Дева и сердце

Как-то странно изменил настроение первый день зимы. Он был даже немного волшебным, этот день. Выпал снег и укрыл сирую землю. Шел он, по-видимому, всю ночь, поскольку наутро всё уже было белым-бело; настолько, что глаза резало от белизны. Стало немного теплее. Первый снег пробудил во мне воспоминания, из-за которых мне показалось, что колесо моей жизни сделало один полный оборот. Я оказалась в той же ситуации, что и раньше. Только хуже. Думаю, впервые я начала чувствовать себя одинокой в восьмом классе, когда родители заставили меня бросить ирландский степ. Я ходила на него с шести лет, но поскольку речи о карьере в танцевальной труппе не шло, они решили, что не стоит размениваться и тратить моё драгоценное время на лишние телодвижения. Но с ребятами из группы, в которую входила и моя лучшая подруга, я продолжала общаться. Мы выбирались гулять каждые выходные первое время. А потом встречались всё реже и реже. Со временем наша дружба начала сходить на нет: у нас не осталось общих интересов, дела, которое бы нас всех объединяло. Существование каждого шло в своём ритме, и мы просто потерялись в наших таких разных жизнях. Что ж, ничего не попишешь — и даже обвинить некого. К десятому классу единственной, с кем я всё ещё поддерживала контакт, оставалась Неля. Мы с ней были вместе с первого дня занятий, то есть больше десяти лет, за которые стали очень близки. Неля — ходячий серотонин: она лёгкая на подъём, активная и кругом видит плюсы. Она моя лучшая половина, всегда восполнявшая ту энергию, которой мне не хватало. Её отец, кадастровый инженер по будням, во время выходных, праздников и отпусков превращался в заядлого грибника, байдарочника и походника. Любовь к активному туризму он привил своей дочери, а она — мне. Моих-то родителей не вытащить из стерильных помещений, зато вместе с семьёй Нели мы обошли все окрестные леса, а летом непременно выбирались куда-нибудь подальше. Однажды до самой Карелии доехали. Мы спали в палатках и ели консервы. В шутку называя себя юннатами, мы с Нелей учились определять сторону света по коре и мху, солнцу и муравейникам, отличать ложные опята от настоящих и находить самый вкусный щавель. Но больше, чем листать полевой атлас «Растения средней полосы», мне нравилось слушать у костра легенды и страшилки. Нам с Нелей казалось, что занятия ирландскими танцами обязывают нас любить грозовые небеса, вересковые пустоши и замки на скалах, а также искать следы малого народца на лесных полянах. Иногда, когда взрослые засыпали, мы с ней брали фонарики и отходили от лагеря, чтобы подкараулить фей, танцующих в лунном свете. И пусть фэйри нам не встретились, зато однажды мы вспугнули лису, которая рыскала рядом с нашими рюкзаками. Неля знала меня лучше всех: она как никто другой понимала конфликт моей мечтательной стороны с прагматической, которую питали чаяния моей семьи. Мы с ней всё свободное время проводили вместе: хоть учились в разных школах, после уроков сразу бежали к телефону, чтобы рассказать последние новости или того лучше — наведывались друг к другу в гости. В нашем скучном городе заняться особо нечем, поэтому пока мы не собирались в очередной поход, занимались совершенной чепухой. Летом дни напролёт просиживали на лавках в тенистом сквере, поглощая фруктовый лёд. Зимой бежали после танцев в дешевый кафетерий — пить отвратительный кофе и смотреть как на улице зажигаются первые фонари, а снег начинает искриться в их свете. Я знала всё до мельчайших подробностей о её первой любви — парне из параллельного класса, по которому она вздыхала два года. Ей я докладывала о чаепитиях в доме Миши, над которыми она всегда потешалась. У меня не было сомнений, что мы с Нелей навсегда вместе. Разве можно оставить человека, с которым загадывал желания, глядя на звёзды? Оказалось, можно. В прошлом году, в долгое бесснежное межсезонье я потеряла Нелю. Мы не ссорились, нет. Просто у неё появился парень — та самая первая любовь. Она стала проводить с ним всё свободное время, совсем забыв обо мне. Неля не звонила, не писала, не звала гулять. А когда это делала я, извинялась, что занята. Вскоре я оставила попытки. Но было жутко обидно. Я буквально оказалась в одиночестве, которое очень остро переживала. Тогда я почему-то не придумала ничего лучше, кроме как обратиться к Мише. По сути, он был единственным, с кем ещё я общалась, пусть и по настоятельному принуждению. Его так же, как и меня не радовали чаепития, устраиваемые нашими родителями. Нас ничего не связывало, кроме них. Я знала, что Миша имел обыкновение играть с одноклассниками в мяч на школьной спортплощадке. Они ошивались там после уроков с весны, с той поры, как дожди съедали сугробы. Но в первый снежный день в начале декабря они были вынуждены пойти домой. Тогда я и поймала его, улучив момент, и спросила, не занят ли он. Он лишь плечами пожал. Миша не был особенно общительным, но и злюкой я его назвать не могла. Я объяснила, что у меня какая-то лажа в жизни. Идти, кроме как в пустую квартиру, больше некуда, а там тоска. И он, как настоящий рыцарь, отвёл меня к себе домой. Хоть я там часто бывала, но в тот раз мы впервые были только вдвоём, без его и моих родителей. Я рассказала, что у меня расстроились отношения с лучшей подругой, не вдаваясь в подробности. Миша серьёзно кивнул. Он порезал китайскую грушу, и мы ели её из одной тарелки, накалывая кусочки на вилку, сидя на его кровати в уютной тишине. У него было чёрно-белое постельное бельё с газетным принтом, а в углу комнаты стоял синтезатор. Миша закончил музыкальную школу и любил играть каверы на свои любимые панк-рок песни. В тот день я заметила, как он вырос и вытянулся с тех пор, как наши семьи начали дружить. Он выглядел почти взрослым, а его тёмные волосы отросли будь здоров — классная будет заставлять постричься, она всегда так делает. Неосознанно я потянулась к его лицу, чтобы убрать прядь, закрывающую глаза. Миша ошарашенно покосился на меня, и я смутилась. Мимоходом я отметила про себя, что он стал довольно симпатичным. Вдруг он отставил тарелку и тоже дотронулся до волос у моей щеки. Я не пошевелилась, потому что отстраниться — означало бы посеять недопонимание, из-за которого пришлось бы собираться домой, а мне туда не хотелось. Я просто выжидательно смотрела на Мишу, и тогда он поцеловал меня. И я ничем не показала, что против. Не то, что бы это был первый поцелуй, о котором я мечтала. Он явно не напоминал те, которые я видела в кино или мюзиклах. Фанфары не зазвучали, софиты не окрасили наши лица в драматичные сине-фиолетовые тона. Всё было буднично, настолько, что я даже подумала про себя: «Всего-то? И об этом все говорят?». Но главным было то, что пока Миша находился так близко, я не чувствовала себя одиноко. Поэтому мы целовались долго, а потом съели ещё одну грушу. Так всё и началось. В свободные дни после школы мы шли к нему или ко мне. Ему нравились «Викинги» и «Игра престолов», а мне «Мерлин» и «Чужестранка», но иногда мы компромиссно смотрели диснеевские мультфильмы. Когда у меня были занятия с репетитором по химии, Миша встречал меня после них, приносил мою любимую слойку с маком и провожал до дома. Мы болтали о всяких пустяках, вроде школьных дел или пытались предсказывать погоду по народным приметам. Но в наших взаимодействиях всегда было больше тактильного, чем вербального. Мы много целовались, мне нравилось прижиматься к нему, когда мы смотрели сериалы, обнимать его и чувствовать, как он обнимает меня. «Сексуальное взаимодействие между партнёрами без проникновения и непосредственного контакта гениталий» — это определение петтинга, которое я вычитала в Сексологической энциклопедии из чисто научного интереса. Мы практиковали разные виды петтинга, но за последнюю черту не заходили. В такие моменты я ощущала себя нужной. Мне казалось, что моё существование чем-то оправдано и не бессмысленно, грусть уходила. В школе же мы вели себя как раньше — перебрасывались парой фраз как простые знакомые, и даже в буфете редко оказывались за одним столом. Родителей мы тоже не посвящали в тайны наших встреч. Наверное, чтобы не усложнять их. Так продолжалось всю зиму и необычайно холодный март. А в апреле в родительскую квартиру неожиданно вернулась моя сестра. Это меня взволновало и отвлекло. Сложно оставаться равнодушной, когда в доме, что ни день — скандал. К тому же мы с сестрой были вынуждены делить одну комнату на двоих. Поэтому наши встречи с Мишей отошли на второй план. Мы это не обсуждали, просто я сказала, что ко мне больше нельзя — слишком много народу. И вот, что странно: я больше не чувствовала одиночества, от которого он меня спасал. А когда через месяц с небольшим сестра уехала, я погрузилась в думы о своём будущем, которое захотела изменить. К тому времени уже стоял летний зной, и Миша снова играл с мальчиками из класса в баскетбол. Я не стала его отвлекать. Наши отношения, которых не было, закончились, как проходит зима, как отключают отопление. Мы помогли друг другу согреться и разошлись. Но стоило мне увидеть снежинки на ещё не успевшей остыть земле, как сердце наполнили эти воспоминания. Целый год прошёл с того дня, как я пришла к нему. А теперь мы сидим вместе и ведём себя так, будто мы обычные одноклассники, которые друг друга недолюбливают. Но если перейти от сентиментальности к констатации фактов, то в тот новый белый день со мной случился из ряда вон выходящий случай. Позначительней всяких эфемерных переживаний неполовозрелой девицы. Вечером, около семи часов, я возвращалась домой от репетитора по обществознанию. Право ходить к нему я вырвала себе с боем — мама наотрез отказывалась платить ещё и ему, по её выражению «непонятно за что». Я, как смогла успокоила её тем, что это всего на пару месяцев, к тому же этот репетитор — наша учительница. Она просто подтянет меня по этому предмету за символическую плату. Так я стала ходить к ней дважды в неделю мимо серых панельных девятиэтажек, которые составляли костяк города, и мимо старых грязно-бело-жёлтых пятиэтажек с побитыми стёклами. Темень на улице была, хоть глаз коли, фонари, освещавшие, в основном, проезжую часть, не спасали. К тому же к концу дня заметно похолодало, и вновь началась метель, а путь до дома был довольно неблизкий. В такие минуты я жалела, что Миша меня больше не встречает. Отморозив на ветру пальцы, я решила не ходить пешком, а сесть на автобус. Однако, прождав его на остановке, по меньше мере, минут пятнадцать, я было уже вконец отчаялась. Как вдруг прямо передо мной остановился чёрный джип. Поначалу, я не придала этому значения. Думала, что я здесь не при чём. К тому же стёкла были тонированные, и водителя я не видела. Однако, скользнув глазами по номерам, я поняла, что этот автомобиль мне знаком. Машина нашего директора. Каждое утро я видела эти буквы и цифры — ошибки быть не может. И тут, будто в подтверждение моих догадок, дверь открылась, и я увидела за рулём именно директора.  — Низовцева, давай подвезу. Окоченеешь, пока дождёшься автобуса, — раздался спокойный бас из салона. Признаться честно, я немного опешила в тот момент. Люди с остановки странно покосились на меня. И почему это он позволяет себе такую фамильярность по отношению к ученице, которую раньше абсолютно никак не выделял? Впрочем, стоять и обдумывать причинно-следственные связи времени не было. Я села в машину. В конце-то концов, меня подвозит не незнакомец, а мой директор — солидный и уважаемый человек, которому можно доверять. Ведь можно?..  — Ты что, боишься меня? — нарушил он неловкое молчание, как бы читая мои мысли. Я краем глаза следила за ним, не торопясь отвечать. Лицо его было спокойно, а взгляд сосредоточен, как всегда. Однако же привычной суровости не наблюдалось. Мне впервые удалось хорошенько разглядеть его. Я имею в виду, как человека. Наверное, потому что мы были в неформальной обстановке. В школе-то любой педагог воспринимается как надзиратель… Ну, словом, должностное лицо, которому чуждо всё человеческое. А здесь: он за рулём, куда-то направлялся. Наверно, домой. У него есть своя квартира и личная жизнь. Убеждения, вкусы, предпочтения. Удивительно. Как его описать? Не знаю. Я испытываю значительное стеснение в обществе взрослых мужчин. Они мне внушают какой-то полу-священный, полу-бюрократический трепет. До сегодняшнего дня мне даже не доводилось оставаться с ними наедине. Но как бы я не отнекивалась, мол, плохо разбираюсь во внешности и всё такое прочее, стоило признать, что он показался мне довольно… ээ, симпатичным? Это слово вообще применимо к мужчинам за тридцать? В детстве все они казались мне неинтересными стариками. Но директор… При ближайшем рассмотрении он напомнил мне кое-кого. У моей сестры над столом, когда она ещё жила с нами, висело несколько фотографий. Или открыток? В общем, на них были изображены актёры из старых фильмов, которые она любила. Они красовались во фраках или военных тренчах, цилиндрах или фуражках. Они смотрели прямо и сурово или надменно, осознавая своё превосходство. Мне нравилось их разглядывать. Разглядывать директора, но только исподтишка, мне тоже понравилось. Я поймала себя на мысли, что ему пошёл бы чёрно-белый фильтр и кожаный плащ. В салоне, к слову, было тепло и приятно. Играла тихая музыка, а огоньки на передней панели светились, создавая резкий контраст с тьмой снаружи. Пахло дорогим одеколоном и табаком.  — Не бойся. Я же не маньяк-педофил какой-нибудь, — наконец, полусерьёзно-полушутя проговорил он. — Да и ты не ребёнок уже, — добавил он, взглянув на меня. Я продолжала упорно молчать. Отчасти, потому что не знала наверняка, что нужно говорить. А отчасти, потому что мне было интересно, как он поведёт себя дальше. Однако, он молчал. И в то же время, отнюдь не казалось, что такое положение его хоть чем-то стесняет или он считает его необычным. В итоге, мы доехали до моего подъезда в полном молчании. Кстати, вот что меня удивило: откуда он знает мой адрес? Конечно, мне сразу подумалось, что он посмотрел в классном журнале, но зачем ему это? Когда машина остановилась, я попыталась открыть дверь, однако, она оказалась заперта. Внутри что-то ёкнуло. Непорядок…  — Откройте дверь, — довольно твёрдо сказала я.  — А как же оплатить проезд? — насмешливо поинтересовался он, снисходительно глядя на меня.  — У меня нет денег, — зачем-то ответила я, хотя они у меня были. Но я догадывалась, что дело здесь не в скупости и оплате бензина за крюк по городу. Кое-что другое.  — Ничего. Есть другие способы, — усмехнулся он, однако, с места не сдвинулся. Лицо залила краска. Что-то вдруг невыносимо душно стало в салоне. И вообще похоже было на сон. Какой-то абсурдный, бредовый сон, который может присниться только когда ты в горячке. Я чуть было не ущипнула себя, чтобы удостовериться, что не сплю.  — Откройте дверь, — ещё твёрже потребовала я. — Если не откроете, я полезу в окно и буду кричать на весь двор, — прибавила я для убедительности.  — Что ж, в таком случае, моя доля довольно печальна и выбора у меня нет. Придётся подчиниться, — всё так же насмешливо говорил он, открывая дверь. Я вышла из машины, и меня обдало просто ледяным ветром. Ещё не закрыв дверь, я посмотрела на директора. Он улыбался. Глумливо и удовлетворенно, совсем не смущенно или виновато. Что за чёрт?  — Не опаздывай завтра. Первый урок — мой, — строго сказал он, не переставая насмешливо скалиться. Я захлопнула дверь. Машина тотчас отъехала. Я стояла во дворе, и редкие снежинки падали на моё лицо, мгновенно тая на пылавших щеках. Кажется, я не могла оторвать взгляда от темноты, которая поглотила чёрный джип. Ну и что это было?