Покажи мне свою любовь

- Это всё потому, что ты гуманитарий! - Я ведь ещё ничего не сделал... - обиженно пробубнил очкастый, уставившись прямо в глаза разъярённого технаря. Тот весь кипел от злобы, чуть ли не плюясь в гуманитария. - Ничего не сделал, говоришь?! - он потряс перед носом изумлённого очкарика кипой бумаг. - Кто это сделал? - показал на несколько строчек пылких стихов в самом уголке, слегка пересекающих ровные ряды вычислений. Гуманитарий потупил взор и расстроенно повёл носком туфли. Видя такой подавленный вид, технарь обозлился ещё больше. - Придурок мечтательный! Разберу по множителям! Растяну на гипотенузу! - распалялся он, а гуманитарий смущённо вертел в руках транспортир. - Извини... - попробовал он вклиниться в поток непонятных математических ругательств, но безуспешно. - Да ты!.. - кричал технарь. Гуманитарий решил просто не замечать шквал обвинений, чаще всего клеветнических и закрыл глаза. Гуманитарий занимался привычным для него делом - он мечтал. С закрытыми глазами видел техника, сосредоточенного на неких расчётах, смотрящего в свою мятую бумажку и выписывающего необыкновенно ровным почерком цифры. Очкарик никогда не понимал, как у его друга и противника одновременно может быть такой аккуратный почерк. Сам он писал, как курица лапой. Или ещё чего похуже... Впрочем, в жизни технаря всё было "по полочкам", не то что гуманитарий - у того вечный беспорядок и тайная любовь к растянутым свитерам и тоннам чая, объясняющаяся обычной среднестатистической ленью... А технарь не ленивый. Ему не лень ходить в магазин за баночками кофе, ему не лень гладить одежду, и он не мёрзнет вечно, и не пьёт чай - потому что он слишком занят, чтобы ходить в лес за листочками мяты для чая и вдохновением для души. Гуманитария он считает праздным лентяем, оправдывающимся тем, что "муз в запое" или "любимый карандаш сломался, теперь траур". И никогда-никогда не обратит на него внимания. Очкарику от этого почему-то плохо. Хочется свернуться, как осенний листик, и улететь далеко... технарь бы фыркнул и сказал на это: "Вот оно, страусиное желание спрятаться от проблем, вместо их решения". - ...как ребёнок, ей-Богу! - технарь закончил свою гневную тираду и выпустил из рук шиворот свитера гуманитария. Тот глухо упал к его ногам, слишком задумавшись и размечтавшись. Гуманитарий тихо и обречённо вздохнул, сжавшись в комок, но вместо этого услышал то-то недоумевающее... и ласковое? - С тобой всё в порядке? - а какой он милый всё-таки. Бурые волосы закрывают аристократически бледный лоб, голубые озерца глаз испуганно поблёскивают из-под очков, лицо такое безмятежное... гуманитарий, одним словом! - Да, всё в порядке, не беспокойся, я пойду! - и вот это бледное чудо, дрожа, путаясь в словах, пытаясь наврать. Мило. Если учесть, что он абсолютно не умеет врать... - Ну, пока. - сильно сомневаясь в правильности своих действий, технарь открыл дверь, в которую очкарик тут же выскочил. Сбежал по этажам, мысленно ругая привычку технаря селиться этаже этак на десятом, прижался к стене и облегчённо выдохнул... не заметил! Техник же, что явно было не в его вкусе, открыл окно, почему-то обеспокоенно глядя на удаляющуюся вдаль сгорбленную фигуру бледного парня. Какой же всё-таки идиот, о святые интегралы!.. *** - П-привет... - поздоровался гуманитарий, нервно сжимая в руках край своего извечного свитера. - Говори сугубо по делу. Для чего позвонил? Излагай проблему. - попросил технарь. Он в это время выполнял крайне важный проект, который гуманитарий, впрочем, считал полнейшей глупостью. - Как насчёт того, чтобы сходить погулять в парк? - очкарик сжался в ожидании казни и зажмурился. Технарь в изумлении глянул на трубку, будто не веря, что гуманитарий осмелился сказать такое ему. Будто не знает, как он занят! - Я подумаю над твоим предложением, - сухо отозвался он и положил трубку. На том конце провода гуманитарий раздражённо вслушивался в короткие гудки, будто думая, что они что-то ему расскажут. Глупый мечтатель, глупые короткие импульсы, глупый отказ, а слова не значат ничего... Техник вздохнул, представив дрожащего сейчас гуманитария, а возможно, даже плачущего, и гордо вздёрнул нос. Вот ещё! Будет с него. У технаря слишком много проблем и без этого вечно ноющего комка. Очкарик всегда был для него чем-то, вроде уличного котёнка. Если приникнуть к такому головой, то можно будет услышать даже стук его наивного сердца. Они были слишком, чересчур разными. Импульсивный, поступающий эмоционально и совершенно не понимающий чётких планов гуманитарий и мыслящий своими чёртовыми шестерёнками техник. А всё же, техник ощущал их связь. Странную и неземную, которую он, увы, не мог объяснить ни одним законом математики или физики... или не ощущал? Нет, скорее - ощущал, но не понимал. И иногда, в такие моменты, сам техник вставал из-за своего стола, разбрасывая кучи ставших внезапно не такими важными отчётов и вычислений, брёл на кухню, ведомый ужасным чувством, заваривал себе кофе и проклинал себя и гуманитария. Порой ему просто казалось, что лучше бы гуманитарий был связан с другим, таким же пустоголовым мечтателем, а не с ним. Тогда бы технарь мог бы хотя бы спать спокойно, а не испытывая холод из-за беспокойства. Из-за чувства вины, из-за глупой и ничтожной гордости, коей он старался прикрыть себя, абсолютно беззащитного перед великолепием слога гуманитария. Да, в глубине души он признавал, что гуманитарий превосходит его, и даже не догадывался о боли очкарика. Они дополняли друг друга - идеально, как теория и практика, как закон и применение... как фраза и речь... как предложение и текст. Как два, всё ещё бессвязных рифмованных слова находят себя в идеальном стихотворении. - Привет, это я. - торопливо решил исправить свою ошибку технарь. - Ты говори... И только сейчас техник понял, что слушает длинные гудки - ожидание никогда не сводит с ума так последовательно и точно, как эти бесстрастные звуки. Звуки исчезли, что-то щёлкнуло и голос, похожий на голос робота, которому наплевать на все чувства или эмоции, произнёс: - Абонент не отвечает. Пожалуйста, перезвоните позднее. Subscriber does not answer. Please, call back later. Технарь с изумлением бросил трубку на рычаг. Он не отвечает? Но почему? Голос робота... что-то напоминает... может, интонацию самого техника? - Ты идиот! Придурок проклятый... - технарь взревел. Со стороны можно было подумать, что он ругает гуманитария, но он кричал это именно себе... Технарь набросил куртку на плечи, быстро обулся, оглядел квартиру, чтобы ничего не забыть, в спешке чуть не уронил ключи, но закрыл наконец дверь. Сбивая прохожих, он взметнулся вниз по лестнице, проклиная свою привычку точно так же, как проклинал её несколько дней назад очкарик... *** Ворвавшись в квартиру очкарика, взволнованный технарь буквально скинул с себя ботинки и прошёл в холл. - Ты где?.. - робко, непривычно для себя самого, позвал он. И услышал в ответ грустный, неправдоподобный смех. Технарь мигом ринулся на источник звука и обнаружил, что это - балкон. Уютный балкончик гуманитария. Очкарик любил находиться на нём, с какой-то непонятной любовью выращивал цветочки и плющи самых разных размеров и расцветок, писал стихи, как он выражался, "на открытом воздухе"... Но сейчас балкончик явно представлял собою потенциальную опасность хотя бы тем, что если какому-нибудь придурку-мечтателю вздумается с него спрыгнуть, с третьего этажа он не разобьётся, а вот ноги и руки поломать вполне может. Хотя техник и не руководствовался на тот момент своими "шестерёнками", которые бы подсказали, что ему не нужна лишняя возня, он поспешил предотвратить беду. Поздно. Гуманитарий, нервно смеясь, рвал листочки со своими стихами и выкидывал их в окно, а сам стоял на подоконнике, и, будучи ужасно худым, покачивался на ветру. - Идиот! - запыхавшийся техник в одну секунду сгрёб гуманитария за талию с подоконника к себе на руки, и снова почувствовал это самое чувство. Очкарик казался ему необыкновенно ранимым цветком, обиженным щенком, мило щебечущей и возмущающейся птичкой. Техник ждал что угодно: молчание, обвинения, плач и крики, но только не этот тихий вопрос. - Зачем ты это сделал? - гуманитарий устремил взгляд своих голубых глаз в глаза технаря. - В смысле?.. - не успевший отдышаться и осознать себя после возможности потери очкастого, техник мало чего соображал. - Зачем ты спас меня? Ты же не любишь меня. Ты испытываешь ко мне жалость. А я не хочу, чтобы меня жалели. - очкарик выдохнул, непрерывно глядя в глаза техника. - Идиот... - техник и без того тяжело дышал, а от этого прямого, завораживающего взгляда и вовсе хотелось зарыдать и прижать гуманитария к себе покрепче. - Великая матрица, какой же я идиот... - Почему ты так считаешь? - но очкастый нисколько его не жалел. - Потому что я не нашёл в себе сил сказать это раньше! - рыкнул техник и обессиленно опустился на пол вместе с гуманитарием на руках. Очкастый вздрогнул, когда почувствовал, что технарь прижался к нему всем телом. В комнате стало мокро и тяжело находиться. Были слышны тихие рыдания техника, прижимающего к себе очкарика, словно тот был его последним сокровищем. - Скажи... - техник поднял голову, и гуманитарий увидел печаль, сгустившуюся в глубине этих зелёных глаз, осевшую на поблёкших светлых волосах и спрятавшуюся на губах. - Ты всё ещё любишь меня? - Ты обзывал себя идиотом... - начал очкастый. - Но я и не думал, насколько же ты прав. Каким надо быть идиотом, чтобы не замечать очевидного! Итого, ты идиот на 100%! - На 95 и 5, - поправил технарь, и по лицу его пробежало нечто, что едва можно было бы назвать улыбкой. - Так вот... я всё не мог сказать тебе... - Не было времени? - насмешливо передразнил очкарик, скрестив руки на груди. Техник кивнул и лёгким движением снял очки с носа гуманитария, подушечками пальцев прикоснулся к его лбу и нежно прикоснулся своими губами губ гуманитария, стирая всё - боль и кровь, обиду и затаённую грусть, оставляя "на дне" лишь капли дождя, что застучали по крышам и сладкий, терпкий поцелуй. От лица техника пахло кофе и усталостью, а расслабленное и не верящее лицо гуманитария отзывалось ароматом свежего чая и дождя. Техник, не прерывая поцелуя, взял руку гуманитария в свою ладонь. - Я люблю тебя. - оторвавшись от лица очкарика, прошептал он, гладя его волосы и дотрагиваясь до висков. - Я тоже тебя люблю... - ответил гуманитарий и положил голову на плечо техника. И сомнений не оставалось - любит, не лжёт. Это существо не умеет лгать. И обоих захлестнуло то самое чувство, коему нет объяснения ни в учебниках русского, ни в пособиях по математике. Жизнь зовёт его простым словом - любовь. Но что стоят слова в мире чувств?.. Ровным счётом ничего, безусловно!.. Нужно просто чувствовать. Бессмысленно обуславливать чувства рядами формул или текстом без единой ошибки. *** Тем временем техник прижимал к себе гуманитария всё крепче, чтобы тот понял наконец, как много для него значит. - Ты меня задушить решил? - тихо рассмеялся очкастый и робко, счастливо улыбнулся, позволяя делать с ним всё, что вздумается. Технарь с ужасом осознавал, что влюбляется - медленно, но верно... ведь эта улыбка сейчас была адресована ему одному, вся нежность и любовь - ему... - Я спать хочу. - вдруг тихо признался гуманитарий, так прямо и смешно мог признаваться только он, этот смущённый очкарик с крышей не в порядке. Только от этого трогательного признания техник всегда вздрагивал, как произошло и сейчас. - Мне уйти? – улыбнулся он, что уж вообще происходило редко. - С ума сошёл? Просто обними меня… - сонно заявил этот наглый очкастый объект, тая в руках техника. Тот тихо засмеялся, прижал его крепче к себе и только сейчас понял, в какой нелепой позе они находятся. Гуманитарий полулежит на полу, обняв техника и раскинув ноги в стороны, а сам техник сидит рядом с ним, так же раскинув ноги. Воистину, в такую нелепую позу его мог повергнуть только этот непостоянный тип в очках! Однако, сгонять его с себя почему-то не хочется. За окном хлещет дождь – давний враг запоздалых парочек и друг вдохновения некоторых поэтов. А на руках у, пожалуй, самого грозного инженера-архитектора, засыпает самый несуразный человек на свете – поэт, писатель и просто глупый мальчишка. Технарь вздохнул и от скуки начал прислушиваться к биению сердца этого запуганного существа – запуганного, но такого родного… сколько прошло времени, техник не помнил, и вряд ли вспомнит, но дождь понемногу перестал капать, хотя тучи по-прежнему закрыли весь небосвод. Наступило утро. - Как ты здесь оказался? – подскочил гуманитарий, ударив техника по подбородку затылком, от чего тот немедленно проснулся. Вчера он так и заснул, прижимая к себя гуманитария и слушая всплески дождя за окном, как последний сентиментальный романтик, коим не являлся и являться не собирался. - Вчера… - поморщился техник. – Помнится, вчера ты был совсем не против моего присутствия, даже наоборот… - он встал и заглянул гуманитарию в глаза, прямо как он глядел на него вчера, за что немедленно получил локтём в живот. – Ай. За что? – удар был не таким уж и сильным – откуда бы у очкарика силы? – скорее, обидным. - Вчера было вчера. – жёстко заметил гуманитарий и отвернулся. – Я не желаю более иметь с тобой дела… Техника будто пронзило молнией, он с трудом удержался от крика, что это несправедливо. Справившись с собой, он кивнул и надел пальто и подумал со скрытой горечью – а что он хотел-то от ветреного гуманитария? Он не нужен ему, такой гордый и грубый, как бы это ни было горько осознавать. Неужели ещё минуту назад он на что-то надеялся? На что? Гуманитарий заразил его своей беспредельной наивностью? Техник вышел, даже не попрощавшись, закрыл дверь и принялся медленно спускаться по лестнице, считая ступеньки. Зачем он вчера это сделал? Сегодня потерял и друга, и любовью себя загубил окончательно. Но нет, лучше так, чем бесстрастно дать ему погибнуть, а самому – уподобиться роботу. Опустив голову и вздёрнув плечи, техник шёл, изредка сбивая прохожих. Он давно прошёл свой дом. Дождь начался снова, капал по его волосам, но он даже не подумал напялить капюшон и побежать домой, как сделал бы в другой раз. Техник шёл на работу, и это даже было не инстинктом, нет. Это было попыткой угробить себя кучей вычислений и чертежей. В конце концов, он вечно жил лишь цифрами… - Ты рано сегодня. – заметил один из коллег, едва техник перешагнул порог офиса и скинул плащ на вешалку. Технарь ничего ему не ответил, в полной тишине прошагал к своему рабочему месту, взяв инженерный калькулятор и погрузившись в расчёты. Восемьдесят три умножить на тридцать два… можно считать это даром небес, ведь он так давно мечтал, чтобы очкарик любил кого-то другого… сто шестьдесят разделить на двадцать… цифры, цифры, цифры… так недолго… тридцать вычесть семнадцать… сойти с ума… девяносто три плюс двадцать четыре… чего техник, собственно, и добивается. Не отвлекаясь, строя ровные графики и столбики цифр, техник не чувствовал, что тонет, пытаясь заглушить то самое странное и неизведанное… «Всё, что не поддаётся объяснению, должно быть уничтожено. Оно странное, если не входит ни в одну из систем, известных людям.» Что же, это значит, что нужно отказаться… от любви? Выходит, так. Любовь – чужеродный объект, пусть ею упиваются всякие там гуманитарии, писаки ничтожные и поэты, а техникам она обязана быть неведома. Поскольку она вполне может навести хаос в ровно выстроенной системе. А значит, убить систему. Что отрицает в ярости любой техник. За окном капал дождь. Он, похоже, никогда не уставал, всегда с чёткостью выполняя свою работу. Наверное, он являлся техником. Но почему же тогда технарям он мешал работать, вдохновляя гуманитариев? Наверное, из-за того же пагубного чувства – из-за любви, которая, как известно, заставляет ложиться под поезда и писать завещания. Из-за его любви к небу и солнцу, которая ужасно влияет на обоих… Гуманитарий метался по комнате, вырывая волосы у себя на голове. Наверное, техник прав – он идиот, беспросветный, непозволительный идиот! Очкарик плакал, усеивая слезами листы бумаги, на которых он битый час писал стихи, ничтожные, которыми он хотел хоть как-то себя оправдать. Зачем, зачем он прогнал техника? Зачем он «убил» его? За что? Казни больше заслуживает очкастый, чем техник… однако, исправлять ошибку было явно поздно. Техник больше его не любит. Его любовь – хрупкая система формул и чертежей, бессильная, увы, к таким ударам, которые порой могут нанести обычные слова. Очкастый вдруг поднял голову и жалобно посмотрел в никуда, стараясь ослабить своё же внимание, пытаясь сделать так, чтобы боль его обошла, сжал кулаки до того, что ногти начали втыкаться в бледную тонкую кожу. - Я люблю тебя… - прошептал очкарик, запрокидывая голову и мучая себя болью, что изнутри обжигала лёгкие. – Зачем я сделал это? Прости… я не хотел, поверь. Я просто… ужасен, я хотел, чтобы ты мучился так же, как и я! Мститель, тоже мне… я невыносим! Приди и убей меня! – голос его срывался на ужасный крик, он уже не мог этого контролировать и едва ли управлял своим телом. Всё померкло перед глазами, а он кричал что-то, хрипя и разрывая свою глотку. Поэтам свойственны психи. Слезами горю не поможешь. Эта истина как-то сама собою пришла в голову гуманитария, и тот прекратил плакать. Нужно спасать положение иными способами… что же, если техник не идёт к гуманитарию, гуманитарий пойдёт к технику! Решив так, он вздрогнул и пошёл заварить себе чаю… Совершенно разбитый и ощущающий только беспросветную тьму вокруг, техник склонялся над чертежами ещё ниже, засыпая и безмятежно опуская на ряды чисел свои светлые волосы. Было темно, шёл сонливый дождь, кофе в чашке, призванный разбудить технаря, остывал – он наоборот, его усыплял. Техник был настолько уставшим, что не обращал внимания на всё происходящее, не слышал ничего вокруг, не понимал… в голове было лишь какое-то горе и запах кофе, а цифры, противные цифры расплывались перед глазами, образуя свой хоровод. Дверь в кабинет неслышно хлопнула, раздался знакомый загадочный смех, который техник так любил и так ненавидел одновременно, тот наивный и детский взгляд, и мельком брошенная фраза, на которую хотелось ответить безразличным «А, это ты»… - Умаялся совсем? – заботливо бы звучало, если бы не так издевательски. И гуманитарий в два шага оказывается рядом, гладит техника по голове, перебирая светлые пряди и, беззаботно смеясь, целует его в висок. Почему-то именно этого технику так не хватало, поскольку он не отвечает, но прерывисто выдыхает, руша всю ту дистанцию в одно мгновение, убивая то, что мешает им быть вместе, проваливая всю невинность спящего. Техник открывает глаза и лихорадочно шепчет, поднимаясь из-за стола и роняя листки с важными, но сейчас совершенно бесполезными вычислениями: - Я ждал… этого. Я ждал тебя. – гуманитарий жестом заставляет его замолкнуть, одёргивает воротник его рубашки и усаживает его на стул вполоборота, сам садится к нему на колени и целует техника в шею, заставляя вздрагивать от того самого, что рушит системы и убивает алгоритмы. А знаете, что… к чертям систему. Избыток правильности никого не красит! Техник вздыхает и обнимает очкарика за талию, всё ещё ища возможность объяснить всё словами. Но с красноречием у него и без того проблемы… а тут ещё и очкастый будто извиняется за причинённую боль. А что, если это – конец? Что очкарик пришёл… попрощаться?! Техник яростно сжимает ладонь гуманитария в своей и спрашивает: - Только скажи, что это всё, я тебя скормлю собственноручно… - Кому? – смеясь, перебивает этот наивный мальчишка, гладя лицо техника и очерчивая пальцем его скулы. – Какому страшному зверю? - Самому страшному на свете – начальнику нашего отдела, - с комичной серьёзностью оповещает техник, с удовольствием поддаваясь этим неумелым ласкам. Гуманитарий одним движением ставит ногу на стол и сбивает сразу десятка три бумажек с годовыми отчётами. В другое время и в другом месте, если бы технарь не любил этого загадочного мальчишку, он бы отвесил ему хороший подзатыльник… но теперь он даже не упрекнул его словами. Ведь что слова стоят против эмоций – чистых… неподдельных… Техник снова позволяет себе раствориться в этом адском, завораживающем поцелуе, обнимая гуманитария так, что тот охает от счастья, смешанного с лёгким неудобством. Сам виноват – нечего так смотреть, что аж сердце перехватывает радостной болью. И наутро, когда гуманитарий проснётся в сильных руках техника на его же работе, он не скажет ему слов обвинения. Он не скажет вообще ничего – слова ужасны, они лишь рушат идиллию чувств. В этом они уже убедились… увы… А дождь продолжал капать по крышам зданий. Ему было всё равно. Он был одинок, он плакал – день и ночь. Дождь слегка улыбнулся, когда услышал робкие слова гуманитария: «Спасибо.»