная," - думал Иван, заторможенно разглядывая очередного мученика. Без толку следовать прошлому, когда вот оно - будущее, но разве этих людей проймешь? Петр был всегда слишком нетерпелив и энергичен для своей тогдашней страны. Реформы, новая армия, люди, поездки, проверки, всё быстрее, быстрее попробовать и увидеть. Именно поэтому, когда царь вызвал Ивана к себе, сел в кресло, быстро черкнул сверху вниз взглядом и только открыл рот, Русь понял, что будет война. Без гарантий и прочего она могла поставить страну на колени или заставила бы, наоборот, расправить плечи. Что мог тогда Ваня? Только сказать, что народ всегда против войны, но уж если Родина позовет, то ничего не попишешь. "Первый блин комом" - первая пословица, что он выучил. Взбешенный, обескураженный, даже разочарованный Петр быстро мерил шагами наискосок свой кабинет. Ваня здесь же мрачно подпирал стенку, всем своим видом пытаясь показать, что все не так плохо и начать сначала всё ещё не поздно. Кривоватая маска невозмутимости царя не убедила, но хотя бы успокоила. Если страна еще имеет силы показывать, что все на самом деле хорошо, то силы и поправить дело найдутся. *** Гилберт абсолютно спокойно принял предложение о союзничестве: ваша земля - наши солдаты. И все же он не мог относиться к этому союзничеству так же, как Дания или Польша, которым Швеция уже просто на печенки давила своими неуемными амбициями. Это было что-то другое, более доверчивое что ли. После очередной шведско-русской драки Брагинский, которому сломали нос, сгорбившись отирал с подбородка кровь и сплевывал розоватую слюну. Продолжалось это уже долго, мысль, что это не просто очередная рана, а та самая метка, которой обозначается каждая война, прочно угнездилась в голове. Дружеский тычок Гилберта в подбородок чуть не оттяпал кончик языка, зато доходчиво объяснил, как остановить кровотечение. Вот такое оно, доверие. Но на самом деле все было гораздо тоньше, и Баильшмидт с удивлением это подмечал. Например, перед ним Ваня не стеснялся выглядеть слабым. Хотя, наверное, слабее, чем тогда, в 1242, он выглядеть уже не будет точно. Да и, если честно, не хотелось альбиносу, чтобы смотрел кто-нибудь другой на Ваню в такой момент. Точно вывернули бы наизнанку и разодрали бы на куски. Право сильнейшего не имеет души. Еще и это странное нежелание перевязывать раны. Все отмахивается: так заживет. Так-то оно заживет, а что насчет "подарочков" Швеции? Это вообще на год контузия. И не то что бы Пруссию действительно так уж коробило, глядя на его раны, но поражало это наплевательское отношение к себе. Уж в их положении можно себя полелеять, а не надрываться вместе с солдатами. - Ублюдок Швеция. Ты уверен, что собираешься выйти к нему в таком виде? - Гилберт наблюдал, как Русь неуклюже возится с бинтами, чтобы пятна крови не выступили на мундире в самый неподходящий момент. Это был единственный предлог для перевязки. В палатке не было никого. Гилберт и сам зашел нечаянно и сейчас даже испытывал неловкость. Развернуться и уйти сейчас было как-то странно, поэтому он продолжал стоять. Наконец, Гилберт не выдержал медлительной и неправильной возни с таким ценным на войне материалом. - Отдай, - Байльшмидт с деловитым видом распутал бинт обратно, осмотрел ранение и четкими отточенными движениями начал сначала. - Откуда понабрался? Сколько я ни смотрел на докторов, никак повторить не могу. - "Helfen. Wehren. Heilen." - Пруссия усмехнулся и на секунду обнял Русь, пропуская ткань под подмышками, - Люблю свои корни. - Даже не могу представить тебя и бегающим между рядами пострадавших. - Ну я же тебя лечу сейчас. Почти закончил, не дергайся. - А, черт возьми! Гилберт, я даже нагнуться не могу. Что ты сделал? - А ты и не должен. Вообще, людей таких из постели не выпускают. - Я должен выйти и посмотреть ему в глаза. Ты же понимаешь, да? Альбинос вздохнул и поднял с пола упавший со спинки стула парадный мундир. "Вот же неаккуратность," - с негодованием заметил он. Кое-как заломив руку поздоровее, он одел Ивана и начал застегивать пуговицы. Снизу вверх, к горлу, в которое снова так легко вцепиться. На последней Гилберт остановился. Напряженно смотря в сторону, он медленно проговорил: - Ты - просто надежда. Не подумай ничего такого. И застегнул последнюю. "Отговорки, да, Гилберт?" - язвительно прошипел он сам себе и первый вышел наружу. Ну еще бы. Сейчас вообще лучше ни к чему не привязываться ни ему, ни Ване. А то ведь если узнаешь, что за война в королевской голове - держись потом, улыбайся соседям, мол, так вышло, я здесь ни при чем. Уже и так было понятно, что победил Россия, как Ивана теперь называли на новый лад. Он даже не обижался уже на "матушку-Россию". Виноват он что ли, что язык у него такой - все страны женщины. Да и спутать его можно было с девушкой только в плачевном состоянии "в стельку". Территорий ему как раз хватало только на великанский рост. И все же костлявость ни в коей мере не помешала ему чуть ли не перегрызть врагу горло при последней встрече. Ништадский мир, подписанный Швецией и его королевой со скрипом зубов под напряженными сияющими взглядами России и его царя, во второй раз показал, чем заканчиваются походы на эту страну. Но каждый же учится только на своих ошибках, да?