“Любить - это значит находить в счастье другого свое собственное счастье”, — Готфрид Лейбниц.
Я помню, как зашел в дом; по привычке бросил ключи на маленький стульчик, удобно расположившийся прямо напротив зеркала. На него мы обычно садились, когда нужно было завязать шнурки на ботинках. Так было намного удобнее – по крайней мере, не приходилось прыгать на одной ноге по всей прихожей в попытке удержать равновесие и завязать, наконец, эти чертовы шнурки. Затем я расстегнул куртку, стараясь не сильно шуметь: было уже одиннадцать часов, свет во всем доме погашен и Марлин не слышно – ведь, бодрствуя, она и за полночь могла включить музыку и скакать по дому; сейчас же стояла мертвая тишина. Стянув с ног обувь, я осторожно подхватил пакет с продуктами, приобретенными в маленьком круглосуточном магазинчике всего в нескольких кварталах отсюда, и понес их на кухню, где, все также соблюдая тишину, начал доставать покупки, сразу ставя их на отведенные места. Упаковка с шоколадными хлопьями, которые так боготворила Марлин, поселилась во второй полке висящего на стене шкафчика. Я специально постоянно ставил их на самую высокую полку – было забавно наблюдать, как Марлин, спросонья, приходит сюда и ищет эту пачку. А затем, находя ее, глухо стонет и зовет меня. Я, обычно, притворялся спящим – если находился в кровати, конечно. Но если я сидел на кухне, выпивая чашку горячего шоколада или чая (Марлин не переносила не только вид кофе, но и его запах), то просто пожимал плечами и говорил, что она должна быть самостоятельной. Тогда она показывала мне язык, а я старался сохранять совершенно серьезный вид, однако когда Марлс отворачивалась, тянясь за стулом, я незаметно для нее улыбался. Марлин была невысокой, поэтому, естественно, достать до той полки ей было сложновато. Не помню, сколько точно она собой представляла: то ли метр шестьдесят пять, то ли метр семьдесят. Но факт того, что она была ниже меня на одну – одну с половиной голову вечно веселил меня. Были случаи, когда я поднимал какую-нибудь нужную вещь над собой и наблюдал, как она дуется и сердится, пытаясь забрать это из моих рук.Она была ребенком. Самым настоящим ребенком.
Поставив все по местам, я довольно улыбнулся и потянулся вверх, привставая на носках. Та усталость, которую я успел накопить за день, резко заполнила все мое тело. Бьюсь о заклад, если бы я жил один, то свалился бы прямо здесь, на кухне, совершенно не тревожась о том, что могу приложиться затылком о какой-нибудь угол или, скажем, столешницу. Выключив свет на кухне, я быстро шмыгнул в ванную. Видимо, Марлин предполагала, что я вернусь довольно поздно и оставила на стиральной машинке мое нижнее больше. Я думаю, она знала заранее, что не дождется моего прихода и уснет. Раздевшись, я встал пол теплые струи душа, размышляя о том, что интересного можно сделать завтрашним утром, днем или вечером. Завтра – выходной, и это определенно мне на руку. Я раздумывал, несмотря на медленно подбирающийся сон: усталость выжимала из меня все соки, а вода, такая теплая и до жути приятная, ласкала кожу. Меня клонило в сон, но я старался противостоять этому, заранее зная, что провал неизбежен.И эта битва была проиграна.
Зевнув, я закрутил кран и на секунду прикрыл глаза. Как оказалось, секунда стала полноценными двумя минутами, а сам я, покачнувшись, уперся лбом в стенку. Протерев веки и виски пальцами, снял со специального крючка полотенце. Рядом покоилось полотенце Марлин – светло-бежевого оттенка. Мы покупали парное, и она вдруг заявила, что на дух не переносит розовый и ярко, буквально вульгарно, розовый цвета. А там были только такие. И тогда, совершенно не желая более таскаться по магазинам (хотя это даже шопингом нельзя было назвать – она не переносила его в такой же степени, что и я, а может даже больше), я заявил, что могу взять женское, вопиюще-розовое полотенце. А она засмеялась. Вот так, прикрывая рот ладонью, просто взяла и захохотала. И только относительно успокоившись (она все еще посмеивалась), Марлин сказала, что мне совсем не обязательно идти на такие жертвы – она видела где-то здесь набор из более пастельных цветов. И только что с крючка я стянул полотенце темно-синего цвета. И заметил кое-что странное на нем. Но посчитал это не нужным. Если бы я не был таким усталым, если бы меня не клонило в сон так сильно, я бы обратил на это внимание. Если бы я так сильно не хотел поскорее провалиться в сон, я бы не лег так тихо, не обнял бы ее одной рукой, удивляясь, почему она такая холодная. Если бы я не прикрыл глаза так быстро, я бы не списал все на раскрытое окно, которое на самом деле было закрыто. Если бы усталость не валила меня с ног, я бы не принял тихое «тик-так» за ее мерное дыхание. И, если бы я так не устал, я заметил бы кое-что. То, что на ее полотенце была кровь. То, что я не слышал ее дыхания. Я бы заметил, что на прикроватной тумбочке стояла банка таблеток. Я бы заметил, что она пуста. Я бы заметил, что Марлин не дышала.