***
Часто ему снится Гвен. В его снах она смеется, обнимает его, забавно трет нос. Это хорошие сны, и он хочет запомнить их, как запоминают хороший, хоть и бесконечно грустный фильм. Хуже, когда ему снится Гарри. Каждый из этих снов наполнены горечью, и сожалением, и злостью, и таким отчаянием, что дышать становится тяжело. Во сне он видит Гарри еще до паучьего яда — худого парня, который одевается, как лондонский денди, и зачесывает челку набок. Его Гарри, который за короткое время стал — да и в детстве был — тем другом, которого Питеру всегда не хватало. Веселым, понимающим, настоящим. И то, что он где-то там, с ядом, бегущим у него в крови, разрывает Питеру сердце (хотя он не знает, что там еще осталось у него в груди). Ему хочется выдавить из вен Гарри этот яд капля за каплей, и снова увидеть того Гарри, который улыбнулся ему там, на лестнице, после восьми лет разлуки. Питер Паркер ненавидит Гоблина, потому что он лишил его смысла жизни. Человек-паук ненавидит Гоблина, потому что он угрожает Нью-Йорку, на страже которого он стоит. Ни один из них не ненавидит Гарри Осборна, и это делает все в сто раз сложнее. Когда он просыпается, он чувствует себя еще более уставшим и разбитым, чем когда ложился спать. После таких снов он обычно доводит себя до предела, глотая энергетики и не позволяя себе закрывать глаза, и когда ближе к третьей ночи сон все-таки настигает его, он падает в липкую тьму без сновидений. А потом все повторяется. (Он знает, что это однажды сломает его, но, возможно, Человек-паук справится лучше, чем Питер Паркер)***
В одну из ночей все меняется. Это снова тот сон, в котором он видит Гарри, и его снова затапливают вина и горечь, когда он смотрит в тусклые, внимательные глаза друга, но теперь все по-другому. Гарри улыбается криво и подходит к нему — с той четкостью, которая присуща только снам, Питер видит его печальные глаза и переливающиеся пуговицы жилетки. Кто вообще в восемнадцать лет носит жилетки? — думает Питер-из-сна и сам себе отвечает, — А кто в восемнадцать лет летает на паутине по Нью-Йорку? — Что с тобой, Питер? — слышит он голос Гарри, — Ты выглядишь уставшим. Питер улыбается, глядя, как тот делает глоток пива и протягивает ему бутылку. — Я правда устал, — слышит он собственный голос и тоже делает глоток — пиво холодное, даже зубы сводит, и он чувствует, как холодная капля бежит по подбородку и шее. — Тебе нужно расслабиться, отдохнуть, — Гарри забирает у него бутылку и ставит её на столик, а сам тянется дрожащей рукой к воротнику рубашки Питера. — Я могу помочь. Теплые пальцы скользят по мокрой дорожке, которую оставила капля, и дальше вниз, где в вороте видны ключицы. Питер-из-сна воспринимает это так, словно это в порядке вещей, и позволяет теплым пальцам расстегнуть верхние пуговицы, прочертить линии на коже под ключицами. Питер-из-сна сам помогает расстегнуть последние пуговицы и стянуть с себя рубашку. Он видит, как взгляд Гарри скользит по его плечам, по ровному прессу, по чуть видным костям — он и так всегда был довольно худой, а роль Человека-паука совсем превратила его в комок мышц и жил. И когда теплые руки скользят за спину, смыкаясь на его талии, Питер-из-сна наклоняет голову и целует их обладателя — жарко, смазано, сталкивая их губы с такой силой, что даже зубам больно, крепко хватая Гарри за лацканы пиджака. Питер так резко распахивает глаза, что сначала не может понять, где он, и только потом осознает, что лежит на собственном диване, уставившись в темный потолок. Питер не знает, что это было — что его уставшее подсознание только что подкинуло ему. Он знает только, что сердце стучит, как бешеное, в уголках больных глаз кипят злые слезы и у него болезненно сильно стоит. Но вместо того, чтобы пойти в душ, он просто переворачивается на живот, и ему хватает пары движений кулака, чтобы в руке стало горячо и липко. — Я убью тебя, — шепчет он в подушку, сдерживая крик, рвущийся из груди, — Я просто убью тебя, Гарри. Питер Паркер чувствует себя искореженным остовом того, что когда-то было человеком — сгусток нервов, вины и ненависти к себе самому. Человек-паук в этом плане гораздо сильнее него.***
Человек-паук действительно сильнее — он продолжает спасать Нью-Йорк и уменьшать уровень преступности в городе, и его совсем не заботит то, что Питер Паркер, кажется, сходит с ума. Когда он вечером стаскивает маску, он чувствует, как этот груз снова давит на него, и он не знает, как излечиться от этого. (Одним утром тетя Мэй оставляет на его столе небольшую баночку с витаминами, и он правда благодарен ей за заботу, хотя, наверное, паукам не нужен комплекс витаминов для стрессоустойчивости и работы мозга.) Сны, однако, не только не прекращаются, но становятся все откровеннее, и это не может не пугать. Гарри-из-сна иногда стоит рядом с ним и смеется, иногда устало сидит в кресле, иногда просто пронзительно смотрит, опираясь на стол. Но как бы все ни начиналось, все каждый раз заканчивается руками, обхватывающими его плечи и царапающими спину, стонами в изгиб шеи, хриплым выдохом «Питер» и темными, с поволокой глазами. Он не понимает, почему подсознание и собственное тело так издеваются над ним, почему он чувствует весь этот спектр из желания, злости и вины из-за человека, который был его другом и разрушил всю его жизнь. Каждый раз просыпаясь он думает, насколько проще было бы быть Человеком-пауком и не быть Питером Паркером. Человеку-пауку точно не нужно разрываться от ненависти к себе самому и жаркого, постыдного удовольствия, когда, прислонившись горячим лбом к холодной стенке душевой, он толкается в собственную руку. Человеку-пауку все равно, насколько плохо Питеру Паркеру, как бы абсурдно это не звучало.***
Через два месяца что-то внутри все-таки ломается. Питер обнаруживает себя на самом нижнем этаже башни — секретном отделе «Оскорп». Краем глаза он видит какие-то приспособления, снаряжение, но игнорирует все это, повинуясь чутью, которое тянет его вдоль по коридору. Зеленый свет делает его похожим на зомби –с зеленой кожей и впалыми глазами, и он думает, правильно ли поступил, что не надел костюм. Без него было легче сюда проникнуть, хотя все равно пришлось уложить горкой некоторых охранников. Маска же придает уверенности, которой так не хватает сейчас, но дело слишком личное, чтобы доверять его Человеку-пауку. Охрана. Еще охрана. Это становится скучным. Но вдруг Питера словно что-то толкает в грудь, и он останавливается у одной из дверей и заглядывает внутрь. Гарри. Сидит на узкой кровати и что-то читает. Он не похож на узника — скорее, на больного, легшего в карантин по собственному желанию. Рубашка свободно болтается на плечах, а на запястьях блестят наручники — мощные, электромагнитные, такие шпилькой не откроешь. Питер видит шрамы на висках от интерфейса управления снаряжением Гоблина, и внутри на мгновение вскипает злость. Он должен был убить Гоблина еще тогда, должен был, но сейчас он видит Гарри, и так трудно убедить себя, что это один и тот же человек. — Кто здесь? — Гарри подозрительно вскидывает голову, щурясь. А в следующую секунду дверь бесшумно открывается, и паутина намертво приклеивает его поперек живота к стене позади. — Какой неожиданный визит, — сипит Гарри, пытаясь сделать очередной вдох — слишком сильный удар о стену выбил кислород. Питер проходит внутрь, чувствуя, как в груди что-то сдувается — та решимость, которая помогла ему проникнуть в башню, уходит, словно воздух из спущенной шины. Он молчит, делая шаг в небольшую камеру с резким электрическим освещением и серыми стенами. — Питер! Проходи, будь как дома, — Гарри улыбается криво, и скованными наручниками руками делает корявое приглашающее движение. Он выглядит совершенно обычно — больше нет зеленой кожи и острых пильчатых зубов, он выглядит, как Гарри. Не дождавшись ответа от Питера, Гарри продолжает, силясь вывернуться из крепко обхватившей грудь и живот паутины: — Как ты справился с охраной? — Охрана? Я их даже не заметил, — пожимает плечами Питер и узнает в своем голосе ироничность и самодовольство Человека-паука. Что ж, вовремя. Он подозревает, что Человеку-пауку все-таки было бы проще, потому что у Человека-паука не горит что-то внутри синим пламенем, когда он смотрит на Гарри Осборна. — Через десять минут здесь будет ступить некуда. — Ты выглядишь… как обычно, — вдруг слышит Питер свой голос, и это снова словно во сне, но на этот раз происходящее как никогда реально. — Отпускает периодически, — Гарри вдруг прекращает борьбу с паутиной и поднимает на него усталые, темные глаза, и на секунду Питер видит в них то же, что сжирает и его день за днем — сожаление, вина, гнев. Глаза начинает щипать, но он с усилием отводит взгляд в сторону. Он не видит болезненную ухмылку на миг искривляющую рот Гарри. — Иногда на несколько часов, иногда на несколько дней. В такие дни я чувствую себя… почти человеком. — И от чего это зависит? — против воли спрашивает Питер. — Ты у нас паучок, ты мне скажи. Питер сам не знал, что способен на такую вспышку ярости, но перед глазами все плывет, и через мгновение он уже стоит перед пришпиленным к стене Гарри и крепко сжимает ладонями открытое бледное горло. Человек-паук внутри него заставляет сжать сильнее руки, но Питер смотрит на Гарри, который силится сделать очередной вдох, и не может заставить себя сделать это. — Я убью тебя, Гарри, — шепчет он, как шептал это тогда, в подушку, — Я убью тебя. — Чтобы меня убить, нужно сжать немножко сильнее, — хрипит Гарри и даже в такую минуту пытается ухмыляться. Он вдруг поднимает по-прежнему сцепленные наручниками руки и пальцами хватается за майку Питера где-то на уровне живота. И Питера вдруг прошивает. Словно заряд электричества проходит сквозь него, как тогда, во время битвы с Электро, но тогда он был Человеком-пауком, борющимся с монстром, а сейчас он — Питер Паркер, которого подводит собственное тело. Он невольно ослабляет захват и несколько секунд бездумно смотрит, как Гарри хватает ртом воздух. Его кадык дергается под ладонью, а пальцами он чувствует неровное трепыхание сонной артерии. — Ты чертов придурок, — хрипит Гарри еле слышно, а потом уже громче, и то, что было неловкой попыткой уцепиться за футболку, становится крепкой хваткой, от которой трещит ткань, — Ты чертов идиот, Питер! Убей меня уже, пока можешь! И в этом голосе столько злости, столько отчаяния, что Питер стоит пораженный, позволяя держать себя за майку, хотя ему достаточно шага назад, чтобы вырваться. Он помнит, как Гарри кричал на него — нет, на Человека-паука — когда он отказался дать кровь. (Питер до сих пор чувствует себя последней скотиной, что поступил так, хотя знает, что так было правильно. На тот момент). И сейчас Гарри кричит точно так же — зло и горько, словно Питер отказывает ему в последней, предсмертной просьбе. Питер ведь именно за этим и пришел — убить его, избавив себя от бесконечной вины, и боли, и снов, которые раз за разом подтачивают волю. Он был готов увидеть Гоблина, но вместо этого смотрит на Гарри — и внезапно осознает, что по щекам текут слезы. — Я не хочу… я не могу убить тебя, Гарри. — Убьешь меня — убьешь и Гоблина, отомстишь за свою подружку, — шипит Гарри ему в лицо, но он явно обескуражен, и это только доказывает, что Питер Паркер не должен это делать. — Гарри, я не могу. Он сможет, а я нет. — Он? Человек-паук? Питер неловко кивает, сглатывая комок в горле. Руки на чужом горле окончательно слабеют, и вместо того, чтобы, не дожидаясь, когда сюда сбежится вся охрана, улизнуть из башни «Оскорп», он вдруг подается вперед и утыкается лбом в знакомое плечо. И внезапно приходит какое-то подобие умиротворения. Человек-паук внутри него кричит, что это опасно, и что Гоблин сейчас легко может убить его, но Питер игнорирует его и инстинкт самосохранения. Человек-паук, может быть, сильный, а вот Питер Паркер устал сражаться, и пусть это будет первый раз, когда он поддастся врагу. — Ты правда псих, — Питер скорее чувствует, чем слышит, шепот Гарри против своей шеи и жмурится, позволяя слезам капать на чужое плечо. Под его пальцами все еще колотится пульс, выдавая напряжение Гарри. Скованными руками тот неловко дергает его за майку. — Шею отпустишь? — осторожно спрашивает он. Питер, наконец, отстраняется, руки с горла соскальзывают вниз и ложатся на скованные наручниками запястья напротив своей груди. Он не может заставить себя отвести взгляд от знакомых темных глаз. Еще минуту назад он все еще видел в их глубине искру безумия и пляску яда в крови, но теперь они словно отодвинулись назад, уступив место Гарри — настоящему, нормальному. Словно Человек-паук и Зеленый Гоблин на время ушли, отставив их наедине. — Паркер, я тебя не понимаю, — бормочет Гарри, качая головой, — то пытаешься убить меня, то смотришь так… — Как? Тот вновь качает головой и Питер, наконец, делает то, что долгие месяцы говорило ему подсознание. Гарри не смог бы вырваться, даже если бы захотел — паутина прочно прижимает его к стене, а Питер не менее крепко держит его ладони — поэтому когда Питер подается вперед и прижимается губами к его губам, Гарри ничего больше не остается, кроме как прислониться затылком к стене. Поцелуй выходит смазанным, но настойчивым, поэтому Питер не сразу понимает, что Гарри отвечает. Сначала слабо, заторможено, потом более явно — впуская в свой рот и позволяя углубить поцелуй. Губы Гарри терпкие на вкус, а его пальцы даже через майку царапают грудь, но это только подтверждает, что все происходящее не очередной сон. Питер сжимает чужие запястья, прямо над наручниками, и чувствует через кожу пульсацию венки. — Что ты творишь, Паркер? — яростно выдыхает Гарри, как только Питер отстраняется, но этот взгляд — темный, с поволокой, преследовавший его в снах — говорит, насколько обманчива эта ярость. — Я не знаю, — бормочет Питер и вновь тянется вперед. Он целует уголок губы, оставляет легкое прикосновение на скуле и линии подбородка, с замиранием сердца целует шрам на виске, — Ты сам сказал, я псих. Он чувствует, как сглатывает Гарри, когда он целует его шею. — Через три минуты здесь будет вся охрана «Оскорп», Паркер, — цедит Гарри сквозь зубы, но злость выходит такой неубедительной, когда он закрывает глаза и лишь сильнее открывает шею. На бледном горле все еще виднеются краснеющие отпечатки от хватки Питера, и поцелуи ложатся на них, как невысказанные извинения. Питер, наконец, поднимает голову, чтобы встретиться взглядом с Гарри. Он чувствует, как бешено стучит в груди собственное сердце, и как тянет его вновь поцеловать эти губы, но он усилием воли останавливает себя. — Скажи мне, и я уйду, — серьезно говорит он, вглядываясь в темные глаза, — Скажи мне, и в следующий раз мы просто встретимся, как враги — мы встретимся как Человек-паук и Гоблин. Знаешь, Гарри, я не хочу, чтобы так все закончилось… — Я…- Гарри хмурится, пытаясь решить что-то для себя, и Питер буквально видит, как в нем идет борьба, — Я…тоже не хочу, Питер, — вдруг выдыхает он, — но это ничего не изменит. Тебе нужно уйти. Питер на мгновение закрывает глаза, обостренными чувствами паука вслушиваясь в биение чужого пульса — неровное, быстрое, ровно в такт его колотящемуся сердцу. Он все-таки не выдерживает — тянется напоследок с поцелуем, на этот раз медленным, долгим, от которого кровь в венах становится вязкой. И чувствует, как тянется к нему в ответ Гарри. По его глазам Питер понимает, что теперь это будет преследовать не только его — сны и образы, которые изменяют, выматывают, пугают. Пугают своей силой, своей неправильностью, сумасшествием, которое идет сквозь них. Но он также знает: когда измененная кровь вновь будет жечь вены его лучшего друга, когда безумие Гоблина вновь охватит его, именно эти воспоминания будут тем якорем, который не позволит Гарри окончательно сдаться перед натиском паучьего яда. Именно они будут напоминать, что внутри он всё еще человек. Быстрым шагом выходя из камеры, он слышит за спиной звук разрывающейся паутины.***
И все продолжается. Человеку-пауку все еще все равно, как чувствует себя Питер Паркер. Человек-паук все еще гораздо сильнее его, и когда он скользит над городом, а в стеклах небоскребов отражается красно-синий силуэт, он чувствует, что готов к новым схваткам и новым победам. Он защищает улицы Нью-Йорка и ждет, когда Зеленый Гоблин сделает первый ход. А Питер Паркер все еще чувствует себя смятой бумажной фигуркой, слабым подобием того, что когда-то было человеком. Когда он снимает маску, он все еще чувствует груз вины, и горечи, и боли, тянущий его на дно. Но когда он вспоминает башню «Оскорп», и человека, сидящего на самом нижнем её этаже, и быстрое, неровное биение его сердца, он чувствует себя немного сильнее.