Любила, люблю и... буду любить.

      …Я на самом деле не знаю, что происходит. Дни сменяют ночи, ночи сменяют дни, череда оглушительных аплодисментов сменяется не менее оглушительной тишиной. И, кажется, я слишком устала, чтобы хотеть что–то изменить. Но… я всё время жду.       Я думала, что не переживу эту зиму. Я не знала, что бывает так. «Это я сплела зимы кружева, ты же помнишь, на стекле замерзшем. Это я метель просила не выть, обойти тебя стороной»…       Когда не хочется никого ни видеть, ни слышать, никому улыбаться, ничего делать. Когда все мысли зациклены на воспоминаниях, связанных с одним–единственным человеком из уже прошлого – тобой. Я не знала, что бывает так страшно, осознавая, что теперь мы, должно быть, чужие друг другу. Но… мне бы хотелось, чтобы ты знал… «А слезами я могла океан переполнить, он и так был полон… Просто я боялась сердце твоё утопить в нём»       Я не помню ни единой ночи, ни единой хоть маломальской ночи, когда ты не приходил ко мне во снах. Я кричала, просыпаясь, кричала твоё имя в надежде, что ты услышишь и придёшь. Что ты убережёшь меня от меня самой. Что больше не позволишь мне так скучать по тебе, терпеть эту неправильную, острую, как лезвие кинжала, боль. Что однажды ты снова появишься в моей жизни. Я боюсь, что ты не успеешь, и моё сердце захлебнется слезами… «Это было вчера ещё, это было неправдой… Это было судьбы расчётом…»       Я пыталась убеждать себя, что ничего не было. Что твои взгляды – плод моей разбушевавшейся фантазии, что твои прикосновения – тактильный обман, что твой шепот – слуховая галлюцинация. Я бы хотела так думать. Но вспоминая, раз за разом, мне не хватает решимости забыть тебя. «Я любила тебя с сотворения мира, я любила тебя…»       Я любила тебя… Кажется, с момента нашей первой встречи. С первого такого обыденного и привычного для французов «Ça va?». С первой улыбки, с уверенно протянутой крепкой ладони. «Столько жизней подряд бесконечно любила, я любила тебя…»       Не важно, кем я была: Маэвой, Наннерль, дочерью, сестрой, коллегой, подругой… Ты всегда относился ко мне по–особенному. Я думаю, что ты был в моей жизни всегда, неосознанно, не вмешиваясь, а будто бы наблюдая немного со стороны, не позволяя мне совершать ошибок, о которых бы потом пришлось пожалеть. Ты бесконечен. Для меня. «Я любить тебя буду до последнего вдоха Вселенной всей…»       Я всегда была умной девочкой. Ты бы мной гордился, если бы знал, через что я прохожу каждый божий день, чтобы «найти» смысл собственной жизни. Чтобы знать, ради чего я должна проснуться утром… Ты всегда мной гордился. Ты говорил, что твоя Маэва – лучшая, не важно, когда и в чём – всегда и везде. Твоя девочка… твоя маленькая милая Маэва. «Любила, люблю и буду любить сильней…»       Кажется, тогда нам не хватило слов… Я просто выпорхнула из автомобиля, направляясь к дому, неопределенно махнув на прощание рукой. Тебе, Флорану, Микеле… Тогда я в последний раз видела твою улыбку. С примесью грусти, она была самой милой моему сердцу во всем мире. Я любила, любила, как не думала, что возможно. Пока ты был рядом. Люблю, наверное, до сих пор, до мелкой дрожи в пальцах в моменты, когда сердце сжимается в комок от воспоминаний. Я буду любить, слышишь? Если не сойду с ума, я буду любить тебя…       Перелистываю страницы альбома, подаренного когда–то Валерием Флорану, который Мот оставил у меня на сохранение, и благополучно позабыл о нём. Неровным, едва разборчивым почерком на плотных листах выведены короткие записи. «Моцарт назвал Сальери Флораном, а Алоизию – Мелиссой, публика в восторге! :)». «Чёрт, Розенберг в этом платье – просто конфетка!». «Миссия перепачкать Микеле помадой – выполнена!». «Hey, girls, don't cry, we are making history ;)». Меня обнимает Локонте… Знаешь, у меня сохранился, наверное, миллион фотографий, где мы с тобой только вдвоём. Сложно не заметить восторг во взгляде, обращённом к тебе. Сложно не заметить нежности в глазах напротив. Кажется, нас на пути действительно ожидали одни только сложности…       Я слышала, что твоё участие в новом проекте месье Обиспо произвело фурор. Величественный, сильный, властный Солюс. Мне бы так хотелось прийти на представление, как это сделали Мелисса и Диан, Флоран и Мерван, даже Клэр… Но я не уверена, что ты был бы рад меня видеть. Хотя, был бы, да, но мне было бы ещё больнее. Знать, что есть шанс к тебе прикоснуться, снова, как когда–то, заговорить ни о чем, просто побыть рядом, но оставаться, как и положено, на расстоянии вытянутой руки – невыносимо. Я не хочу нарушать привычный бег твоей жизни: семья – театр – гастроли – семья. Тебе есть к кому возвращаться, зачем же тебе снова я?..       Опускаюсь в кресло. Ты просто должен был сказать, что больше ничего не повторится. Что больше ты не позвонишь, не приедешь посреди ночи, не будешь утешать очередную истерику. Тебе нужно было сказать, что я тебе больше не нужна. Что я никто. Потому что у меня осознать это не получается. Потому что я все ещё жду, когда ты вновь окажешься на пороге моей квартиры. И тоска грызет. Наверное, если мне вновь оказаться на сцене под пронизывающим светом софитов, то я вся засвечусь. Не от счастья… от дыр, которые во мне прожгли эти месяцы. Ты помнишь, сколько мы не виделись? Двести сорок семь бесконечных проклятых дней, триста пятьдесят пять тысяч шестьсот восемьдесят две минуты горького одиночества… Кажется, у меня паранойя.       Откладываю альбом на стол. На развороте страниц – наша труппа в полном составе… и ты обнимаешь меня. Ты всегда меня обнимал. Мне не хватает этого. Не хватает тепла, нежности, понимания. Мне не хватает тебя, катастрофически.       Господи, как же мне хочется узнать, как ты? Взять мобильный и позвонить, написать – не важно! Просто… просто услышать такое необходимое «я не могу без тебя». Наверное, я бы расплакалась, как школьница.       Но телефон хранит молчание уже долгое время, пожалуй, слишком долгое.       И мне скорее кажется, чем…       Твое имя высвечивается на дисплее новым звонком.       Не веря своим глазам, беру мобильный дрожащими руками. Нет, мне снится. Это не может быть правдой, нет, не может быть…       – Да? – голос не слушается, и вопреки всему звучит испуганно и неестественно.       Я слышу только тишину, нарушаемую примерно раз в шесть секунд чьим–то прерывистым дыханием. Неужели это действительно ты?       Хочу закричать «говорите!», нервы на пределе, я не могу вытерпеть. Не молчи, не молчи, не молчи, умоляю тебя!       – Маэв… – раздаётся шепот на том конце провода, и сердце предательски падает в пятки. – Я… я не знаю, – почти обречённо выдыхаешь ты, и мне кажется, что я даже могу видеть, как ладонь скользит по твоему уставшему лицу.       – Приезжай.       Всего одно слово, но… ты приедешь, я верю. Я хочу в это верить.       Гудок. Раньше я бы сказала, что всё потеряно, но сейчас… что–то изменилось, нет?       Я должна думать о причинах и последствиях, должна понимать, во что может обернуться подобное проявление слабости. Но прежде, чем хоть одна мысль успела сформироваться в моей голове, раздается звонок в дверь. Я знаю, сейчас на площадке окажется Микеле со связкой воздушных шаров и гитарой наперевес, и позовет в кино, парк развлечений, на пикник… Середина марта ведь наверняка самое лучшее время для пикников, правда?       Замок, щеколда, ключ. В неярком свете высокий силуэт. Делает шаг вперед. Жмурюсь до разноцветных бликов под веками. Это не можешь быть ты. Ты не можешь снова вернуться в мой дом, потому что у тебя нет предлога. У тебя нет причины возвращаться ко мне: имидж, семья, карьера – я не связана с тобой ни одними из уз.       Но на плечи ложатся такие знакомые ладони, и я вздрагиваю, чувствуя их тепло.       – Моя родная… – шепот раздается у виска, затем у уха, касается щеки, повторяясь. – Моя Маэва, моя милая, моя девочка… Моя, моя, моя.       Твои руки сжимают меня, притягивая близко, а я не верю. Не могу поверить в то, что это реально. Меня не было в твоей жизни двести сорок семь дней. Зачем я тебе сейчас? «Стали дни длиннее, стала на зиму ещё жизнь старше»       Порываюсь что–то сказать, лишь бы что, только чтобы не молчать, но ты касаешься моих губ своими. Совсем осторожно, будто бы давая мне шанс оттолкнуть. Давая шанс и отбирая, обнимая с такой силой, что я слышу хруст ломающихся костей и звон разбитого сердца. Если ты снова уйдёшь, – прошу, уходи сейчас! – не давай мне новую надежду… не давай мне новый смысл жизни, ведь именно ты отобрал прежний.       – Прости меня, – по–прежнему едва слышно шепчешь ты, усыпая мелкими поцелуями мое лицо. – Прости, что не решался. Прости за то, что думал, что это пройдёт. Прости, что я не верил себе… Прости, что не приезжал. Ты ждала меня, Маэва? Скажи мне, родная, ты…       Прикладываю ладонь к твоим губам.       – Тише, не надо, – прошу, смаргивая слезинки, и улыбаюсь, обнимая.       Сердце бьется быстро–быстро, точно так же, как твое. Ты всегда был для меня всем. Ты всегда был моим. Ты всегда был.       – Я теперь не на тебя молюсь, а небесам молюсь за тебя… – произношу, едва–едва прижимаясь губами к твоим волосам.       Я знаю, что ты слышишь, что веришь мне. Иначе ты бы не пришел. Ты… услышал, как я плачу? Прости, это всегда было сильнее меня.       Утыкаешься носом в шею, коротко зацеловывая каждый сантиметр оголённой кожи, приникая всё теснее, всё ближе. Это так невероятно – чувствовать тебя рядом, я почти забыла, как это. «Каждой родинке моей поцелуи твои до мурашек…»       – Я люблю тебя, – шепчу, не сдержавшись. – Я люблю тебя, – в унисон со своим сердцем. – Я люблю тебя, – чуть громче.       Мне хочется закричать, чтобы достучаться, пробить преграду, выстроенную временем; чтобы забыть обо всём; чтобы не верить, что ты снова уйдёшь. Я не хочу этого знать. «Я люблю тебя так странно, но ты отвечаешь…»       – И я тебя. И я тебя люблю, слышишь? – быстро отстраняешь меня, обнимая мое лицо ладонями, вытирая слезы, заставляя смотреть в глаза.       Я боюсь, слышишь? Я не хочу больше боли, не хочу знать, что такое – терять. Я не хочу быть уязвима. Потому что… такой меня знаешь только ты. Ты всегда видел меня насквозь, всегда знал, когда стоит помочь, а когда безмолвно налить стакан теплого молока и укутать пледом.       Я не знаю, что сказать, чувствую, что всё внутри дрожит от слёз.       – Останься, – прошу, как когда–то.       Останься, иначе я лишусь последнего грамма рассудка. Останься, умоляю, ты нужен мне. Останься!       Твои руки медленно скользят по моим плечам, спине… Прижимаешь меня крепко–крепко, подхватывая на руки, и несёшь в гостиную.       – Останусь. И больше не уйду. Не отпускай меня, – прижимаешься губами к волосам, неразборчиво мурлыча ещё что–то, но…       – Никогда. Я любила, люблю и буду любить тебя, вопреки всему.