tick-tack

Чунмён добрый, мягкий, уступчивый, как самая любимая игрушка, где между доброй долей синтепона просвечивают жилки потрясающей души. Ифань тоже чуткий, мягкий, доброжелательный и смешливый. Но иногда он любит вести себя так, словно ему платят за роль ледяной снисходительной глыбы. (И Чунмён бы солгал, если бы сказал, что ему хоть что-то не нравится в Ифане.) / Чунмён смешной, растрепанный, и зевает так, что в его рот с легкостью может спланировать жирный воробей. А ещё поправляет футболку к грустному вздоху Ифаня, скрывая под льняным краем коленки, и выставляет на стол пачку кофе и коробку с рафинадом. Время завтрака, а если быть точнее, завтрак для Чунмёна - кофе. Ещё точнее - жуткая сладкая гадость. Ифань не любит растворимый одной из ходовых марок, и тем более - добавлять в кофе три ложки сахара. И это-то в чашку двести миллилитров! Но Чунмёну такое извращение нравится, да и он не заставляет Ифаня пить то же самое. Поэтому-то включается газ, а с сушилки стягивается турка. / Чунмён растерянный, непривычно, пугающе тихий, и дрожащим голосом просит в трубке «скажи, где я живу?». Ифань подхватывается посреди совещания и требует четко описать обстановку, а потом бросает короткое «еду» и сбегает по лестницам в гараж. Чунмён выглядит виноватым (словно обвиняет самого себя как минимум в потоплении печально известного Титаника) и порывается сгрызть от волнения собственные пальцы. Ифань мягко улыбается в ответ, ловит подрагивающие ладошки в свои теплые грабли, а ещё целует в губы, успокаивая уже на все сто процентов. (Чунмён боится сказать, что он вспоминал, кто обозначен в телефоне как «любимый» добрые полчаса.) / Ифань деланно вздыхает и вставляет свои пять копеек в размышления-почти-вслух Чунмёна: - Они почти одинаковые. Берем тот, где больше оперативной. И правда, ноутбуки, что стоят рядышком, синхронно загружают фоновую заставку и подмигивают гаджетом погоды. Чунмён кивает продавцу-консультанту в апельсиновой футболке на тот, что посоветовал Ифань. Это уже что-то вроде привычки - следовать его совету. / Чунмён торжествующе смеется и плюхается на бедра Ифаня, тогда как сам Ифань вытягивает руки вдоль тела, усмиряя желание подцепить ладонями наглую задницу парня, и поворачивает лицо вбок, чтобы не дышать в подушку носом. Теплые пальцы с силой пробегаются по лопаткам, и, вопреки желанию расслабить, вызывают армию крупных мурашек. Пожалуй, у Чунмёна слишком чувствительные пальцы для того, чтобы дарить сеансы релакса уставшим мышцам. Ифань мысленно ставит самому себе галочку - молодец, что отговорил Мёна от желания стать массажистом - и неторопливо переворачивается на спину, когда наглые пальцы начинают его щекотать. У Чунмёна в глазах озорства на каждого ребенка в стране хватит, а ещё он улыбается так, словно знал, что ничего из сеанса массажа не выйдет. Хотя, может, и знал. Ифань садится на кровать и притягивает Чунмёна в свои объятия, ладонями крепко удерживая мягкие бедра и буквально забрасывая на свои. И без того жарко, а становится уже в районе слишком. Особенно когда поцелуи сползают на шею. Чунмён жмурится и шепчет что-то про остывающий ужин. Ифань лишь спускает тонкую кофту с его плеча, тут же целует оголенную молочную кожу и неслышно хмыкает. Ужин уже давно остыл, но и разве не наплевать на него? / Чунмён застывает с зубной щеткой в правой руке и пугливо смотрит прямо в глаза своему отражению. Время тянется патокой, а на телефон приходит сообщение от занесенного в книгу, но совершенно незнакомого контакта. Чунмён вовсе не помнит, куда это он так спешил, что даже успел накинуть на шею полосатый галстук, и не помнит, кто такой Бэк и почему он должен быть рад его видеть. Забросив щетку на место и кинув телефон обратно на полку, Мён может вспомнить лишь расположение предметов интерьера вот в этой комнате и то, что в верхнем ящике со слабой ручкой - бутылка виски. Чунмён совершенно привычным движением, будто делает так всю свою жизнь, каждый чертов день, а не только по государственным праздникам, завязывает галстук, и, снова заглянув в глаза себе самому, наконец, вспоминает. Торопился, так как его ждет у дома Ифань. (Наверное, он уже уехал по своим делам.) Бэк - это Бён Бэкхён, и, более того, друг. Значит, он приехал, мысленно пробивает в памяти Чунмён и улыбается совершенно глупо, набирая ответное сообщение (и даже выспрашивая «как там Ёль?»). У подъезда урчит мотор под капотом белого порше, а Ифань сидит, откинувшись на свое водительское сиденье и подложив ладони под затылок. И даже глаза закрыл. Можно подумать, что Ифань спит - но Чунмён слишком хорошо знает этого парня. Наверняка он уже просчитал, как справиться с одним из неразрешимых камней, что навис над его компанией месяца два назад. Чунмён извиняется за то, что так долго, мягко хлопая дверью и бросая взгляд в зеркало заднего вида. К слову, на нем висит мишка-мальчик из набора парных брелоков. Ифань мотает головой, мол, ничего, всё в порядке, и, как всегда, сам щелкает ремнем безопасности на пассажирском месте. Чунмён улыбается и отнимает ещё немного времени у ждущих (уже второй час) Ифаня акционеров, останавливая его ладони своими и вытягивая шею вперед для поцелуя и какого-нибудь саркастичного словца в самые губы. / Чунмён боится поднять взгляд от пыльных носов ботинок и уставиться в экран телефона. Нажать вызов он боится ещё больше. Какие-то дети шепчутся, проходя мимо. Ещё бы - взрослый мужик в солидном брючном костюме восседает на выкрашенной в сочные цвета из стандартного спектра радуги горке. Не хватает только огромной связки воздушных шаров в руке и намалеванной во все лицо грустной улыбки. Ей-богу, Чунмён думает, что выглядит как клоун. Он не сдвигается с места около получаса, а после уже хочется только всхлипнуть и ствол-рот-сейчас. Мён понимает, что ни фига не помнит, кроме того, что вчера сдал на отлично свою препарированную бабочку. Но ведь это был четвертый класс младшей школы! По ощущениям, сейчас ему лет на двадцать больше, а в карманах пиджака явно не пяток жвачки love is и раскрошившееся крыло ночного мотылька. Смартфон возвращается на колени, а сам Чунмён прячет лицо в ладонях. Сквозь пальцы пропускаются ровные пряди челки, а перед закрытыми глазами потихоньку оживает прошедшее. Вчерашний день вспоминается в подробностях довольно быстро, и Чунмён тут же вскакивает с желтой перепялины. Отлично, надо всего лишь сесть на пятый маршрут, потом две пересадки, пять до конечной - и он будет дома. Чунмён насвистывает мотив из розовой пантеры и вовсе не замечает, что за ним по пятам следует чья-то тень. / Ифань выглядит потрясенным и может лишь дышать через раз, когда в трубке бодро звучит голос Чунмёна и невозможно доверчивое «я соскучился». Ифань бледнеет, когда Чунмён выспрашивает: во сколько закончишь сегодня? Ифань благодарно кивает секретарю за графин с водой перед самым носом. И ещё благодарнее, когда графин сменяется бутылкой виски. Ифань буквально крадется по улицам, сбавляя скорость ниже, чем здесь допустимо, и не может унять дрожь. Ладони потеют и заходятся в трясучке так, словно всё тело только что прошибло 180 w минимум. Лифт с соседским парфюмом уносится вниз, а Ифань надеется не найти в боковом кармане рабочего портфеля ключи. Пожалуйста, пусть они остались у секретаря. Пожалуйста, пусть хотя бы в машине. Но нет, брелок-альпака и тройка ключей находятся, да ещё и звякают пугающе громко, зажатые в устройстве замка. В квартире тихо, всё та же пара тапок под зеркалом и везде выключен свет. Ифань сразу нащупывает слева от двери выключатель и вешает пиджак на плечики, а ещё на всякий случай проверяет телефон на наличие входящего вызова. Может, причудилось? Показалось? Ведь такое бывает. Но нет, Мён звонил сегодня в четыре двадцать. Ифань машинально молниеносно прижимает телефон к груди и делает шаг назад, когда из глубины квартиры слышен какой-то шум. Словно по паркету неторопливо прошагали чьи-то мягкие пяточки. Ифань чувствует, как неприятно стискивает сердце железными шершавыми лапами, когда дверь спальни открывается, и в полоске яркой дневной лампы под потолком сонно щурится Чунмён. Абсолютно такой же, как и всегда, и челка торчит вверх, словно несколько маленьких рожек, глупо совсем, спасибо подушке. Ифань едва не отдает богу душу, когда Чунмён делает маленький шаг вперед. Словно и не сдвигался почти с места. А ещё улыбается и поправляет футболку к судорожному вздоху Ифаня, скрывая под льняным краем коленки. - Прости, я уснул, пока ждал тебя. И голос всё тот же - спокойный, приятный, успокаивающий. Ифань думает, что, может, всё это реально? Что, может, никакого опознания тела с десятком ножевых не было? Что, может, ему просто снился кошмар, а сейчас он проснулся и всё, как и прежде, в порядке? У Чунмёна и пальцы теплые, и губы; ну, точно живой. Но Ифань всё ещё в замешательстве, и спрашивает первое, что пришло в голову: - Что ты помнишь? И чертовски боится услышать в ответ «всё» или «как мне вогнали нож в сердце, а потом под ребра, а потом…». Ифань чувствует, что ноги подкашиваются, когда Чунмён начинает быстро-быстро шептать, глядя прямо в глаза: - Эту квартиру, твой запах, твоё «я на работе», твой невыносимо горький кофе, твою собаку, твой сотовый, твоё ворчание по поводу современного искусства, твои… Я помню тебя. Чунмён заканчивает свою тираду, пуская по губам нежную улыбку, и тянется запечатлеть на щеке Ифаня цветок легкого поцелуя. Может, всё-таки, всё в порядке? Ифань зарывается пальцами в светлые волосы, проводит кончиком носа за чувствительным ушком и шумно выдыхает, в итоге крепко обнимая такого покладистого Чунмёна. (Честно, таким он бывает не так уж и часто). А Мён лишь устраивается удобней в кольце рук да прикладывает ухо к широкой груди. Тук-тук, тук-тук. А у самого - тихо. Когда Ифань расслабляется полностью (даже пальцы уже не заходятся ненужным волнением), Чунмён заставляет его распахнуть глаза и вмиг почувствовать стук сердца в самом горле тихо сказанным: - Ещё я помню то, что я мёртв.