Катарсис на фоне изумруда

Мы все боимся того или иного… Боимся умереть, быть обманутыми, преданными и закованными в рабство. Афина могла поклясться на могиле матери, что когда клоны Локдауна схватили ее и потащили на корабль, то сердце отчаянно забилось в дикой пляске страха и отчаяния. Она не была готова. Никто не был. И никто не будет готов к рабству. Ее лишили свободы, заковав в оковы голода и тьмы. Этот день невозможно забыть… И не были ни одного дня, чтобы она не думала о свободе, хоть и не верила уже в светлое будущее. Но жизнь так переменчива… Локдаун шел по правую сторону, рассказывая о прошедшей охоте, перестав чувствовать скованность перед ней. Он обещал сводить ее на планету торгашей, на что Афина внимания не обратила, но… Вот и пришел тот день. Корабль плавно витал над поверхностью неизведанной планеты, открыв шлюз и спустив площадку для них двоих. А Афина все не верила. Это было так странно… Зеленооптиковый наемник теперь впереди, продолжая вводить в курс дела, пока она шла чуть поодаль, слушая и внемля. Он не сказал «идем» или «жди», «будь тут» или «не отходи». Нет. Локдаун не сказал ни слова, дав свободу выбора, продолжая идти сам, словно веря, зная, что она пойдет за ним, потому что… Потому. Не боясь, что она захочет убежать или проколоть его спину — самую уязвимую часть корпуса. И Афина почувствовала, что она свободна, несмотря на то, что еще находилась на корабле своего похитителя, более не в своем теле, и даже не на своей планете. Словно прочитав ее мысли, Локдаун оборачивается, смотря на одиноко стоящую фемку на территории корабля, пока сам находился уже снаружи. Говорить ей и указывать не хотелось, ибо ума хватало у нее не только на себя, но и на двоих, чтобы суметь промолчать при его гневе и принять решение, когда нужно ей самой. И Локдаун позвал ее, вытянув манипулятор к ней с раскрытой ладонью вверх. Но он не знал, как бы отреагировал, если бы она попросила другую свободу. Другое тело. Другой мир и планету. Отпустил бы? Нет. Убил бы. Локдаун сделал свой первый и весомый подарок — хронометр. Чтобы она не терялась во времени ждала его. ЖДАЛА. И Афина ждала его каждый раз, когда он уходил на вылазку, намереваясь притащить одну из тварей вселенной. А он возвращался. Каждый раз… Кроме одного. Афина ждала цикл. За ним другой. А потом и третий. Локдаун вернулся с победой, уставший и раненный. Его ждала не менее уставшая, но разозленная до предела женщина, лишенная ласки. Гневу не было предела. — Ты должен возвращаться ко мне, — потребовала Афина, взирая на него смелыми огнями сине-фиолетовых линз. — Всегда. — Я тебе ничем не обязан, — чужая наглость перестала быть забавной, начиная злить. — Ты переходишь границу. Казалось, что злость туманит чужой рассудок. Да и разгневанную девушку пытаться успокоить гиблое дело, а угрожать — себе дороже. — Я — женщина, выбранная тобой. А ты — мужчина, который оскорбляет свой выбор, тем самым принижая меня, — намереваясь разузнать подробности его задержки, она злила нарочно. — С кем ТЫ был три лишних цикла, пока я мерзла в покоях ОДНА? Локдаун не понял. Но потом КАК понял, что злость сама улетучилась. Афина побоялась, что он нашел тепло в другом месте, когда на самом деле Локдаун рвал все свои связки и дважды чуть не был убит на охоте. Он и не думал об измене, потому что… Ее хватало с головой. Быть чьей-то собственностью он не желал, но это чувство, когда тебя ждут и не желают делиться… Это чувство, когда за тебя готовы убить, а не просто умереть… Локдауну это не могло не нравиться. — Связь была повреждена, — решив дать спуск на ее вольный нрав, наемник остудил и свой пыл. — Я тебя услышал… моя Афина. «Моя» Афина. Фемка долго смотрит, словно пыталась прочесть его помыслы. Разговор был окончен, судя по тому, что Локдаун развернулся и направился в свою лабораторию, немного похрамывая и сутулясь. А Афина продолжила стоять на месте, пока кон совсем не пропал в темноте коридора. Локдаун не знает, что такое забота, потому что такую роскошь ему никто не предоставлял. Когда в лабораторию через какое-то время входит фемка, неся куб энергона, кон посчитал, что она по делу или пришла за очередной своей странностью. Но не было безумия и или сумасшествия. Не было ничего, кроме заботы. Афина вручила пригретый энергон, села у его разобранного серво, и начала аккуратно ковыряться, длинными пальцами выскребывая забившую грязь. Раньше все падали на колени по его велению от страха быть убитым, но никогда не с целью помочь. Это было что-то лучше коннекта. Лучше поцелуя и долгих разговоров. Чувство заботы Локдаун не смог сравнить с чем-то, что когда-либо чувствовал. — Возьми это, — требовательно просит она. — И смотри на руку чаще, когда какая-то фифа будет вертеть хвостом перед тобой. Афина цепляет часть своей пястной пластины на манипулятор Локдауна, чтобы тот не забывал куда и к кому возвращаться. На фоне темной брони кона светлый кусок металла казался неуместным, да и сам наемник скептически посмотрел на спутницу и… Трансформировал кисть, чтобы получше закрепить новый атрибут.

***

А для Локдауна такой «фифой» была сама Афина… Это стало известно, когда он взял ее с собой на собрание головорезов и деления территорий. Если она страшилась, что он может вовлечь к себе какую-то фемку, то кон до этого момента не думал, что другие могут посчитать ее привлекательной. Она не носила броню. Была открыта для чужого взора. Для красоты, как же давно это слово Локдаун слышал, закрепила на своем шлеме отростки в виде рогов и сложных ответвлений от виска по скулам вниз. Все остальное Афина сняла… Буквально. Предпочитая ходить в первичной броне без какой-либо дополнительной защиты. Вульгарно и опасно. Вызывающе. На нее смотрят с вожделением — Локдаун ощущает, как фонит со всех сторон. Её молчание слушают с упоением. Её хотят видеть, сворачивая шеи. Чего скрывать? Афина, откровенно говоря, выглядит легкодоступной. Да и поведение ее не лишено похоти. Её походка необычна — от бедра и медленно, еле касаясь пола на кончике серво, игривым подступом и элегантной паузой. Как кошка, довольная собой и уверенная в своей абсолютности, делает круг, заставляя всех на неё смотреть и крутить шеи. Взгляд скользит на каждом, давая добро на все, что они хотят, словно говоря «попробуй меня взять, рискни меня обуздать», а потом встаёт за широкую спину своего хозяина, положив коготки на плечевые сегменты, обведя детали кончиком пальца в некой подобий ласки. А он следит за каждым «гостем» этого мероприятия. Никто даже не попробует. Никто даже не рискнет. А жаль. — Пока, мальчики. Сладкий звон и упущенное сокровище с её уст заставляет Локдауна злиться, ревнуя даже голос от чужих аудиосенсор. Она ходит впереди него, заставляя охотника за головами медлить, ибо он привык маршировать широкими шагами, но Локдаун молчит. Лишь смотрит — бессовестно глазеет на изящную шейку, тонкие плечики и сильные, покатые бедра. Весь её корпус блестит, как сокровища недр Кибертрона. Нет, как его личное сокровище. Она летает, а не ходит. Поёт, а не говорит. День ото дня… Локдаун ощущает, как тонет в чужой ласке. И это не могло не пугать.

***

Эйрахниду можно смело назвать искусительницей и отличным вариантом снять усталость и напряжение. Никаких вопросов. Все на высшем уровне. Да только это развлечение может стать билетом в один конец. Нуждался ля Локдаун в ней? Да, разумеется. Такой, как Эйрахнида надо уметь найти. Опасная. Страстная. При всем это красивая и необузданная. Идеал любого кона по меркам Кибертрона. Не плаксива и не требует помощи в мелочах, готова быть продолжением воли, став манипулятором, держащий клинок, или щитом, защищающий спину… До поры до времени, пока самой паучихе выгодно. И сравнивая Эйрахниду с Афиной, не дай Высшие силы второй об этом узнать, Локдаун смело делал ставки на привлекательность бывшего человека. Да, она слабее и не способна постоять за себя, что уходит в минус. Но на территории его корабля защищаться не от кого. Но этот минус уходил в сторону, когда Афина… всматривалась в него, видя его злость. И молчала, позволяя ему остыть, понимая заскоки чужого нрава. Чего не скажешь про Эйрахниду, которая оптику выцарапает, дай только повод. И рано или поздно эти фемки должны были встретиться. Искра. Буря. Безумие… Взаимная ненависть под маской добродушия. — Твоя очередная игрушка? Вкусы у тебя на интеров перешли? — Гадкий смешок ядом льется из чужих уст. Афина заинтересованно всматривается в резкие и хищные черты фейсплейта, пытаясь увидеть через сиреневое стекло истинный взгляд женщины-робота, чья улыбка сулила какую-то беду, да вот только, знать бы, какую. Слова ее не задели, только без внимания такое замечание оставлять не по-женски. — Ты, видимо, Эйранхнида? — С издевательской и высокомерной улыбкой осматривая оппонента с ног до головы, Афина хихикнула. — В сравнений с тобой, моя дорогая, быть интером еще комплимент. Уф… Ничто так не поднимало мою самооценку. Эйрахнида растянулась в хищной улыбке, тем самым проявив свой гнев, на что пара инсектиконов за ее спиной угрожающе оскалились. Намереваясь сделать шаг и сказать очередной яд, паучиха вдруг застыла, ощутив тяжелую ауру за спиной новой знакомой. Локдаун не в духе. Афина неторопливо к нему подходит, выставив беззащитную спину Эйрахниде, словно дразня, мол «убей же, если рискнешь при нем». А она не рискнула, продолжив смотреть на нее голодной ненавистью. Прильнув к левому боку наемника, Афина трется к его корпусу, как сука, истекающая соком, через плечо кидая на разгневанную паучиху. А Локдаун упивался этим чувством азарта, ощутив немыслимую ревность от всегда высокомерной и горделивой особы в лице Эйрахниды. — Пойдемте, хозяин? — Розовой лаской зовет Афина, прижавшись к нагрудным фарам кона, коготками «случайно» пройдясь по бедренным щиткам. — У меня сюрприз… который требует вашего «большого» внимания. Инсектиконы тревожно задергались, гортанно рыча, пока их хозяйка с каменным выражением стояла на месте, сверля Локдауна гневным взором, словно желала его испепелить. Сам же темно-серый кон не проговорил ни слова, впитывая этот колорит эмоции, как умирающий от жажды путник, которому позволили выпить ковш дождевой воды. Словно в его жизнь добавили краски, что даже скучные заседания приобрели хоть какой-то смысл. Проходя мимо зверинца Эйранхниды, Локдаун переводит взгляд на них, на что инсектиконы в смиренном страхе перед ним опускают головы. Глупый скот, но тем не менее у них развитые инстинкты, что и держит их подле хозяйки, которая никогда не полезет биться с ним. — Она бесится, что теперь ты не под ее чарами, — сказала Афина. — И умирает от чувство непонимания, почему ты со мной. Ничто так не унижает женское эго, как чувство предательства. — «Женское»? — Обращая внимание на терминологию землян, спрашивает Локдаун.  — Женское. Мне не нравится слово «фемка». В ней много грубости, — фыркнула Афина. — И мало изящества. — В ней сила. — Будь нужна тебе сила, то не позволял бы мне себя оседлать… Будь нужна тебе сила, то выбрал бы ту букашку. И в конце-то концов, если бы у меня была сила, то ты бы был всегда начеку, чтобы я тебя не убила. Оно тебе надо? И в доказательство тому Афина заволокла к платформе, садясь сверху на него, сжимая его пояс своими сильными бедрами, начиная тереться об паховый щиток. Взяв грубые манипуляторы, вынуждает обнять себя за талию, позволяя ласкать и греть, пока сама… выхватывает тонкий нож, стремительно поднимая к шейным магистралям кона. — Убей, — прямой приказ от Локдауна. Но вместо боли очередная ласка в виде поцелуя. Кусачий. Искрящий… Знать бы, почему поцелуй так хорош, что даже он не смеет прерывать сей контакт? — Решишь, что угловатая паучиха лучше меня, вот тогда и убью. Это смешно, но смеяться не хотелось. Это угроза, но она не злит, а забавляет. И ее мало, даже когда она — его. Её не хватает, даже когда рядом никого нет. Вот она, под ним всецело — под корпусом, под его властью, под его силой и защитой. Но так своевольна, что желает поднять голову, положить коготки на его грудную пластину и назвать своей собственностью. Порой хочется ей дать большего. Хочется надеть на ее шею кандалы и назвать своей рабыней, своей вещью… которой хочется мир преподнести на блюдце. Но он знает, что такая мелочь, как власть над миром, ей мало. Нет жадности. Есть азарт. Нет ярости. Есть лишь пустота, которую ей хочется заполнить чем-то, что скрасит её миг. Но сосуд с пустым дном не заполнить. Она слаба, но так хитра, что даже он теряет контроль над собой. Она женщина. Самая, что есть коварная искусительница. Не предугадать мотивы. Сейчас ластится, как кошка, позволяя себя гладить, позволяя её любить. Потом вонзит клыки в его шею, чтобы отпить теплого энергона. Хочется ударить по старой привычке, применить силу, но… Каждый раз манипулятор останавливается в нескольких сантиметрах от её лица. А она… с улыбкой высовывает глоссу и облизывает его ладонь, кисть и искусанную шею. С ней плохо, но без неё хуже. Никак. С ней тихо, но без неё тишина давит, заставляя визуализировать её голос в голове. Мучает, даже когда нет рядом. И поэтому пусть будет рядом, чем далеко. Одно сумасшествие. Взяла лаской и нежностью… Локдаун готов снести голову любому, кто помешает ему пребывать в оффлайне на ее коленях, пока ловкие пальчики гладят по чувствительному металлу лица. Сам того не желая, в собаку превратился… Мерзко от себя, но сделать ничего не может. С каждого поверженного мира у него есть трофей, но нет свидетелей. Зато есть она — бывший человек. Женщина. — Будь я плаксивее, но милее, то, что бы ты сделал? — Убил бы. И губы трогает улыбка. Слабая, но заметная. Потом целует. Да, его личная слабость — поцелуй не так уж и плох. Люди умеют любить, а он умеет убивать. Так, пусть она любит, а он будет делать то, что умеет лучше всего. Слабых хочется давить. Сильных испытывать. Молчаливых — кричать. Но она не первое, не второе, но то самое третье. Боль не расколет, лишь ласка. Стоны изнывания равны крикам десяток тысяч рас вселенной. И она воет, как раненный зверь, попавший в ловушку охотника — в его сети. Просит и хнычет, забывая про гордость. Кричит его имя, наконец-то, скуля, как истекающая соком сука, прося любого кобель унять зуд. И хочется прижимать ее голову к платформе, сделать больно лаской, вынуждать просить и просто… признать его силу. И чем больше ее рядом, тем теснее хочется быть. Хочется ещё. Хочется крика, но… Как? Надавить на шею? Умрёт, даже не промолвив ни слова. Сжать плечо до перелома суставов? Сморщится от боли, заплачет, выдохнет и смолчит снова. Ему хорошо с ней. Эгоистично, но это так. Причиняя боль, зажимая в углах, щупая до скрипа тонкого металла, не хотелось ничего, кроме как продления этого момента. Осознание приходит внезапно… Осознание, что ничего не нужно. Не нужно никому доказывать, особенно себе. Внутри покой и тишина.