Пшеничный чай

      Пшеничная Голова внезапно проснулся. Не понял отчего, что сон потревожило. Середина ночи серебряной, что лунными пятнами пол освещает. Просто хлопал глазами в темноте и внезапно услышал потревоживший звук. Встав на ноги, он тихо в галерею расписную вышел. На звуки пошёл и неожиданно резко остановился пред дверью, что чуть приоткрыта. Донёсся знакомый нечеловеческий рокот, бурлящий столь горячо чувствами, что юноша инстинктивно замер. Врос накрепко в пол прямо напротив от страха. Боялся вздохнуть лишний раз, зная о чутком слухе хранителя Третьего Императора Хань.       — Ты заботился обо мне с самого своего рождения. Относился к тотемной статуе словно живой. Ухаживал, натирал, разговаривал… Даже, помню, – раз умыкнул из-под зоркого взгляда отца чтоб показать поле цветущее. – Сухо-геге покраснел как маков цвет, явно вспомнив былое, – Проникся к тебе я, ты сердце моё тронул. Любовь моя, ну же. Прошу! Я сгораю…       — Фань! Мы не одни в этом доме… – попытался выбраться тонкий мужчина, но руки дракона не дрогнули. Сжат крепко в объятьях надёжных, а по шее нежно, просяще носом водит Лун. Пшеничная Голова потянулся пальцами к щекам, на которых раскалялся огонь, – За стенкой рядом совсем юный жрец. Ты понимаешь, что недавно лишь только переступил он грань отрочества… Ох, Вуу…       — Сухо! Я столь долго терпел, а ему будет только полезно… – Пальцы пробегают с бока на рёбра, чертят по позвоночнику, вонзаясь снизу в волосы, оттягивая голову. Через машинально открывшийся рот срывается громкий вздох.       — Фань-хаа… – восклицание потонуло в пухлых губах. Осело между игривых движений. Губы мазали медленнее, почти томно. Отстранялись дышать одним воздухом и снова назад, – нежно, страстно, и невероятно бережно. Вуу напирать всё больше стал, рукой провёл вниз и сжал в пальцах больших и длинных ткань на бедре. Теснее прижал.       — В зимние месяцы ночь такая длинная. И когда приходит весенний бриз… это счастье. Когда человек, которого я люблю, спит. Я счастлив охранять твой сон, но прошу… дай мне любить тебя. Позволь, хоть иногда… – Сухо-геге дрожит и глаз не открывает. Слизывает судорогу с нижней губы, и едва слышно дышит.       Пшеничная Голова глаза расширил ошеломлённо, кровь прилила к щекам. Что это... Что же это. В животе все переворачивалось и натягивалось в пульсирующий комок. Мысли путались. Пальцы зацепились крепко за ткань в слабой попытке удержаться за реальность. Реальность не щадила. Лун дернул за ленту и распахнул ханьфу, открывая бледную кожу груди. Стянул до локтей, сковывая слабое сопротивление. Сухо-геге вскрикнул.       — Нет, стой!       — Знаешь, ханьская традиционная одежда создана так, чтобы туда легко проскальзывала рука. И это замечательно, правда Сухо-гуй?       — Фань… я все понимаю, но и вспомни где м… Ах! – слова резко обрываются хриплым стоном. Вуу сжимает крепче пальцы на соске, сминая ткань. На талии стальной хваткой руки теснее вжимает в себя. Вскидывает пальцы на лицо, проходясь по губам. Раскрывает и мажет между. Забирается указательным внутрь, прижимая язык.       Пшеничная Голова дышал тяжело грудью, словно лихорадка объяла его тело. Неясные чувства захлестнули сознание. Смесь жгучего, впрыснутого яда, отчего бурлящая кровь устремилась к ногам. Это столь… отчасти мерзко, странно, определённо запретно… но почему так странно тянет.       — Брось, Сухо-гуй! У всех во дворце есть любовники среди наложниц и катамитов, и предпочтение отдают именно вторым, хватит этих глупых отговорок.       — Дело не в т... Ах!       Ах вот, значит, как… растерянно Пшеничная Голова сжал руку на подоле ханьфу, медленно осознавая всё заново. Он возвратил глаза и обмер на месте, пронзённый жемчужным взглядом.       Пшеничная Голова оступился, отпрянув назад, и кинулся прочь – в природу родимую, в сад. Долго бежал он, не чувствуя ног. В груди кипело свежее, новое и странное очень томление. Отчего-то в глазах образ Правителя встал, столь невероятно прекрасный, что поперхнулся воздухом жрец, дрожащие ноги его подкосились. Рухнул он наземь совсем слабый.       Вздымалась высоко его грудь. Смотрел он в небо тёмное, чернильное. Мигали коварные звезды свысока, всё видящие, знающие, понимающие… В отличие от юноши, что вновь задохнулся. Щеки нещадно пекло, кожа горела. Под тонкие кости грудины, стремительно вниз – к таинственной точке Дань-тянь, где скапливалось жгучее острое чувство. Пшеничная Голова жмурился, тёр веки пальцами, оставив на подушечках пару ресниц, но не выветривалось представление. В ушах звучали слова пророчества, что на челе: «потерянный осколок… И соединится», а в глазах стояли двое словно живые, только вместо них – Император и…       Внезапные громкие крики слух жреца уловил. Он спешно сел, обернулся. Как много огней. Заворожённо наблюдая за искрами издали, он встал на обе ноги. Заметил, что далеко убежал, не знает где находится, и мест вовсе не узнаёт. Гогот взорвал вновь тишину, расслышал жрец тихие стоны взволнованной пипа. Музыку уже проходил юный жрец, он понял… Но заворожённый пошёл на льющийся звук.       Меж тонких тростинок юных деревьев, что дадут сладкие персики, шёл он навстречу. Юные девы-нимфы загадочно улыбались, касались его кожи и провожали глазами. Мимо водоема с юнъюн и юй разных цветов через мостик покатый.       Смотрел Пшеничная Голова на молодых людей его возраста, в руках они держали нитки, с которых искры брызгали во все стороны. В пальцах одного огненное волшебство опасно приблизилось к самой коже. Вскрикнув, тот выпустил его в пруд, вокруг которого собралась компания. Юный жрец с печалью проводил глазами веселый огонь, тот с шипением поддался воде и затух.       Музыка дивная внезапно фальшиво вздрогнула по струнам и смолкла.       — Эй! Ты ещё кто? – вскинулся ближний юноша, заметивший его. Дальний стоявший, самый весёлый, отчего-то показался Пшеничной Голове смутно знакомым. Он вскинул глаза, оглядел надменно снизу до верху и неожиданно замер. Сосуд в его руках выпал и разбился, расплескивая жидкость по рукавам, ткани платья его.       — Лао-дзы! Заметили, – испуганно взвизгнула единственная девушка, вскочила на ноги и неожиданно покачнулась. Вскрикнули все, но, взмахнув руками, в одной из которых был искрящий огонь, девица на повозку повалилась.       Златоволосый знакомый незнакомец внезапно выругался, замотал по сторонам головой, и словно молния подскочил махом к жрецу, сверкнул глазами и… подмигнул. Схватив за руку, побежал так стремительно, что Пшеничная Голова еле успевал ноги менять. Засмеялся юноша. Жрец невольно залюбовался как Кивайдзин играет его локонами золотыми. Внезапно в спину ударился взрыв. Жрец в ужасе вскрикнул.       — Быстрее, быстрее же, дери тебя бес… – густым низким голосом подгонял его… кто? Пшеничная Голова теперь разительно не понимал ничего. Как человек может желать кому-то так легко проклятье. Что с девушкой? Всё ли с ней хорошо… Хлопал глазами жрец, глядел заворожёно, не успел спрятать взгляд, когда обернулся весёлый юноша, – Если заметят, что мы фейерверки стащили – несдобровать, даже с моим… А, ты-то в самом деле кто?       — Я… – растерянным эхом повторил жрец, – …я тут живу. Где-то. И потерялся…       Рассмеялся открыто беглец. Невольно проследил юный жрец за очертившейся остро-остро упрямой челюстью, углом подбородка изломом. Красота юноши видна была с первого взгляда, но столь холодна, столь глаза в начале были жёсткие.       Бежали долго они, Пшеничная Голова почти выдохся. Мимо проносились аллеи, пруды, какие-то постройки завиднелись, но не останавливался юноша. Крепко держал за руку. Даже если хотел бы жрец отстать или выбраться, сразу бы не смог.       — Можешь звать меня… Тъён. Тебя-то как, потеряшка? – вновь рассмеялся, надменные нотки в смехе вернулись, что стало обидно, но юноша вновь подмигнул, завернул за угол слегка покосившегося длинного дома из серых досок, служившим когда-то местом для спаррингов и боевых тренировок. Остановившись резко, он выглянул из-за угла. Пшеничная Голова грузно мешком упал на сырую землю, покрытую росой готовой к рассвету.       Тъён на пару мгновений притих, замер недвижно, а потом подошёл и тоже хлопнулся вниз, уронив голову между коленей.       — Н-да. Весело было. Живой? Так как тебя там?       — Можешь звать Пшеничная Голова… – молвил тихо, пытаясь вернуть в норму ритм сердца.       — Ну, ты и чудной, – вновь рассмеялся Тъён, глядя пристально. Впритык глаза его словно прошивали насквозь, но улыбка следом ставила в тупик – солнечная, невинная. – Раз ты живёшь здесь, то давай придумаем тебе имя.       — Зачем? – изумился Пшеничная Голова, широко глаза распахнув. Тъён удивился сильнее.       — Пшеничная Голова – это не имя. Прозвище, может быть, но при дворце нельзя. Таковы правила. Э-эх… хотел бы я тоже…       — Что?       — Прозвище. Интересно, какое бы тогда я мог взять… Нет, ты представь! Звали бы все меня «опасный похититель сердец» или «огненный хояо». А нет, лучше – «животворящий выстрел». – от неожиданности Пшеничная Голова и сам, наконец, рассмеялся.       — Странный тут ты. Что это ещё? Как вообще стрела может…       — Ничего не странно, не умничай тут, безымянный! Ты, кстати, придумал?       — Нечего думать тут. – с улыбкой покачал головой юный жрец. Тъён вопросительно сощурился. Пшеничная Голова поспешил объяснить, – В отрочестве мне дали имя Сехун, но больше привык к своему второму… имени.       — Отлично! Что ж, значит, Сехун. А с твоим «вторым» именем мы, кажется, всё решили. Да и прозвище твое слишком простое. Что вижу – то говорю. – фыркнул златоволосый, окидывая взглядом.       Тишина дала юному жрецу выдохнуть и возможность разглядеть нового знакомого внимательней, но Тъёна она, кажется, тяготила.       — Ты хоть помнишь, что было вокруг, где ты жил, Сехун?       — Кажется… – юноша снова фыркнул, – там был бамбуковый лес. На закате дня мимо водят хуанню. – Тъён расширил глаза на мгновение и преисполнился уважением.       — А… это меняет дело. Вот, значит, ты чем занимаешься… это всё объясняет. – удивленно взглянул на него жрец и следом поднялся, – Пошли. Так и быть. Отведу.       На этот раз они шли неспешно. Тъён нет-нет да оборачивался, коротко глядя. В глазах любопытство росло. Не выдержал долго он, и развернулся.       — Послушай, я всё понимаю, но всё же… расскажи, а?       — Прости…?       — О Фен-хуан. – Пшеничная Голова в непонимании сдвинул брови, но вспомнил единственный раз, когда далеко слишком в горы забрёл.       — Не можешь? – быстро отреагировал Тъён, угрожающе хмурясь, темнея.       — Да нет же, просто… Хорошо. – радости знакомого не было конца и края, – Они гораздо больше, чем обычные птицы, намного… Даже больше лошади. Переливаются огненными цветами, на концах перьев крыльев словно сам огонь… Телом он… Клюв петуха, зоб ласточки, шея змеи, на туловище узоры, как у дракона, спереди как лебедь, сзади как единорог Ци Линь. Спина прочная, словно панцирь черепахи, ни одной стрелой не пробить, но мягкая…       Быстро дошли они за разговором. Надменный парень вовсе исчез, – вместо него рядом вился восторженный ребёнок. Вскрикивал ежеминутно или хлопал в ладоши. Сейчас же разом с лица сошла радость, поджав губы хмуро глядел на него Тъён. Мялся на месте.       — Дальше дойдёшь? – огляделся жрец юный, кивнул, улыбаясь. Еще темнее стал Тъён, завистливо кинул взгляд сквозь стволы, и быстро носом выдохнул, – Ну, тогда я… пошёл?       — Пока. – до щёлочек в глазах улыбнулся Пшеничная Голова странному, но весёлому парню. А тот всё больше, прям-таки грозовой тучей хмурел. Нога за ногу шёл. Развернувшись на шаге, он угрожающе подлетел, взглянул в глаза остро и тише добавил, – Можешь приходить туда снова, к пруду. Дорогу ты теперь знаешь. Мы будем рады твоим рассказам… и запомни. Теперь, с сего момента, привыкай зваться Сехуном.       Дождавшись растерянного кивка, он ушёл. Пшеничная Голова смотрел ему вслед и немного хмурился тоже.       — Мы…?       Отвлекло шумное шебуршание подошв о гравий и шелест. Упёршись ладонями в колени, слуги немые низко склонились. Щёлкнув пальцами, Пшеничная Голова вздохнул, увидев пот и ужас на их лицах. Перепугались, видно, заметив пропажу. Махнув рукой, он позволил сопроводить себя до комнаты и лишь там спрятал загоревшееся лицо в подушку и быстро заснул. Слишком многое произошло за одну лишь ночь для невинной души.