Сладкая отрава

включена публичная бета! заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

      Я не успеваю за своими руками – они сами собой поднимаются к лицу Китнисс, касаются ее щек; одна скользит вверх, запутываясь в темных распущенных волосах, а вторая опускается ниже, пальцами сжимая подбородок любимой. Она теснее прижимается ко мне, хватаясь руками за мои плечи, и усаживается ко мне на колени. Чувствую ее неровное дыхание, слышу свое имя, срывающееся с ее губ. Китнисс целует меня жарко, жадно. У меня кружится голова от нахлынувших эмоций: моя девочка рядом, льнет ко мне, гладит меня по лицу, волосам, целует в шею. Как сладко! И так не похоже на привычную Китнисс…       С неимоверным усилием, поражаясь собственной силе воли, отстраняюсь от Китнисс, сжав ее плечи. Она сопротивляется – тянется за мной, вытягивая шею. В ее глазах густой туман, на щеках горит румянец, будто у моей любимой температура.       – Пит… – зовет она, обвивая руками мою шею.       – Китнисс, ты не здорова, – говорю я, силясь не поддаться соблазну.       Китнисс обиженно кривит губы и прикрывает глаза. Она растерянно ерзает на мне, очевидно не понимая, как от ее движений во мне поднимается волна мучительного желания.       – Я хочу целоваться, – хнычет Китнисс, как ребенок, которому не дают любимый леденец.       Тяжело выдыхаю. Как мне противостоять, когда ее губы шепчут самые сладкие слова на свете? Прижимаю Китнисс к груди, как маленькую девочку, и придерживаю рукой ее голову, склоненную мне на плечо. Она дергается, пытается освободиться, и, видимо, снова перейти к поцелуям, но я не позволяю.       Я не могу так поступить с любимой девушкой: было бы слишком низко раствориться в ее страсти, вызванной не чувствами ко мне, а действием препарата в крови. Воображение, как назло, рисует самые смелые картины, предоставляя мне возможность увидеть ее лицо, искаженное жаждой большего, почувствовать снова тепло ее губ…       – Ты меня не любишь? – бормочет Китнисс, уткнувшись носом мне в шею.       – Девочка моя, ты не заслужила того, чтобы все было так…       Ее дыхание обжигает мою кожу, по телу бегут мурашки от близости любимой, и я страдаю, будто меня бьют, оттого, что не могу позволить себе насладиться ее огнем. Забыться, отдаться ей целиком, без остатка. Посвятить всего себя той, без которой я не могу жить…       Кантаридин. Слово, перечеркивающее все, что дорого моему сердцу.       Китнисс не простит мне, если я воспользуюсь ее слабостью. Я сам себя не прощу. Остается только мучительно ждать, когда закончится действие препарата. Сколько часов будет продолжаться эта пытка? Смогу ли я ее выдержать? Любимая беспокойно трется о мое тело, причиняя боль, моральную и физическую. Я теряю счет минутам, выливающимся в часы, продолжая сдерживать Китнисс и помогая ей не наделать глупостей. В какой-то момент она затихает, ее дыхание выравнивается – моя девочка спит. Я глажу ее по волосам, целую в макушку и качаю, как в колыбели.       Сотни мыслей успевают пронестись в моей голове за эту, одну из самых долгих ночей в жизни. Как вещество попало в организм Китнисс? Шприц я выбросил, тогда «как»?       Внезапно меня осеняет, и непонятно, почему я не додумался до этого сразу: еда. Сегодня впервые нам принесли разные контейнеры с пищей. Это не Сноу наивен, что не спрятал от меня шприц, это я дурак – повелся, как мальчишка, и радовался тому, как легко удалось разрушить его коварный замысел. Память услужливо воспроизводит последние слова Президента: «… после первого же приема… не рекомендую вам рисковать и пытаться что-то изменить… единственный шанс не нанести непоправимый вред ее организму – не мешать докторам постепенно увеличивать количество лекарства».       Что же я наделал? Каждый раз, когда кажется, что хуже быть уже не может, – пожалуйста!       Голова болит невыносимо, низ живота тянет от предательского желания. Близость Китнисс опьяняет, сводит с ума. Наклоняю голову, рассматривая ее лицо. Румянец спал, кожа стала излишне белой, почти болезненной. Провожу пальцами по ее щеке, вдоль скулы, Китнисс выдыхает и облизывает губы во сне. Сейчас она выглядит невинной и умиротворенной. Что же ты творишь, Сноу?       Не замечаю, как сон забирает меня в свои объятия, и пропускаю момент, когда моя девочка открывает глаза. Все, что я чувствую, это как она поспешно соскальзывает с моих колен, нечаянно толкнув в плечо. Наши глаза встречаются: ее лицо горит от стыда, а серые глаза сверкают осуждением.       – Почему я спала на тебе? – спрашивает Китнисс строго, поправляя и без того идеально сидящее платье.       Я не знаю, что ей ответить. Правда – не лучший вариант.       – У тебя была температура, – вру я. – Хорошо, что все обошлось.       Китнисс сверлит меня взглядом, кажется, что она не верит в мои слова. Я не знаю, помнит ли она свое состояние? Что она чувствует сейчас? Как относится к тому, что произошло?       Стараюсь не выдать своих переживаний, встаю, направляясь на кухню. Китнисс идет следом. Она неотрывно следит за каждым моим шагом, пристроившись на своем стуле справа от стола. Моя девочка смотрит, как я достаю из ящика пачку с мукой, рассыпая белоснежный порошок по столешнице, и часть высыпаю в кастрюлю для теста. Она наблюдает за тем, как я разбиваю пару яиц, добавляю масло и, наверняка, Китнисс замечает, как я замираю у раскрытых дверей холодильника, осматривая продукты, хранящиеся внутри.       В моей голове зреет мысль насчет того, как можно обойти коварный план Сноу – если отраву добавляют в пищу, то я могу готовить сам, тогда Президент не доберется до Китнисс, но… «…нанести непоправимый вред…» Могу ли я так рисковать? Первую дозу любимая уже получила, я не уберег. Теперь прерывать процесс опасно для ее жизни…       Чувствую себя зайцем, пойманным в силки. Сноу знает, как добиться своего: я не рискну здоровьем Китнисс.       Моя девочка, как завороженная следит за моими руками. Я замечаю это совершенно случайно – поднимаю голову, вытирая тыльной стороной руки пот со лба, и встречаюсь взглядом с серыми глазами. Китнисс выглядит взволнованной, лицо задумчиво.       – Все в порядке? – спрашиваю я.       Мне кажется, на ее языке крутится вопрос, и, почти наверняка, он касается прошлой ночи, однако, Китнисс поспешно кивает, не желая озвучивать проблему. Моя девочка отводит взгляд, но стоит мне вернуться к работе, я чувствую, что опять стал объектом ее внимания. Это странно. Я не против, но меня терзают сомнения – почему именно сегодня?       Ставлю булочки в духовку, предлагаю любимой чай или кофе. Она морщит нос, передергивая плечами:       – Не люблю кофе, – говорит Китнисс.       Я знаю, спросил скорее из вежливости и чтобы как-то заполнить неловкое молчание.       Наконец, мы завтракаем свежими булочками с корицей и запиваем их ароматным чаем с малиной. Почти сразу Китнисс уходит, не проронив ни слова, а я остаюсь на кухне – навожу порядок, мою посуду. Когда я все-таки направляюсь в спальню, непроизвольно заглядываю в гостиную. Китнисс сидит на широком подоконнике, греясь в лучах солнца. На ее согнутых коленях расположился толстый блокнот, похожий на книгу и, видимо, заменяющий Китнисс личный дневник, а моя девочка время от времени берется за карандаш, доверяя бумаге свои секреты. Наверное, Китнисс чувствует мой взгляд, потому что она поднимает на меня глаза, снова хмурится.       Не решаясь заговорить, скрываюсь в спальне, тихонько прикрыв дверь. Днем Китнисс сюда почти не заходит, так что я использую эту комнату как мастерскую – в углу стоит мольберт, а на небольшом столике разложены банки с краской. Рисование помогает мне не сойти с ума. На листах я позволяю себе выразить всю тоску и отчаянье, в котором живу.       В последнее время я постоянно рисую один и тот же сюжет – далекое интервью с Цезарем после первых Игр. Китнисс выглядела тогда такой красивой и влюбленной, что мое сердце утопало в нежности к ней. Это был, пожалуй, самый счастливый день в моей жизни. Я целовал любимую девушку, она улыбалась в ответ, и ужас Голодных игр мерк перед светом, исходящим из глаз Китнисс. Она плакала, когда узнала, что я потерял ногу. Она целовала меня, будто я самый важный для нее человек. Она не выпускала мою ладонь, даже когда нас не снимали камеры.       Уже на следующее утро Китнисс сказала, что хочет все забыть, как страшный сон.       И вот я снова рисую ее в легком желтом платьице, темные локоны перехвачены лентой, лицо почти без косметики – оно и так яркое, живое. Китнисс выглядит совсем юной девочкой, не больше четырнадцати. Безобидная влюбленная в меня девочка. Как бы я хотел вернуться в тот день, хоть на миг…       Стрелки часов на стене неумолимо отсчитывают минуты, и стук посыльного во входную дверь звучит для меня, как колокол, возвещающий о начале чумы. Бросаю кисть, забрызгав стол краской, и бегу на кухню. Китнисс уже выкладывает на стол контейнеры из разных пакетов. Шальная мысль посещает меня – не позволить ей съесть эту дрянь. Уговорить, запретить, настоять, все что угодно, лишь бы не дать отраве проникнуть в любимое тело.       Китнисс замечает мое волнение, но не понимает причину. Раскладывает еду по тарелкам, сама кипятит чайник. Мы сидим друг напротив друга за кухонным столом. У меня совершенно нет аппетита, в отличие от Китнисс. Я с замиранием сердца смотрю, как очередной кусок отправляется ей в рот. Если дозы будут расти день ото дня, то прошлая ночь была самой легкой? Смогу ли я противостоять напору Огненной Китнисс? Смогу! Потому что на карту поставлена ее честь, как женщины.       Моя девочка ставит посуду в раковину и уходит в спальню, оставив дверь открытой. Я слышу, как распахивается платяной шкаф, почти уверен, Китнисс переодевается ко сну. Секунды складываются в минуты, когда я понимаю, что из комнаты больше не доносится ни звука, и мое сердце со свистом падает в пятки – что-то случилось? Бросаюсь на помощь, но замираю на пороге, как вкопанный: моя девочка стоит перед зеркалом, ее щеки пылают болезненным румянцем, и на ней только шорты от пижамы, а майка валяется у ног. Китнисс водит пальцем по своей коже, внимательно рассматривая собственное отражение.       Тонкие пальчики рисуют узоры, когда Китнисс исследует свое тело. Правое плечо, потом чуть ниже, приближаются к бугорку груди, касаются самого кончика, и, кажется, моя девочка вздрагивает от удовольствия – ее губы в зеркале расползаются в улыбке. У меня перехватывает дыхание от этой картины. Китнисс красива, как сошедший с небес ангел; мой взгляд прикован к ней, и я ничего не могу с этим поделать. Рука любимой перемещается левее, очевидно, собираясь повторить маршрут в обратном порядке, но я, выругавшись, все-таки бросаюсь к ней. Подхватываю майку с пола, пытаюсь натянуть ее на Китнисс, но она упирается, вырывая свои руки из моих, и вместо того, чтобы позволить мне одеть себя, она старается повиснуть у меня на шее, прижимаясь обнаженной грудью к моей груди.       – Китнисс, ну пожалуйста, оденься, – умоляю я, но реакции с ее стороны нет.       По крайней мере, не та реакция, на которую я рассчитываю. У моей девочки будто сил прибавилось, потому что, пока мы боремся за майку, она умудряется оттолкнуть меня в сторону, и, наткнувшись на кровать, я от неожиданности теряю равновесие и падаю спиной на мягкий матрац. Китнисс не тратит времени даром, забираясь на меня, и я оказываюсь прижатым к кровати ее гибким стройным телом. Наши лица так близко, что я чувствую ветерок ее дыхания.       – Пит, – шепчет она, и уже через секунду я чувствую ее губы на своих губах.       Поцелуй горячий, страстный. Ее язык врывается в мой рот, перехватывая инициативу. Тело не слушается меня, мозг затуманен. Кажется, я плавлюсь в ее руках, которые скользят по мне, оставляя ожоги везде, где им удается добраться до моей голой кожи.       Китнисс рядом! Она сама целует меня! Поднимаю руки, обхватывая ее тонкий стан. Подушечки пальцев ощущают ее острые лопатки, подавая в мозг сигнал, что на моей девочке нет майки.       Я не могу оттолкнуть ее, просто не могу, но я не имею права наслаждаться тем, что мне не принадлежит. Китнисс не любит меня. Я ей не нужен. Сейчас в ней говорит только отрава, заставляющая ее прижиматься ко мне, искать мои губы и судорожно цепляться за меня, словно я – ее спасение.       Проклиная сам себя, с трудом выбираясь из-под Китнисс, опрокидываю ее на кровать, отчего распущенные темные волосы моей любимой рассыпаются волной по белой простыне. Стараюсь не смотреть на обнаженную грудь, предоставленную моему взору, хотя я часто дышу от возбуждения и нервно сглатываю выделяющуюся слюну, и все-таки спешно укутываю Китнисс, заворачивая ее в простыню, как в кокон, и, запрокинув извивающийся груз на плечо, на полусогнутых ногах несу любимую в ванную. Мне не победить собственную жажду поддаться соблазну без ледяного душа, и, я надеюсь, это хоть немного охладит пыл Китнисс.