Её холодные губы

*** Её холодные губы потрясли меня. Я целовал их и не мог верить в происходящее. *** Наташа Романофф - моя коллега, мой друг и боевой товарищ. В свою очередь, я для неё – тот, кому она должна. По крайней мере, так она говорит – и очень часто. Много раз я представлял себе, как эта безупречная прекрасная, но такая неприступная женщина становится тёплой и отзывчивой в моих объятиях. Много раз в моих снах она приходила ко мне - страстная, совсем не такая, как все привыкли её видеть на заданиях или в пылу битвы. Грянувший внезапно, как ему и положено, Апокалипсис в лучших традициях фильмов ужасов о зомби, изменил мир. И я говорю не о планете - она меня не волнует. Я говорю о том, что сотворила зараза двадцать первого века с моей жизнью. Как и что произошло, говорили по телеку, пока могли. Но я не слушал – я выживал в этом аду. Я устроил себе убежище (Нат называла его не иначе как "гнездо" или "а, твоё гнёздышко") в месте, о котором знало минимум человек - только я и Наташа. Крепкая и труднодоступная - лучшие характеристики недвижимости в условиях зомби-апокалипсиса. Это простую истину усваиваешь уже к концу первого дня ужаса, если тебе удаётся до него дожить. *** Она пришла ко мне уже раненая, но всё ещё Наташа – живая; даже в таком состоянии она оставалась стойкой, сильной, в своём роде грациозной, но, как всегда, немногословной. Пробралась ко мне Наташа бесшумно - думаю, по-другому она и не ходила. Возможно, она стояла в дверном проёме минуты три, пока я не обратил на неё внимание – вряд ли из-за чувства такта (я был занят оружием), но скорее всего у неё просто не оставалось сил после преодоления всех заграждений и ловушек, что мы вместе установили на пути к убежищу. Когда же я, наконец, повернулся к ней, я испугался. Нет, не того, что не услышал её прихода. Я испугался за её жизнь. Наташа бледнела на глазах, теряя кровь: сломанные кости плеча торчали из плоти, словно желтовато-розовые отломленные ветки, а кровь продолжала лениво течь, вымывая из широкой раны мелкие костные осколки. Жгут из пояса сам давно пропитался кровью владелицы, а один конец его слегка задевал наиболее выступавшую кость, цеплялся за неё. Рука плетью свисала, держась на остатках мышц, которые, казалось, расползались прямо на глазах, да на лоскутах костюмного рукава. Я сорвался со своего места, быстрее подхватил её на руки - думал, что Наташа вот-вот упадёт в обморок - и отнёс на её кровать (когда я устраивал жилище, я предусмотрел ситуацию, в которой мне могла бы понадобиться ещё одна кровать). *** Первое, что я услышал от неё спустя столь долгое время, которое мы не виделись – сдавленный стон, похожий чем-то даже на шипение. Её раненую руку я аккуратно пододвинул ближе к краю кровати – так она была доступнее для оказания помощи. В этот момент я услышал звуки, поразившие меня – Наташа издавала стоны, что вскоре превратились в лёгкие всхлипы. Не сразу осознав, что они могут значить, я слушал их и, кажется, наслаждался – видимо, я слишком скучал за ней, слишком много думал о том, что она каждую секунду может умереть, а я не окажусь рядом, чтобы спасти её, что эти звуки служили теперь неким знаком того, что она жива. Когда же услышал, что она всхлипывает громче, мне пришлось потрясти головой, чтобы избавиться от той пелены наваждения, что посетила меня, когда я… заслушался. Наташа действительно плакала. По крайней мере, всхлипы не прекращались, ресницы её были мокрыми, а по виску от уголка глаза спускался влажный след. Никогда и предположить не мог, что увижу её слёзы. Я был заворожён. Смотрел на неё, словно на картину импрессиониста - столько чувств и эмоций, но кажется, будто только ты один понимаешь весь смысл происходящего. Сам того не заметив, я крепче сжал её раненую руку, что ещё держал в своих ладонях, притягивая к своей груди. Это вызвало реакцию… будто первый салют на празднике – мягкий шорох рваного дыхания взорвался громким стоном-рыком. Тело Наташи выгнулось в спине, потянув за собой и плечо, что вызвало новый салют, увенчавшийся криком сквозь сжатые зубы, ведь я всё ещё сжимал её руку. Мне нужно было бы успокоить её, а я положил свободную руку ей на живот и с силой надавил, возвращая её в горизонтальное положение. Так я смог заметить, что костюм её не просто запачкан грязью, но пропитан кровью разной свежести и, подозреваю, разного происхождения. Под ладонью я ощущал, как бьётся брюшная артерия – быстро, настойчиво цепляясь за жизнь, – и как дрожит всё тело. Но дрожь эта не была естественной – как бывает от страха или от холода. Наташа вырывалась из рук, шипела, от каждого движения и боли, пронзающей её тело. Она жмурила свои прекрасные глаза так сильно, словно это могло ослабить боль, брови её то взлетали вверх – и тогда мне хотелось поцеловать её в лоб, будто ей просто снился кошмар и от такого некоторого поцелуя всё прошло бы, – то снова опускались вниз, к переносице, – и тогда мне просто хотелось одним движением тесака прекратить её мучения. Теперь я понимал, что на мои глазах Наташа превращается в монстра – одного из тех, что уже заполонили мир. – Зомби… – я поздно понял, что завершил свою мысль вслух. Наташа на секунду словно застыла, открыв глаза. Она посмотрела на меня, и этот взгляд пронзил меня насквозь, проник в самые глубины мозга. Отчаяние, боль, и та самая надежда, которая умирает в самую последнюю очередь... Нет, я не уверен, что смог бы хоть сколько-нибудь описать то, что нёс этот взгляд. Я наклонился к ней – хотел поцеловать, – но конвульсии превращения не оставили её, а вот сил их сдерживать у неё не осталось. Я резко отпрянул. Не раздумывая больше ни секунды, я резко встал и подошёл к тому месту, где находился до прихода Наташи – к столу, на котом лежал весь мой нехитрый арсенал: пара ножей, тесак мясника, два лука (сломанный, что я пытался исправить, и ещё целый, рабочий), пистолет с одной пулей в стволе и пустой обоймой... Я смотрел на пистолет, и мне становилось тошно, горько и невообразимо обидно. Я не мог просто застрелить её, но и сам не мог застрелиться, оставив Наташу одну, посреди ада. Размышления мои прервала она. – Бартон... Клинт – сначала хрипло, потом, через секунду, уверенно, но тихо. – Клинт! Схватив тесак, что лежал ближе всего и казался мне самым подходящим в сложившейся ситуации оружием, я развернулся к ней. Наташа больше не извивалась - просто лежала и тяжело, но ровно дышала. На лбу её выступила испарина, а волосы чёлки прилипли к нему, рисуя собой причудливые узоры. Я не мог не любоваться Наташей. Не смотря ни на что, она всегда оставалась прекрасной. – Нат? – я не знал, в каком сейчас она состоянии, потому пытался быть максимально осторожным. Сжав тесак крепче, подошёл ближе к кровати, снова позвав её. Голова её дёрнулась в сторону звука, рот чуть приоткрылся, впуская глубокий и медленный вдох, лоб разгладился. Она открыла глаза и просто смотрела в потолок. Я ждал. Мы оба ждали, что сейчас произойдёт что-то ужасное, но… судороги прекратились, Наташа всё ещё была собой. Наташа медленно повернула лицо ко мне. В её покрасневших глазах я увидел проблеск радости: неужели всё, что сейчас было, не привело к ожидаемым последствиям? Она попыталась приподняться на здоровой руке, но я немедленно подскочил к ней, бросив на пол тесак. Уложив Наташу снова, взял её здоровую руку в свои ладони и крепко поцеловал. Кажется, она очень удивилась, но и я от себя такого не ожидал. Вкус, что оставался на моих губах после этого – горький от грязи и запёкшейся крови, солёный от пота, сладкий... даже не знаю, почему. Я захотел больше этого вкуса, снова потянул её руку к себе, закрыл глаза, предвкушая, но Наташа внезапно перехватила инициативу, взяв моё лицо в свои ладони и целуя меня – так крепко, так отчаянно, с таким голодом. Много раз я видел во снах, как это происходило, но наяву ощущения были во стократ острее, будто все мысли и чувства сосредоточились на одном мгновении, локализовались только там, где она прикасалась ко мне. Её холодные губы потрясли меня. Я целовал их и не мог верить в происходящее. Сказать честно, я увлёкся процессом сверх меры – столько радости мне принесло то, что она была жива, была в моих руках, отвечала на мой поцелуй… словно исполнялись мои мечты, сны становились реальностью – "…она крепко обнимает меня, мы целуемся, я оглаживаю её бёдра, мы снова целуемся...". Голова кружилась от восторга, а глаза автоматически жмурились – видимо, просто от удовольствия. Где-то на краю сознания я понимал, что что-то упускаю, что-то важное. Но так не хотелось думать, чувство опасности притупилось, инстинкты словно покинули меня. Ощущений было необычайно много, я вдруг потерялся в них, путая реальность и те картинки из снов, что всплывали в моей памяти. Не разрывая поцелуй, я вдохнул глубоко, как только мог – её запах был таким реальным и так отличался от того, что я представлял себе, что он смог стать той единственной стеклянной перегородкой, что, наконец, отделила меня реального и меня, оставшегося в идеальных снах с Наташей на красных шелковых простынях. Такие сложные чувства я испытывал впервые, и мне понадобилась передышка: я хотел видеть Наташу, рассматривать её. Хотел узнать, что она чувствовала в тот момент – может, то же, что и я? Я взял Наташу за плечи и немного оттолкнул от себя, тяжело дыша и чувствуя сопротивление со стороны Наташи этим моим действиям. На выдохе я поднял глаза на неё – она льнула ко мне, смотрела прямо в глаза и дышала так же шумно, словно в унисон со мной. Её открытые губы тянулись к моим, я почувствовал, как она обеими руками притягивает меня к себе всё сильней и настойчивей. И тут я понял, осознал то, что портило мне удовольствие, маяча на периферии угаснувших на время инстинктов. Руки Наташи – обе – тянули меня ближе к ней. Я с силой оттолкнул её – так, что она упала на кровать, – и резко встал на пол. Сейчас я чувствовал, как промокшая от её крови ткань липнет к рёбрам, как засыхают на руках следы, что оставила она, когда притягивала к себе мои руки. Я невольно закрыл губы тыльной стороной ладони. Наташа села на кровати, потом подалась вперёд, ко мне, опираясь на вытянутые руки, при этом одна из них – раненая – провисала в месте перелома, чуть покачиваясь и то и дело поворачиваясь ко мне острием торчавшей кости. Но Наташа этого не замечала – словно всё с ней было в порядке, она смотрела на меня с непониманием, даже с какой-то досадой или обидой. Она хлопала ресницами, хмурилась, чуть открывала рот, но так ничего и не говорила. Мне было страшно, и в то же время я не мог понять, что происходит. С одной стороны, она не была похожа на зомби, какими я привык видеть их, с которыми боролся несчётное число раз. Но она же просто не могла оставаться человеком. Я чуть подался вперёд, чтобы заглянуть в её глаза и найти ответ – они оказались мутными, но где-то внутри ещё теплилась искра жизни, я чувствовал её. Наташа не кидалась на меня в попытке разорвать, а просто молча сидела на кровати и ждала моих действий, с видом потерянным и грустным. Мне даже показалось тогда, что она вот-вот заплачет. Я не выдержал - да и как я мог? Нежно взяв её лицо в свои ладони, я прикоснулся губами к её губам, старался быть осторожным, хотел понять, стоит ли мне бояться её сейчас, стоит ли немедленно схватиться за тесак, лежавший совсем рядом… С этого момента я больше не закрывал глаза. Вдруг показалось, что если я перестану смотреть на неё, она перестанет быть человеком. Попытавшись обнять её за плечи, я наткнулся ладонью на острый конец сломанной кости. Рука Наташи дико мешала - причём нам обоим. Решение пришло незамедлительно и не оставило места ни единому сомнению. В конце концов, нам действительно нечего было терять. Подобрав с пола тесак, я повернулся лицом к Наташе и показал оружие, кивнув на её сломанную конечность. Она лишь кивнула в ответ, улыбнулась какой-то безумной улыбкой и протянула мне руку. Вытянуть, однако, руку прямой у неё не получилось: она резко уходила вниз в месте перелома. Наташа попыталась это исправить, но это ей едва ли удалось – не все пальцы двигались, некоторые просто безвольно свисали и шли за кистью по инерции; предплечье чуть приподнялось вверх, но оставшихся не задетыми мышц не хватало, чтобы поднять его до нужного состояния. Наташа словно расстроилась – она выглядела как-то слишком по-детски обиженной. Ещё один симптомом превращения: её мозг возвращался на ранние стадии развития. Она шевелила пальцами, которые слушались её, а мне они вдруг представлялись чем-то страшным, будто от них исходит та зараза, что убивает – уже убила – мою Наташу. С этой мысль я замахнулся тесаком и рубанул выше места перелома. Крови было не так много, как я ожидал, и вытекала она из свежей раны лениво, словно её ничто не подгоняло, словно сердце Наташи не билось. Отрубленная конечность мягко упала на кровать рядом с нами, пачкая одеяло; пальцы, как мне показалось, пару секунд ещё дёргались. Я скинул её с кровати тесаком, и она издала чавкающий звук, брызнув напоследок каким-то кровавым плевком на край свисавшей простыни, после чего замерла, так неестественно согнутая в двух местах - месте перелома и в локте. Так странно возбуждённым я себя ещё никогда не ощущал. Вдруг всё вокруг показалось мне прекрасным – и Наташа, перемазанная в собственной крови и грязи, и рука её, лежащая на полу, и моё собственное отражение в окровавленном лезвии тесака. В ушах шумело, сердце билось где-то в горле. Я с новым интересом разглядывал Наташу – глаза её стремительно теряли цвет, хоть и сохраняли прежний адский огонёк, обрубок руки чуть трясся, капая вязкой бордовой жижей на одеяло рядом с ней, всё её тело периодически подрагивало, и это я принял за нетерпение возбуждённой женщины. Страсть нахлынула на меня, я впился поцелуем в её губы, проникая языком в рот. Она не сопротивлялась, наоборот, активно участвовала в процессе, возможно, даже с большим напором. Не знаю почему, но это показалось мне чем-то вроде нарушения личного пространства, захотелось наказать нарушителя, что я и сделал. Прикусив её за язык, потянул – мягко, затем сильнее, чуть отстранился, смотря на Наташу – она улыбалась мне игривой улыбкой и сама чуть потянула голову назад. Она бы вырвалась, но я не дал ей сделать этого – резко сцепив зубы, откусил кончик языка; он скользнул мне в рот, я перекатил его на язык и чуть прижал между зубов, улыбнулся, показывая его Наташе. Не уверен, что она что-то почувствовала, но, возмущённо вскрикнув, она отшатнулась от меня, поднесла ладонь ко рту, при этом обрубок руки тоже оттянулся симметрично здоровой руке. Кровь, вопреки ожиданиям, не текла алым ручьём, а медленно ползла по её предплечью. Когда Наташа отвела руку, чтобы посмотреть на неё, кровь, словно слизь, потянулась следом, образуя провисающий влажный мостик между её губами и пальцами. Бордовая жидкость всё продолжала течь, переполняя ротовую полость, стекая по уголкам губ, спускаясь по бледной сероватой шее вниз, задерживаясь в яремной ямке меж ключицами и спускаясь дальше, заползая под костюм. Боже, какой прекрасной и соблазнительной Наташа была сейчас! Выплюнув кончик её языка на пол, в сторону отрубленной руки, я потянулся за новым поцелуем. Не разбирая вкуса, я наслаждался другими ощущениями, тем как прекрасны в своём сочетании её ледяные губы и такая тёплая, уже не живая, кровь. Языком я нашёл в её рту, переполненном густеющей жидкостью, источник крови – самоё тёплое место, от которого будто исходили волны. Я подцепил его кончиком своего языка, приподнял, играя. Кажется, не стоило этого делать – крови стало будто больше; нужно было бы отстраниться и дать ей просто вытечь, но я не мог разорвать поцелуй, а потому просто проглотил лишнее. Жидкость стекала по горлу, подстёгивая моё возбуждение; и Наташа отвечала на мой поцелуй, хотела большего, как и я. Она проявила активность – рукой притягивала меня ближе, всем телом тянулась ко мне так, что культя попадала мне на грудь, оставляя грязные кровавые следы. Наташа была такой нежной, чувственной! Я обнял её крепче, практически сжимая, словно в тисках – раздался хруст, но я не обратил на него особого внимания. Неприятный звук повторился, и я ощутил крупную усиливающуюся дрожь тела в своих руках, а Наташа больше перестала сжимать меня в ответ. Вдруг она вскрикнула, запрокинула голову кверху, спина её болезненно выгнулась – так, что снова раздался хруст. Я опешил, подумал, что всё кончено – в очередной раз испугался. Но не ушёл в пучину отчаяния, потому что Наташа, она... о, какая она была привлекательная и соблазнительная – так извивалась в агонии, так изгибалась! А какими прекрасными были звуки, что вырывались из её горла: словно первобытное рычание перемежалось со страстными стонами и жалостливым почти щенячьим поскуливанием. Меня с новой силой потянуло к этой удивительной женщине. Я мягко положил ладонь ей на живот, и медленно провёл ею вверх до самого горла. Стоны Наташи становились всё протяжнее, но в них больше не было той неповторимой нотки страдания, что она испытывала превращаясь. Это мне очень не понравилось. Я резко отдёрнул ласкающую руку и ударил её по лицу наотмашь - это получилось само собой, я будто и не контролировал себя вовсе. Наташа внезапно замерла, медленно подняла голову; её глаза буквально горели от ярости. В этот момент она вдруг громко зашипела на меня, словно злая кошка. Такой она снова завела меня, я потянул к ней руки, но она резко отшатнулась, а потом набросилась на меня, повалив на спину, да только при этом мы скатились с узкой кровати на пол, зацепив и потянув за собой простынь, одеяло, подушку и тесак, звякнувший где-то близко с ухом – Наташа оставалась невероятно сильной. Но и я ощущал в себе прежние силы, а возбуждение только нарастало. Я перевернул её, прижал со всей силы к полу; она вырывалась, но стоило нам встретиться взглядами, как она будто вновь обрела сознание, успокоилась. Теперь я мог продолжать целовать её, ласкать и, конечно же, ждать ответных ласк. Единственное, чего мне не хватало - её бесподобных стонов. Тут я и вспомнил, что рядом с нами упал тесак. Я окинул пол взглядом, и нашёл его по металлическому отблеску - совсем рядом с головой Наташи. Я наклонился к ней очень низко, почти касаясь губ, при этом протягивая руку к тесаку. Я не хотел испугать Наташу (раньше времени), но лезвие скользнуло по каменному полу, и она, повернув на звук голову, снова зашипела на меня. Я не стал дожидаться активного сопротивления с её стороны, резко поднял тесак и проткнул насквозь им целую руку Наташи, вложив столько сил, что кончик лезвия крепко вошёл в пол – своего рода превенция атаки. Я знал, что ей не будет больно –ни за что не причинил бы ей боль. Она всем телом потянулась ко мне, насколько ей позволяло её нынешнее положение – я сидел на ней "верхом", а рука её оставалась пригвождённой полу; но в то же время, свободным оставался обрубок другой руки, которым она тянулась к моему лицу. Наташа была зла на меня - хмурила брови, смотрела с обвинением, уголки её губ были направлены вниз, а рот открыт, но я так и не добился желаемых звуков. Тогда я взял в свои ладони её обрубленную руку, стал гладить её, а в какой-то момент мои губы будто сами потянулись к ней, я стал покрывать поцелуями её окровавленную кожу, поднимаясь выше по плечу, к суставу, оставляя за собой грязную дорожку из следов губ. Ей это понравилось, она запрокинула голову, чуть сдавленно простонала. Но этого мне было мало. Я вдруг понял, что мир вокруг может стать настоящим только тогда, когда наполнится её стонами, вздохами - ей одной. Я положил левую ладонь ей на грудину и надавил, удерживая, одновременно с этим правой рукой снова взялся за ручку тесака, не скрывая своих действий, и Наташа тут же стала сопротивляться, но я только сильнее прижал её. Тесаком я надавливал – медленно. Наташа дёргалась сильнее, поэтому лезвие проходило сквозь плоть активнее, рана получалось рваной. Не хватало только крови – она не текла, не добавляла краски бледной коже. Лишь бурые разводы по краю лезвия. В какой-то момент лезвие перестало двигаться вглубь – дошло до кости. Тут я допустил ошибку – убрал тесак от её руки. Наташа тут же толкнула меня так, что я упал на спину – мне даже послышался хруст собственных коленных суставов. Сама Наташа запрыгнула на меня верхом – точно так же, как я секундой назад сидел на ней. Это меня ужасно разозлило. В сердцах, я полоснул её тесаком, всё ещё находящимся у меня в руке, по горлу. Она зло захрипела и как будто растерялась; этим я воспользовался и вернул себе прежнее доминантное положение. Теперь одной рукой я держал её целую руку, а второй грудину, прижимая Наташу с силой к полу. Она продолжала шипеть на меня и ни в какую не желала успокаиваться. Я немного переместил руку с грудины на её грудь, ослабляя хватку, как бы добавляя нежности движениям. Это заставило её замолчать и посмотреть на меня как-то… по-детски наивно. Но так не могло продолжаться долго. Последние доли сознания погасли в её глазах, она опустила голову на пол, взгляд её застыл, глаза словно стали стеклянными. Я опешил - понял, что потерял её навсегда, что Наташи больше нет в этом теле. На меня нашла ярость, которой я раньше никогда не испытывал - сильная, всепоглощающая, сокрушающая. В этом порыве я хлестнул то, что было Наташей ещё секунду назад, по лицу, привлекая внимание, но она лишь слегка вздрогнула. Я ударил ещё раз – сильнее. Её лицо исказилось гримасой животного гнева. Третий удар я нанёс, вложив весь гнев во мне: бил в скулу, ломая кость, даже слыша хруст её под своим кулаком. Но на этом я не смог остановится - ярость и жажда разрушения, убийства настолько завладели мной, что я продолжал наносить удары один за другим. Я не знаю, почему это происходило со мной. Волны гнева и отчаяния сменяли друг друга, и с каждой такой сменой я с новой силой вколачивал голову существа подо мной в пол, пачкая руки в грязной жиже, разбрызгивая вязкие капли по полу. В какой-то момент я будто перешёл черту, точку невозврата. Меня переполнила ненависть к существу, убившему Наташу и вытеснившему её из её же собственного тела. Я понял, что не могу позволить ему оставаться там – я должен был уничтожить это. Не просто убить, а именно уничтожить, заставить страдать. Существо ещё шевелилось, не смотря на ущерб, который я нанёс ему. Но движения его были замедленны – оно будто бы приходило в себя. Я не раздумывал – быстро встал на ноги, подобрал с пола почти забытый уже тесак и сразу полоснул существо по груди. Не дожидаясь реакции, я повторил действие, будто рисуя на чужом и оттого теперь уродливом теле крест. Почувствовав мгновенную слабость и головокружение, я упал на колени рядом с телом Наташи, со стороны вновь подрагивающие культи. Секунды назад я жаждал ласкать эту кожу, пусть она и была уже холодной, я мечтал целовать её грудь, сокрытую костюмом, я алкал её губ и получил их, но не насытился. Не насытился. Я испытывал голод – дикий, всепоглощающий. Не понимая, откуда он, я знал, на что он направлен – Наташа. Но я всё так же злился, помня, что её больше нет. Гнев на существо, заменившее её, и новорожденный голод смешались в одно чувство, в один порыв. Я, не контролируя себя, схватил покрепче тесак и рубанул тело Наташи вдоль – от ранее «нарисованного» креста на её груди до пупка. Я бы не остановился, но Наташа внезапно выгнулась навстречу удару, потом резко опустилась на пол и попыталась сесть, сопровождая свои действия дикими криками и животным рычанием, словно пришедшими из Преисподней. Рукоять тесака просто выскользнула из моей ладони, лезвие осталось торчать из живота существа. Вдруг все мои эмоции просто исчезли. Остался только голод. И вот, через секунды я обнаружил себя продолжавшим начатое – резал, кромсал, рубил тело передо мной, невзирая на крики, что становились всё более громкими, всё больше теряли человечность – хотя я и не поручился бы, что все они исходили только от «Наташи». Мир вокруг сузился до нескольких метров пола, на котором были я, тело Наташи, тесак и жуткий голод, рвавшийся изнутри, разрывая на части меня самого. Существо, заменившее Наташу, всё ещё было живым – извивалось и тихо хрипело, но столь активным, как поначалу, уже не было: будто обессилив, оно медленно вертело разбитой головой из стороны в сторону, как больной в горячке, еле шевелило оставшейся рукой, однако, ниже пояса не двигалось никак – я не был с ним столь же нежен, сколь был с Наташей. Её живот, фактически вскрытый, явил мне своё содержимое, что, в свою очередь, так же не осталось целым. По факту, всё, что осталось от плоти здесь не имело формы - просто рубленые куски вперемешку с тёмной вязкой загустевшей кровью. Я уже минуту не отрываясь смотрел на это некогда прекрасное тело, глубоко дышал, пытаясь уловить нотки запаха Наташи, может, её духов, хоть чего-то, что могло бы напомнить о ней прежней. Но все запахи перебивались ароматами плесени из угла нашего убежища, гнили, пропитавшей воздух ещё давно, и горящей плоти, доносившегося с улицы. Взглянув на тесак в багровых потёках, я вспомнил, какой прекрасной на вкус мне показалась кровь Наташи; мне захотелось снова испытать то чувство счастья и восторга, охватившего меня, когда я глотал её, – настолько живым я ощущал себя в тот момент, настолько пустым – сейчас. Конечно же, я не удержался. Дрожащей рукой, словно боясь спугнуть чудо, которое вот-вот должно случиться со мной, я поднёс тесак ко рту и крепко зажмурился. Осторожно слизнул с лезвия тягучую каплю, обнаружив, что его поверхность, уже стала шершавой от запёкшейся крови. Я так ждал бури эмоций, жаждал этих сладких, почти интимных, ощущений! Но всё, что я получил – поглощающая меня самого изнутри пустота. Повинуясь слабому, словно остаточному, порыву отчаяния, я практически вжался языком в лезвие – с острой его стороны. И всё равно ничего не почувствовал. Только открыв глаза, я обнаружил на лезвии новые красные следы – моей крови. Это заставило меня наконец-то понять, что я перестал быть человеком так же, как и Наташа. Наташа... я взглянул на неё – тихая, какой я ещё никогда не знал, – она будто спала чутким сном. Будто бы была принцессой из сказки, а я, как принц, должен был разбудить её поцелуем. Я наклонился над ней, и кровь, срываясь с моих губ, падала на её тело с лёгким звоном, словно волшебные колокольчики готовились возвестить о пробуждении Спящей Красавицы и о её свадьбе с Прекрасным Принцем. Я встал на колени, расставив ноги по обе стороны от тела Наташи, свешиваясь над ней, опёрся на вытянутые руки и медленно потянулся к её губам, заливая её шею и подбородок своей кровью, что не переставала течь, но ведь я её и не собирался останавливать, словно она может вернуть Наташу. Её холодные губы всегда потрясали меня. Я целовал их, теряя остатки сознания, и до конца не хотел верить в происходящее.