Ты и я.

На город опустились сумерки. Зажглись старые фонари на узеньких улочках; пахнет сыростью и мокрым асфальтом. На тротуарах блестят лужи, по окнам и витринам до сих пор стекают капельки дождевой влаги. А вдали едва слышно ухает прошедшая через весь город гроза. Запах мокрой дороги пробрался в комнату сквозь открытое окно, то ли успокаивая, то ли просто придавая сил, чтобы по-банальному остановиться. И вмиг стало так легко, что невольно опустошённо опускаешься на диван, желая утонуть в мягкой обивке. И не только комната - весь Сеул пропитался этим навязчивым, резким ароматом и отчего-то он кажется намного роднее, чем обычно. Пожалуй, этот ливень остудил не только палённый солнцем город, но и тело. Откидываясь на спинку дивана, я взъерошиваю жёсткие волосы и шумно выдыхаю тяжелый воздух. Оттягиваю короткие пряди на затылке и устало прикрываю глаза. Голова нещадно болит, но всю боль притупляет отчаянная злость, которая, казалось, уже давно переполнила чашу. Хочется ломать, крушить, уничтожать, но всё уже давно поломано во всех смыслах. Даже настольный светильник, сбитый Его рукой, цветными стеклышками абажура рассыпался по полу, и его уже никак не склеишь. Хреново. Ужасно хреново настолько, что всё, чего я сейчас хочу, это либо пробить себе голову холодной стеной, либо просто уйти. Неважно куда, лишь бы подальше отсюда. Подальше от этой проклятой квартиры, её жителей и проблем. Этого будет более чем достаточно.

Если однажды попросить меня описать свою жизнь в двух словах, то я, не задумываясь, отвечу, что она, никчёмная и жалкая, наполнена ежедневными руганью и драками.

Это стало чем-то в порядке вещей, учитывая то, что мой парень истеричка. Грёбанная истеричка, ревнующая меня ко всему и вся. И если по началу это вызывало умиление, то сейчас – бесит. Бесит до дрожи в пальцах. Его острый язык хочется вырвать, а тонкие руки заломать за спиной, чтобы он шипел от боли и умолял отпустить. Вот только… Желание принести боль исчезает так же быстро, как и появляется. Потому что больше всего хочется вместо этой блядской ссоры просто лежать вместе и смотреть очередной боевик, которые Он так не любит, но всегда смотрит со мной. Но по-другому не получается, и как бы мы не старались, всё идет наперекосяк. Сверкнула немая молния. Ещё одно маленькое доказательство сегодняшней грозы, которую жители пыльного мегаполиса ждали целое лето. И именно с этой вспышкой перед глазами мелькнули последние минуты криков, прежде чем захлопнулась дверь, и именно с первыми раскатами грома в квартире стало тихо. Он ушёл, заперся за тонкими стенами нашей спальни, а я так и остался стоять посреди разрухи, что когда-то звалась уютом. И это далеко не первый и не последний раз, когда Он, кинув что-то напоследок, закрывается на всю ночь, а я сплю на диване. И я честно готов это терпеть, потому что утром он разбудит меня, легко целуя в плечо. А потом тихо пробубнит: «Давай забудем?» Я готов забывать, потому что он - это Он. Но всему есть предел. Сегодня мы опять поссорились. И ничего другого от этого вечера уже точно не начнёшь ожидать, но до боли хочется верить, что сейчас вдруг Он войдёт в зал, тихо сядет на пол, уткнется мне в колени и попросит прогуляться с ним. Ведь на улице как никогда хорошо и спокойно, и плевать на лужи. Плевать на всех и вся, но звенящая пустота лишний раз напоминает о том, что сегодня оборвалась не только занавеска, едва прикрывающая открытое настежь окно. Оборвалось и что-то еще. Что-то очень важное и ценное. Кажется, в этой пропитанной гремучей смесью из любви и ненависти квартире даже не слышно, как за стенкой старушка громко смотрит свои сериалы. Неслышно ничего, а в груди наглухо поселилось ощущение, будто весь мир погрузился в тишину; будто он вовсе остановился. Зато в ушах еще стоит Его звонкий голос, бросающий обидные, режущие по старым ранам слова. Он кричал на меня, пытался ударить, а я перехватывал тонкие руки, стараясь причинить как можно меньше боли. Но, черт тебя дери, Минки, я сжимал твои руки до посинения, лишь ты бы заткнулся. И с каждым новым словом по твоему лицу стекали горячие слёзы, которые тут же заставили ослабить хватку, почти не держась за тонкие запястья. И ты, замечая заминку, бьёшь наотмашь. Бьёшь так, как не бил еще никогда. Твои острые кулаки впиваются в грудь, а до меня, наконец, доходят слова, брошенные напоследок. — Вали отсюда, слышишь? Вали куда хочешь, но в эту квартиру больше не возвращайся! Тяжелый взмах – и множества ровно выставленных тобой стопок книг падают с полки на пол; я медленно опускаю руку. Грохот стоит такой, что, даже ты испуганно отскакиваешь, а потом тихо шипишь и отходишь от меня еще на пару шагов. Уверен, соседи не раз рвались заявить на нас в ближайший отдел правоохранительных органов, но, несмотря на это, каждый раз они молча провожают меня пустым взглядом, когда я внезапно выхожу из подъезда с вещами. Да кого вообще волнуют их переглядки, когда мой собственный мир рушится на кусочки; с каждым словом оседает на самое темное дно? Наблюдаю, как со стола медленно капает вода. На белом паласе расползлось влажное серое пятно – на удивление целая, но пустая ваза с раскинутыми рядом цветами уже не украшает небольшой кофейный столик. На полу лежит и рамка с фотографией вниз изображением. Поднимаю её и вытираю от холодных капель; она чудом не разбилась. Провожу пальцем по краям белого стекла рамки, по фотографии. День твоего рождения. Ты улыбаешься и смотришь в камеру, держа мои руки в своих, а я обнимаю тебя со спины и утыкаюсь носом в шею, из-за чего почти не видно моего лица. Но я хорошо помню, что улыбался. Тогда я в первый раз почувствовал твой запах. От тебя исходил какой-то смешанный аромат полевых трав и цветов, но я отчётливо чувствовал тонкий запах малины. Твоя любимая ягода. С днём рождения, любимый. Легкий поцелуй за ушком и твоя счастливая улыбка. Ставлю рамку обратно на стол, медленно встаю и осматриваю погром. Ох и заебёмся же мы его убираться завтра. Неожиданно дует сильный порыв ветра, заставляя зябко вздрогнуть и поспешно закрыть пластиковые створки, запечатывая это место духотой. Стоя у широкого подоконника, я вдруг отчетливо чувствую, как в ноги впиваются мелкие осколки горшка и крошки земли. А усталые глаза смотрят сквозь стекло, когда моё сердце неожиданно ёкает. В доме напротив, как и по всему нашему кварталу ни в одном окне не горит свет. Можно было подумать, что все уже давно спят, вот только часы показывают девять вечера, а в памяти дотошно всплывает момент, когда спустя каких-то пару минут после твоего ухода вырубает свет. Я только сейчас вспомнил, что ты боишься темноты. А ведь ты так часто это говорил - иногда мельком, будто напоминая, иногда специально, чтобы я не оставлял тебя, а иногда и вовсе молчал, но жался ко мне, когда мы оба лежали в большой кровати в кромешной тьме. Мы никогда не обсуждали эту тему, но однажды ты признался, что пьяный отец постоянно запирал тебя в кладовке, чтобы не мешался. Отсюда и страх перед темнотой, отсюда и боязнь услышать шорохи за спиной, когда рядом никого. И странно, но, смотря на тебя, я понимаю, что при всём желании ты не смог бы мешать этому ублюдку. Слишком хрупкий и маленький, чтобы врезаться в чьё-то пространство. Но моё ты заполнил собой до краёв. Бесшумно вдыхаю, кидая взгляд в сторону нашей с тобой спальни. Я уверен, сейчас ты лежишь в ворохе одеял и плачешь, а отсутствие света тебя добивает ещё больше. Не было бы меня, ты бы ещё и кричал, бился в истерике, пока сон не забрал твои страхи, но ты хочешь показаться сильным. Какой же ты глупый, Минки. А я еще глупее. Но в моей тупой голове ещё мелькает маленькая лампочка, призывая послать в чёрту гордость и идти к тебе, потому что ты не я. И тебе гораздо хуже. Если бы не вырубили свет, я бы и не подошёл к тебе. Лёг бы на диван и заснул, зная, что утром ты сам ко мне придёшь. Но сейчас, когда сумерки скрывают город под своим куполом, мне хочется уйти куда-нибудь далеко, да всё никак не могу себя заставить сейчас выйти за порог. Слишком многое поставлено на кон и мне страшно идти в ва-банк. Именно поэтому я разворачиваюсь и иду в комнату. Ноги заплетаются: я пьян злостью и резким отчаянием, но иду, не сбавляя ходу. Лишь на секунду замираю перед зеркалом, чтобы посмотреть на свои мешки под глазами, тяжелый взгляд и маленький, но глубокий шрам на щеке. Это первое, что бросается в глаза. А потом можно разглядеть и тонкие губы, хмурые брови и слегка расплющенный нос – последствия перелома. Я ужасен, да. Я не выгляжу красивым, я не похож на милого парнишку из соседнего подъезда, да, всё же он выглядит лучше меня. Своим видом я вызываю отвращение, меня предпочитают сторониться. И я никогда не задумывался о том, чтобы менять что-то. Зачем, когда мне равнодушны эти косые взгляды? Но с тобой я хочу меняться. С тобой цепной пёс становится ручным. Ты научил меня любить так, как я никого не любил. Ты заставил привыкнуть, что рядом есть тот, кого нужно защищать. Ты, в конце концов, приручил. И с каждым днём делать тебе больно не хотелось, словом совсем. Но всему приходит конец. И вот спустя столько времени, мы уже кидаем гневные взгляды друг на друга, стараясь как можно меньше контактировать. Разве об этом ты мечтал? С пониманием того, что мы и сами не поняли, когда перестали просто лежать в обнимку, разговаривать об общем будущем и иногда отвлекаться на мимолётные поцелуи, пришло и явное понимание дальнейших развитий таких отношений. Завтра мы будем молчать. Утром эта серая квартира на пятом этаже панельного дома будет такой же тусклой, как и солнце за окном. И никто даже не попытается раскрасить её своим теплом. Не поднимая взгляд на твои опухшие глаза и вновь накатывающиеся слезы, я наспех оденусь и уйду к Арону, а ты так и будешь стоять в пустом коридоре, прижавшись к стене. И лишь поздно вечером, сидя, сгорбившись на лавочке возле дома, я, пьяный вдрызг, начну, наконец, понимать. Я умру без тебя. Не сейчас, но потом, когда я загнусь в каком-нибудь захудалом клубе, а рядом будет заправская шлюха. От её розовой яркой помады будет тянуть блевать, а костлявые тонкие руки захочется отпихнуть от себя как можно дальше, потому что она – не ты. И от этого становится страшно. Вот только завтра еще не наступило, до него еще целая ночь. Но её так мало. Открываю дверь. Темно и тихо, но, прислушавшись, я слышу твои всхлипы, которые ты отчаянно пытаешься заглушить. Прищурившись, вижу, как ты зажимаешь рот ладонью, чтобы мокрые и хриплые стоны никто не слышал. Тебя разрывает на части, и ты не можешь противостоять. Я много думал, Минки. Думал о том, чтобы раз и навсегда всё перечеркнуть, давая тебе идти своей дорогой, но, смотря в такие родные глаза, не смел произносить это в слух. Не смел отпускать. И сейчас прекрасно понимаю, что если я не окажусь рядом, могу тебя потерять. Ты сломаешься, разобьёшься как фарфоровая кукла, а я буду собирать твои холодные осколки, когда будет слишком поздно. Совсем неслышно ступаю по ковру. Матрас прогибается под моей тяжестью, и ты чувствуешь это. Ложусь рядом с тобой, крепко обнимая за талию, прижимаясь всем телом к тебе. Рядом с тобой так спокойно Твоё сердце заново начинает биться. А в крови плещется страх. Я знаю, ты боишься. Ты боишься меня. Боишься, что я могу что-то с тобой сделать. Глупый, я не причиню тебе вреда. А возможно, ты думаешь, что обнимает тебя какой-нибудь монстр, который хочет утащить тебя в вечную тьму. Как по-детски. Но разве у монстра такие теплые руки? Такие родные руки... Ты мне нужен. Забираюсь холодной рукой к тебе под футболку, медленно прохожусь по грудной клетке, ребрам, плоскому животу, притягиваю к себе. В точности повторяю твою позу, согнув ноги в коленях. Как побитая собака жмусь к твоему теплому телу. Зарываюсь носом в блондинистую макушку – твои мягкие волосы щекочут ноздри полевыми травами. А ты неуклюже переворачиваешься ко мне лицом. Глаза плотно закрыты, в три ручья текут слезы, а сам трясёшься как осиновый лист. Поддаюсь вперёд и совсем невесомо целую тебя в искусанные, мокрые губы, ты же удивленно распахиваешь мокрые ресницы. Такие родные темные бусинки смотрят с недоверием. Я не всегда бываю с тобой нежен. Но в эту самую минуту я клянусь себе, что никогда тебя больше не трону. И ты веришь, видишь по взгляду, что для меня ты больше, чем воздух. – Мы завтра же начнём переезд, слышишь? Оба уберёмся из этой квартиры и больше не вернёмся, – хриплю я. И ты согласен. Ты льнёшь ко мне всем телом, беззвучно плача, я же в ответ, обнимаю тебя ещё сильнее, вдыхая еле ощутимый аромат малины. Мой маленький, как же я люблю тебя. Целую в горячий висок. Я обещаю, больше не будет ссор. Ты больше не будешь плакать. Ты больше не будешь бояться. Ты потихоньку успокаиваешься, и уже почти засыпаешь, а я глажу тебя по спутавшимся прядкам и украдкой смотрю на родные губы, розовые щеки и сморщенный лоб. Мой ангел. С завтрашнего дня всё будет по-другому, веришь? Эту грозу мы уже с тобой пережили.